Иосиф Опатошу - В польских лесах

• Название: В польских лесах
• Автор: Иосиф Опатошу
• Издательство: Книжники, Текст
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-9953-0032-8, 978-5-7516-0833-0

События, описываемые в романе «В польских лесах», разворачиваются в первой половине и в середине XIX века, накануне Польского восстания 1863 года. В нем нашли свое отражение противоречивые и даже разнонаправленные тенденции развития еврейской идеологии этого периода, во многом определившего будущий облик еврейского народа, — хасидизм, просветительство и ассимиляторство. Дилогия «В польских лесах» и «1863» считается одной из вершин творчества Иосифа Опатошу.

---

— Даже помолиться не дадут! Вот я уже и грех совершила из-за этого мальчишки! — Впрочем, она тут же смягчилась. — Где же он, где?

— Вон идет! — Брайна кивнула в сторону окна.

— Брайна, ты, Боже сохрани, ни о чем ему не напоминай, — попросила Двойреле, подойдя ближе к служанке и взволнованно протягивая к ней руки. — Ты ведь знаешь, как он упрям! Какой толк на ветер слова бросать, когда наказание нисколько не помогает!

— Зачем мне его наказывать? — ответила Брайна, обиженно усмехаясь. — У него же, слава Богу, есть мать, долгие ей лета!

Мордхе тихо вошел, на миг остановившись у дверей, осмотрелся, как будто желая видеть, какое впечатление произведет его приход. Он видел, как мать заломила руки, сжала губы, качает головой, и, улыбнувшись, подошел к столу:

— Здравствуй, мама!

Двойреле не ответила, лишь тихо расплакалась и отвернулась. Плечи ее дрожали. Брайна, которая все время стояла в углу, теперь только заметила, что все еще держит в руках горшок, поставила его на пол и вытерла передником глаза.

Мордхе чувствовал себя виноватым, хотел попросить у матери прощения, но не решился и с досадой мял страницы открытого молитвенника.

— Не знаю, чего вы меня оплакиваете…

— Ну да, мама еще радоваться должна! Да только мало радости ты ей доставляешь… — Брайна вытирала нос, пачкая лицо сажей.

Мордхе заметил, как мать кивает Брайне, чтобы та замолчала, увидел, что прислуга выпачкалась, и невольно рассмеялся.

— Что такое, Брайна? Где вы так измазались? Совсем как трубочист!

Брайна смутилась, опустила глаза, желая убедиться, не смеется ли над ней Мордхе, увидала свои выпачканные сажей руки, показала их хозяйке, будто хотела оправдаться, схватилась за голову и со смущенной улыбкой убежала.

— Несмотря на все несчастья, хватает еще сил смеяться! — пробурчала Двойреле, вытерла глаза и подошла к сыну. — Послушай, Мордхе, папа сказал, чтобы я тебя послала к нему, он хочет с тобой о чем-то поговорить.

— Где папа? — спросил Мордхе и хотел уйти.

— Подожди немного, — сказала Двойреле негромко, осмотрелась, не подслушивает ли кто-нибудь, и закрыла дверь из кухни. — Послушай, у меня просьба к тебе…

— Какая?

Двойреле взяла сына за руку:

— Мордхеле, ты ведь у меня один, не позорь меня, пожалей свою бедную мать…

Она не смогла договорить. Всхлипнула, поцеловала Мордхе и расплакалась, как ребенок.

Мордхе почувствовал слезы на глазах, усадил мать, целовал ее руки, обещая ей все на свете, только бы успокоить.

— Послушай, — вытирая слезы, говорила Двойреле, — хотя я обещала папе ничего тебе не говорить, но не могу, душа у меня болит… — Глаза ее снова увлажнились. — Мы решили, что ты поедешь с реб Иче в Коцк. Завтра, с Божьей помощью, вы выедете…

— Я сделаю все, что вам угодно, все, — Мордхе заикался, — но…

— Что «но»?

Мордхе опустил голову, избегая смотреть матери в глаза.

— Я хочу, чтобы вы не выселяли арендатора!

— Что тебе пришло в голову? Никто и не думает его выселять!

— Если так, я сейчас же иду к отцу!

Двойреле довела его до двери, счастливая, что разговор, которого она так боялась, прошел благополучно. Она еще надеялась дожить до тех времен, когда Мордхеле будет радовать ее. «Что говорить, — думала она про себя, — живешь в лесу, далеко от города, самый лучший человек огрубеет, тем более молодая кровь! Она же иногда разыгрывается!»

Двойреле надеялась, что разговор с отцом пройдет спокойно, но, зная, что оба очень упрямы, упрашивала сына:

— Смотри, Мордхеле, не задевай отца! Если он тебе что скажет, смолчи, ведь он все-таки отец! Ты же знаешь, он кричит, кричит, а когда до дела доходит, так он ночей не спит! Что я хотела сказать? Да, ты уже помолился? Тогда иди прежде закусить: ты, вероятно, очень проголодался!

— Я сначала помолюсь!

Успокоенный Мордхе толкнул дверь, но она не поддалась, раздался писк, он отскочил, будто наступил на что-то, и, выбегая, сказал матери:

— Я, кажется, кого-то раздавил!

За дверью стояла Брайна, смущенная, с опущенными глазами, словно ее поймали за руку во время кражи, и держалась за лоб.

— Я вас сильно ударил, Брайна? Я, ей-Богу, не нарочно! — оправдывался Мордхе, потом схватил со стены полотенце, намочил его и подал прислуге. — Нате, приложите ко лбу, и все пройдет.

— Это пройдет! Ничего, ничего! — проговорила Брайна, еще больше растерявшись оттого, что с ней возятся, и повернулась к Двойреле: — Заслужила, хозяюшка! Знаю, что некрасиво подслушивать, но что поделаешь, когда у меня привычка такая! Черт попутал…

Мордхе улыбнулся и пошел в комнату, где стояла Тора. Он вытер ноги о порог, поправил шапку и, тотчас посерьезнев, открыл дверь. Когда он заходил в эту комнату, у него всегда возникало такое чувство, будто он заходит в старую, заброшенную синагогу.

Комната со свитками Торы, куда веками сходились родственники, чтобы подвести денежные итоги, и где они ругались без удержу и заключали между собой браки, была полутемная и холодная.

Мордхе осмотрелся и, никого не увидев, остановился у дверей. Реб Авром стоял в углу и складывал талес. Он подозвал сына, точно между ними ничего не произошло:

— Мордхе, поди-ка сюда!

Мордхе вздрогнул, заметив отца, и подошел с опущенными глазами.

— Ты уже помолился?

— Нет!

— Так молись, не болтайся зря! Да, ты знаешь, завтра утром ты едешь, если на то будет Божья воля, с реб Иче в Коцк… Ты доволен? И денег тебе на это не придется у дедушки красть! Единственный сын Аврома должен походить на отца и быть щедрым, чтобы люди знали, в кого он уродился.

С удивлением посмотрел Мордхе на отца. Уже второй раз слышал он от него такие речи. Авром положил руку на плечо сына:

— Слушай, Мордхе, что было, то прошло! Но об одном я тебя прошу: ради Бога, не позорь меня! Обещаешь?

Реб Авром, не ожидая ответа, выпрямился, расправил бороду; каждое его движение обнаруживало врожденную независимость, а свободные манеры внушали уважение. Он расстегнул сюртук, глубоко засунул руку в карман брюк и сказал:

— Скажи, здесь ведь нас никто не слышит, гоже ли мне стать родней арендатора Симхи? Его отец у покойного дедушки всю жизнь обдирал кожу с резаных телят, а Симха за пятиалтынный и сейчас погонит теленка до самого Плоцка, если я его только пошлю! Ну, что? Девушка тебе так по вкусу пришлась? Да какая девица тебе не понравится? Это, да простит нас Бог, семейный порок! Я тоже был не лучше. Но для этого я пригласил реб Иче, чтобы тебе было у кого поучиться!

Реб Иче в этот момент тихо вошел в комнату. Он снял с полки книгу и углубился в чтение. У реб Аврома глаза заискрились, ему вдруг захотелось пошутить, как в добрые старые времена. Он встал так, чтоб Мордхе не заметил реб Иче, и громко заговорил:

— И ты веришь, что реб Иче не одолевают грешные мысли? Вот насчет реб Менделе не знаю! Ребе живет с женой, к тому же он не особенно строг насчет закона о единобрачии. Что ты так смотришь на меня? Не веришь? Можешь на меня положиться. Дело ясное. Раз женщины для него не редкость, он, вероятно, мало думает о них, и естественно, что грешные мысли его не беспокоят… Но реб Иче, понимаешь ли, уже давно живет отшельником. Искуситель ему поэтому покоя не дает, ты ведь знаешь! Сколько тебе лет? Еще нет шестнадцати! А тебе ведь уже не со вчерашнего дня хочется жениться…

Мордхе, слушал, не веря своим ушам, краснел от стыда и ничего не отвечал.

— Еще хорошо, что ты смутился! Чисто еврейская черта! — Реб Авром нежно, по-отечески, похлопал сына по плечу, отошел и продолжал громко, почти крича: — Что из всего этого следует? Да, говорю я, это величайшее испытание для человека — вечно, с утра до ночи, бороться с искушениями! Я бы этого не мог!

— Папа! — вскрикнул Мордхе, как будто случилось несчастье. — Папа, тише, ведь реб Иче стоит около книжного шкафа, смотри!

— Что же я такого сказал, что? — еще громче продолжал реб Авром. — Где он стоит, ты говоришь? А-а! — Будто пораженный тем, что он только теперь его заметил, реб Авром махнул рукой реб Иче и приветливо заговорил: — Здравствуйте, реб Иче! Будьте так добры, я хочу у вас спросить… Извините, что я вас затрудняю…

Мордхе побледнел, он не знал, куда девать глаза, дрожал, молил Бога, чтобы земля разверзлась и поглотила его, лишь бы не видеть, как отец будет унижать реб Иче.

Но реб Иче не растерялся. Он подошел спокойно, будто речь шла не о нем, как будто его звали для объяснения какого-либо закона или просто за советом, и, хоть он знал, что реб Авром только шутит, он притворился ничего не понимающим и, прежде чем Авром успел что-либо сказать, заговорил сам:

— Реб Авром, вы угадали. У меня бывают грешные мысли!

— Что вы, реб Иче? — растерялся реб Авром. — Я этого не сказал! Я только сказал, что если человек живет отшельником, то у него, само собой разумеется, должны появиться грешные мысли.