Валерий Вахромеев - Выжить и вернуться. Одиссея советского военнопленного. 1941-1945

• Название: Выжить и вернуться. Одиссея советского военнопленного. 1941-1945
• Автор: Валерий Вахромеев
• Издательство: Центрполиграф
• Жанр: О войне
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-227-02790-0

Уникальная судьба и невероятные приключения ждали Валерия Вахромеева, хотя, казалось, все предвещало быстрый и страшный конец. Смерть в лагерном застенке, ожидавшая большинство окруженцев 41-го. Однако сперва судьба улыбнулась В. Вахромееву, когда поезд с советскими военнопленными проехал мимо лагеря смерти. Затем ему посчастливилось сбежать с военной фабрики в городе Дармштадт и не оказаться пойманным, подобно тысячам других беглецов. А затем началось немыслимое для советского паренька путешествие: Германия, Франция, Швейцария, Италия, Египет, Палестина, Иран и, наконец, советский Баку. Долгая дорога на родину, к сожалению, как и для многих бывших военнопленных, закончилась фильтрационным лагерем НКВД и работами на тяжелом производстве. Однако автор никогда не унывал, веря, что его дороги еще впереди…

---

Каждый праздник мы отмечали так, как было принято на Родине. Строили сцену, украшали лагерь лозунгами и гирляндами. Проводили торжественную часть, потом выступали музыканты и хор, кто-нибудь декламировал свои стихи или стихи советских поэтов, выступала акробатическая группа. Находились даже те, кто был не прочь поплясать.

Члены кружка ИЗО (художник Белан) написали портреты вождей партии. Раз в месяц появлялась стенная газета. Чтобы все это осуществлять, приходилось много и упорно работать. Благодаря этой работе люди становились сплоченнее, дисциплинированнее, чувствовали ответственность перед Родиной, находясь вдали от нее.

Со всех концов Швейцарии на наши праздники съезжались гости. Большинство из них имели отношение к Рабочей партии Швейцарии — рабочие, интеллигенты и учащаяся молодежь.

Помню такой случай. Он произошел 1 мая 1943 года. После торжественных выступлений и концерта (дело уже шло к вечеру) к нам на велосипедах приехали два человека — девушка и мужчина лет тридцати — тридцати пяти. Оказалось, что последний сражался добровольцем в Испании. Приехали они к нам на праздник с другого конца страны, ехали почти сутки. Усталые, все в пыли, но счастливые оттого, что увидели советских людей. Мы угостили их праздничным ужином, долго и дружески беседовали с ними, а когда настало время расставаться, они достали мешочек, в котором были деньги — мелкие монетки, — вручили их нам, сказав, что эти монеты для нас собрала рабочая молодежь. Мы стали горячо отказываться, но не тут-то было! Уже стемнело, когда мы проводили их до шоссе. Тепло простились, и они гуськом поехали прочь, махая нам руками.

До начала лета 1943 года наш лагерь в Андельфингене был единственным лагерем для советских интернированных на территории Швейцарии. Во второй половине 1943 года стали появляться и другие лагеря: после блестящей победы наших войск под Сталинградом поток беженцев резко увеличился. Мы с Василием оказались в Швейцарии в сентябре 1942 года под номерами № 12 и № 13, а в 1944–1945 годах советских интернированных насчитывалось в стране свыше сорока тысяч человек. Нам повезло, потому что до апреля 1942 года швейцарское правительство отправляло всех советских граждан, бежавших из Германии и перешедших границу, обратно. Представляем, что ожидало наших соотечественников по возвращении в Германию!!!

Как-то раз Владимир Савченко стал агитировать меня заниматься по утрам гимнастикой и бегом. Мы находились в лагере в Андельфингене почти год, и к тому моменту с помощью своих товарищей (в столовой они всегда накладывали мне добавку; бывало, съешь свою порцию картошки, так ребята соберут еще целую тарелку с горкой; картошка на ней напоминала настоящую шапку Мономаха, и я всю ее съедал) я весил уже 90 килограммов! Я с удовольствием принял предложение и тоже стал бегать, прихватывая с собой… кружку. Дело в том, что кружка была просто необходима во время кросса: метрах в двухстах — двухстах пятидесяти от лагеря на развилке стояла специальная тумба, на которую каждое утро ставили бидон с молоком. Пробежишься к «коровкам», напьешься молочка и обратно идешь почти пешком: после такого количества выпитого молока тяжело дышать, не то что бегать. Савченко пил мало, три-четыре кружечки, а вот в меня входило до… 14 кружек. Но «дойка» продолжалась недолго: про нашу хитрость узнали Чайка, Добриков и братья Дашко, и они стали таскать бидоны прямо на лагерную кухню. Больше того. Как-то вечером, проходя мимо кухни, мы с Чайкой заметили возле открытого, но зарешеченного окна согнувшегося человека. Подошли ближе — человек в испуге отскочил, бросился бежать и растворился в темноте. Мы заглянули в окно. Внутри помещения стояли бидоны с молоком, у одного из них крышка была открыта, и из него торчал резиновый шланг, другой конец которого выходил прямо в окно. Мы попробовали отсосать молоко через трубку, и оценили чью-то идею. Отлично! Но радость наша длилась недолго: бидоны с молоком стали ставить в кухне так далеко от окна, что дотянуться до них рукой было невозможно. Так и закончилась эта история с молоком.

Коль уж я заговорил здесь о воровстве, то в свое оправдание скажу лишь, что паек, который мы получали в Андельфингене, был для нас (не стоит забывать, что мы все были молодыми людьми, к тому же после скудной баланды немецких концлагерей отчаянно хотелось есть), мягко говоря, недостаточным. И мы, в общем-то справедливо, полагали, что два-три литра молока, выпитые бывшими советскими военнопленными, никак не разорят правительство Швейцарии. Хотя других случаев какого-то откровенного воровства, кроме одного, я не припоминаю.

Каждое утро, почти на рассвете, вместе с югославами мы выходили на работу в лес — валили деревья и корчевали пни. Надо сказать, что за свой труд мы получали деньги, правда очень скудные. Вначале работали с охоткой, а потом, поняв, что к чему, стали филонить. И вот однажды, придя из леса в барак, мы обнаружили, что наш паек сильно урезан. Стали роптать, в столовой поднялся шум. Взяв тарелку с сокращенной порцией картошки, я подошел к столу, за которым сидел директор (мне он казался типичным «фашистом», хотя он и питался вместе с нами), не обращая на меня и моих товарищей никакого внимания.

Резким движением я швырнул тарелку вперед, и она попала прямо в директорскую. Тогда он стал требовать объяснений. Мы решили больше не выходить на работу и объявить голодовку. К тому же по лагерю прошел слух, что в лесу мы расчищаем площадку под аэродром, а вовсе не под поле. Прошел день. Мы не работали и не ели. Директор, два прораба и секретарши вызвали наш актив на переговоры, которые закончились безрезультатно. Директор настаивал на том, что питание все равно будет урезано, что мы находимся в Швейцарии на правах интернированных, и потому любые его приказания должны беспрекословно выполняться. Что же касается того, зачем мы расчищаем лес, — то это не наше дело. И добавил, что будет принимать строгие меры, пресекая беспорядки. Мы еще два дня не работали и не ели. Под утро четвертого дня лагерь оцепила военная жандармерия. Кормить перестали вовсе. Из Цюриха от наших швейцарских друзей из Рабочей партии нам тайком доставили сухари и сгущенное молоко, убеждая продолжать бойкот.

Не помню, сколько дней длилась эта ситуация, но однажды утром появилось высокое начальство. Весь русский лагерь выстроили в шеренги и стали делать перекличку. В списке числилось 52 человека — весь актив лагеря. Всем, чьи фамилии назвали, велели собирать вещи. Среди нас тут же кто-то распустил слух, что нас возвращают в Германию. Под конвоем нас посадили в железнодорожные вагоны. На всем пути следования поезда платформы вокзалов были пусты и оцеплены солдатами. Только в каком-то большом городе нас приветствовала криками молодежь. Вскоре по вагонам прошел слух, что нас везут в штрафной лагерь и что список из наших фамилий передал начальству один из советских интернированных. Помимо фамилий он не забыл сообщить, кто из нас какой общественной работой занимается, назвать секретаря партийной ячейки, комсорга и т. д.

Нас привезли в штрафлагерь, где уже отсиживали свое поляки, англичане (бывшие летчики) и американцы (тоже летчики со сбитых «Летающих крепостей») и греки. Поместили нас в один барак, располагавшийся при входе, а через несколько суток перевели в один из внутренних бараков. В штрафлагере мы пробыли два месяца. Вызвали нескольких человек на допрос, в том числе и меня. В административном помещении сидел офицер, хорошо говоривший по-русски, и солдат за пишущей машинкой. Сначала офицер задавал вполне отвлеченные вопросы, а потом перешел к конкретике: «Какие военные кружки были организованы? Кто их вел? Вы — комсорг, объясните, чем вы занимались в лагере». И т. д. и т. п. Как и все, я отрицал существование у нас военных кружков и какого-либо актива. Придя в барак, я пересказал ребятам все, о чем меня спрашивали. Оказалось, что им задавали похожие вопросы, но никто из них ни в чем не признался.

После двухмесячного заключения нас погрузили в поезд и под конвоем повезли в предгорье Альп, в местечко Рарон.

Деревня Рарон находилась от нашего нового лагеря на расстоянии одного километра. Со всех сторон мы были окружены горами, на некоторых вершинах даже лежал снег. Возле лагеря протекала мутная, быстрая и холодная река, которая тоже называлась Рарон. Метрах в трехстах — четырехстах за рекой проходила железная дорога, правда, поезда по ней шли всего два раза в сутки. Вначале мы жили в лагере без охраны. В центре лагеря стоял флагшток, и мы водрузили на его макушке красный флаг. Жандармы пытались его снять, но наши ребята закрепили веревку так высоко, что никто так и не смог добраться до флага. Лишь после долгих уговоров администрации лагеря, ссылавшейся на то, что красный флаг отлично видно из окон проходящих поездов и что в Швейцарии запрещено вывешивать красные флаги, мы его сняли.