Фест - Адольф Гитлер (Том 2)

• Название: Адольф Гитлер (Том 2)
• Автор: Фест
• Жанр: Прочая старинная литература

---

Естественно, в полиции думали о возможности широкого сопротивления. По свидетельству одного из современников, Гжезински и Хаймансберг вместе с министериальдиректором Клаузенером будто бы настойчиво требовали у Зеверинга «проведения борьбы всеми средствами», в частности, «немедленной и беспощадной акции берлинской полиции, объявления всеобщей забастовки, немедленного ареста имперского правительства и президента, а также объявления его недееспособным»; но это предложение было отклонено[284 - Предложение депутата от партии Центра Якоба Диля, см.: Diel J. Das Ermaechtigungsgesetz. In: Die Freiheit, 1, Nr. 5 (Okt. 1946), S. 28. О подобном настойчивом требовании, предъявленном Зеверингу, и оказавшемся тщетным, свидетельствует министр финансов Пруссии Клеппер, см.: Kessler H. Graf, Op. cit. S. 690 f.]. Отпор не вышел за рамки бессильных протестов в публицистике и обращений к высшему государственному суду. И это при том, что в распоряжении прусского правительства были превосходно обученные силы полиции численностью в 90 тыс. человек, кроме того, «Рейхсбаннер», приверженцы республиканских партий и профсоюзы; к тому же оно занимало все ключевые позиции. Но боязнь гражданской войны, благоговение перед конституцией, сомнения в действенности всеобщей забастовки в условиях царившей безработицы и многие другие подобные соображения в конечном итоге заблокировали все планы сопротивления. Папен сумел без помех, сопровождаемый лишь взглядами своих смирившихся противников, захватить власть в «сильнейшем бастионе республики». Мотивы прусских политиков были, конечно, весомы и внушали уважение, а если взвесить все обстоятельства, то приходишь к выводу, что их решение, вероятно, было все же разумным. Но перед лицом истории эта разумность мало что значит. Там не возникло и мысли о каком-то проявлении сопротивления вопреки всему, и ни на одном из этапов событий Зеверинг и его ослабленные, морально сломленные соратники даже и не подумали о том, чтобы хотя бы почётным концом заставить забыть свою половинчатость и упущения прошедших тринадцати лет и дать импульс обновлению демократического самосознания. Подлинная суть дня 20-го июля 1932 года, которую нельзя недооценивать, заключается как раз в психологических последствиях: этот день лишил мужества одних и одновременно показал другим, что особого отпора со стороны республики можно не опасаться.

Потому событие это только подогрело нетерпение национал-социалистов. Теперь в борьбе за власть противостояли друг другу три резко очерченных лагеря: национал-авторитарная группа вокруг Папена, представлявшая в парламенте едва 10 процентов избирателей, но зато располагавшая прикрытием в лице Гинденбурга и рейхсвера; далее отыгравшие своё демократические группы, которые, правда, все ещё могли рассчитывать на значительную опору в общественности; наконец, их тоталитарные противники национал-социалистической и коммунистической ориентации, вместе имевшие негативное большинство в 53 процента. Так же как эти две группы, остальные тоже блокировали и парализовали друг друга. Лето и осень 1932 года прошли под знаком беспрерывных попыток взломать застывшие друг против друга фронты все новыми тактическими манёврами.[285 - Акцию, проведённую 20 июля, Папен рассматривал под этим же углом зрения. По своей собственной инициативе он довёл до сведения Брюнинга, что вовсе не собирается допускать Гитлера к власти, а наоборот, хочет лишь поводить его за нос; см.: Bruening H. Op. cit. S. 619.]

5-го августа Гитлер встретился с Шляйхером в Фюрстенберге под Берлином и впервые потребовал всю полноту власти: пост канцлера для себя, кроме того, министерства внутренних дел, юстиции, сельского хозяйства и воздушного сообщения, создания специального министерства пропаганды, а также, исходя из событий 20-го июля, посты прусского премьер-министра и министра внутренних дел; заодно предоставления его правительству права на введение закона о чрезвычайных полномочиях, включая неограниченные полномочия управлять страной посредством специальных указов. Ибо, как заметил Геббельс, «если уж мы придём к власти, то никогда больше её не отдадим – разве что наши трупы вынесут из служебных кабинетов».

Гитлер расстался с Шляйхером в полном убеждении, что стоит непосредственно перед обретением власти. При прощании он был в прекрасном настроении и даже предложил в память об их встрече установить на доме в Фюрстенберге мемориальную доску. Для подкрепления своих требований и одновременно успокоения волнующихся штурмовиков, часть из которых уже бросили работу и готовились к дню победы, к его празднествам, эксцессам и обещанным «тёплым местечкам», Гитлер приказал им сосредоточиться и развернуться вокруг Берлина, так что город оказался в кольце, и кольцо это постепенно сжималось. Казалось, что он в последний момент, как когда-то, в 1923 году, в пивной «Бюргерброй», снова вот-вот вытащит пистолет. Кровавые столкновения ширились по всей стране, особенно в Силезии и Восточной Пруссии. В результате 9-го августа появился указ, направленный против политического террора и угрожавший смертной казнью каждому, кто «в пылу политической борьбы из чувства гнева или ненависти предпримет нападение на своего противника со смертельным исходом». Уже на следующую ночь одетые в форму штурмовики в верхне-силезской деревне Потемпа ворвались в жилище рабочего-коммуниста, вытащили его из постели и на глазах у матери буквально затоптали до смерти.

Ещё не выяснено, насколько эти происшествия стали одним из моментов, вызвавших поворот событий, который перечеркнул на время мечты национал-социалистов о власти. Возможно, Шляйхер сам отказался от своей концепции приручения гитлеровцев; во всяком случае, его план, заключавшийся в том, чтобы, сделав Гитлера канцлером правой коалиции, связать его определёнными обязательствами и тем подорвать его популярность, впервые натолкнулся на энергичное сопротивление президента, которому к тому времени уже полюбились лихость и фривольный шарм Папена, словно старому отцу шалости сына, и который не собирался менять его на «богемского» фанатика и псевдомессию Гитлера претендовавшего к тому же на то, чтобы лишить Гинденбурга любимой роли «эрзацкайзера». 13-го августа он провёл длительные переговоры с руководством национал-социалистов и вместе с Папеном отклонил все претензии Гитлера на власть, а вместо этого предложил ему войти в существующий кабинет в качестве вице-канцлера. Взбешённый, в том настроении «все или ничего», в котором он прибывал все эти дни, Гитлер отверг это унизительное для него предложение и не изменил своей позиции и тогда, когда Папен под честное слово пообещал передать ему пост канцлера позже, после некоторого времени «доверительного и плодотворного сотрудничества». Можно с уверенностью утверждать, что Гитлер уже заранее представлял себе пышное театральное действо: вот он демонстрирует удручённому, распадающемуся в прах миру зрелище своего призвания на власть. По дороге в Берлин в придорожном трактире у озера Химзее, «откусывая большие куски омлета», он рисовал своим командирам картину кровавой бани, которую они учинят марксистам. А его между тем просто одурачили. И как обычно в полосу неудач в его жизни за разочарованием последовал эффектный жест отчаяния. Когда его во второй половине того же дня пригласили к Гинденбургу, он сначала было склонился к отказу, и только заверения, поступившие к нему из президентского дворца, что ещё ничего не решено, внушили ему новые надежды. Однако Гинденбург ограничился лаконичным вопросом, готов ли Гитлер поддержать существующее правительство. Гитлер сказал, что нет. Апелляция к патриотическим чувствам, с помощью которой старец любил добиваться назначения нужных ему лиц, на Гитлера тоже не произвела впечатления. Дело кончилось увещеваниями и «ледяным прощанием». Идя по коридору, все ещё возбуждённый, Гитлер пророчил президенту скорое падение.[286 - Версии о ходе переговоров довольно существенно отличаются друг от друга. Широко распространена та из них, согласно которой Гинденбург принял Гитлера стоя, в неблагосклонном расположении духа и после короткого диалога, продемонстрировавшего непримиримость Гитлера, отпустил его, пригрозив, что будет стрелять, если Гитлеру вздумается прибегнуть к силе. Другую версию даёт, напр., Папен в своих воспоминаниях: Papen F. v. Erinnerungen, S. 224. Он подчёркивает царившую на встрече корректность и называет «ледяным» лишь само прощание, в то время как Майснер отмечает в записанном в тот же день по памяти протоколе, что Гинденбург, хотя и пригрозил прибегнуть к жёстким мерам, если штурмовики не прекратят своих дерзких выходок, закончил дружелюбно: «Мы же старые боевые товарищи (!), и давайте останемся ими, ведь наши пути смогут снова сойтись. А сейчас вот Вам моя рука боевого товарища». См.: Hubatsch W. Op. cit. S. 339. (Dok. 88), а также изложение этой истории у Кеслера: Kessler H. Graf. Op. cit. S. 692.]

Он ещё более ожесточился, когда прочитал вслед за этим опубликованное официальное сообщение. Его снова переиграли. В документе говорилось, что Гинденбург «решительно» отклонил требования Гитлера, «обосновав это тем, что не сможет отвечать перед собственной совестью и своим долгом перед Отечеством, если передаст всю правительственную власть исключительно национал-социалистическому движению, которое намерено использовать эту власть односторонне». Было выражено также официальное сожаление по поводу того, что Гитлер – вопреки прежним обещаниям – не видит для себя возможности поддержать созданное президентом национальное правительство, которому он доверяет. Это был намёк, даже упрёк, хоть и выраженный казённым языком, в нарушении данного слова, что вызвало в памяти фигуры из прошлого – Зайссера и ненавистного г-на фон Кара. Однако не прошло и нескольких месяцев, как все эти благоразумные соображения были забыты.