Борис Пильняк - Повесть Петербургская

• Название: Повесть Петербургская
• Автор: Борис Пильняк
• Жанр: Русская классическая проза

---

Он - имя его Ли-ян - ведь он же был в Душикоу и в Пекине, это он ничего не понимал, обыватель. - И тогда он бежал сотни ли, через Монголию Тимуров, на Ургу, на Кяхту, чтобы спутать в памяти Владивосток, Порт-Саид, океаны. Он проходил мимо белых мраморных глыб, где высечено о том, что "Третий император династии Да-Мин, Юн-Ло, прошол здесь, отправляясь на войну с монголами, приверженцами династии Юан," - о том, что здесь умирали солдаты и лошади императора Конси. Но он не знал этого, он думал лишь тогда о том, что отсюда, из деревни Судетоу - его мать: его мать здесь ловила ящерок маленькой, - его мать, которую он бросил, как все, как женщину. И вместе с ним шли десятки других, потерявших, бросивших - и отцов, и матерей, и братьев, и отечество.

"Ни один продавец идолов не поклоняется богам, он знает из чего они сделаны."

ГЛАВА ВТОРАЯ

Ты еси Петр, и на камени сем созижду церковь мою." Петр - есть камень и заштатный град Санкт-Питер-Бург - есть Святой - Камень - Город. Но определение, должно быть только в одном слове: Санкт-Питер-Бурх определяют три слова - Святой-камень-город, - нет одного определения, - и Санкт-Питер-бург посему есть фикция. Но - на Неве-реке, пустынной, как Иртыш, все-же лежал город, поистине гранитный. Каменный город - и заштатный, и потому уже, что каменный и заштатный, - не русский, конечно, ибо все русские заштатные города рыхлы, как бабы, засорены были подсолнечной шелухой, пахнули селедочным хвостом, в скамьях с пестрыми юбками баб, рыхлых, как заштаты, и все заштаты умирали навозной смертью. Перспективы проспектов Санкт-Питербурга были к тому, чтоб там, в концах, срываться с проспектов в метафизику. - И в тот день, в обыкновенный - финляндский - денек, на Неве-реке, пустынной как этот финляндский денек и как Иртыш, долго гудел один - единственный катерок, отбрасывая эхо от дворцов, от Биржи и Петропавловки, много эхо, как всегда в Поозерьи, - и тогда с Троицкого моста в перспективы проспектов ушол автомобиль, чтоб кроить перспективы, чтоб начать рабочий день человека и чтоб сорваться в конец - в концах проспектов - в метафизику. - Есть поэзия камня и тишины. Финляндские дни одевают гранит мхом, зеленая травка пробила гранит: на Невском проспекте в торцах зеленая травка поросла. Дворцы стали тогда мертвецами-музеями, - и разве не памятник, как Петру у Адмиралтейства, памятник заштатов - дом, развалившийся на Гончарной. Поистине есть красота в умирании, и прекрасен - гранитный - был город, в пустынном граните, в мостах, в перспективах, в развалинах, в бурьяне заштатов, в безлюдьи, в гулких эхо на пустынной - поозерной - реке, в обыкновенных - не русских - финляндских днях. А там, где столпились улицы из городков Московской губернии, на русской, на московской стороне, в переулочке, на перекресточке - у дома в два этажа все окна выбиты были, нежилой дом, покинутый, магазин был внизу, и видно было сквозь окна открытую внутреннюю дверь в пустырь за домом, в магазине паутина повисла, кирпичи валялись и стекла...

"Ты еси Петр, и на камени сем созижду церковь мою."

По Великой Европейско - Российской равнине прекрасная прошла революция, метель метельная вылущила ветрами мертвое все, - умирать неживому. Сказания русских сектантов сбылись, - первый император российской равнины основал себе парадиз на гиблых болотах - Санкт-Питер-Бурх, - последний император сдал императорский - гиблых болот - Санкт-Питер-Бург - мужичей Москве; слово моск-ва значит: темные воды, - темные воды всегда буйны. Питербургу остаться сорваться с прямолинейной - проспекта - в туман метафизик, в болотную гарь. Тот же финляндский денек обещал быть к ночи - туманною ночью, уничтожить прямолинейность проспектов, затуманить туманом. И автомобилью в тот день кроить улицы, избыть день человека - петербуржца - Ивана Ивановича Иванова, как многие в России. Иван Иванович был братом. Иван Иванович был интеллигентом: он был про-фессо-ром. Автомобиль скидывал мысли Ивана Ивановича - в Смольном, на Невском, в Гороховую, - автомобиль-каретка-Бразье, где Иван Иванович сидел в углу - в зеркалах - на подушках - с портфелем. Автомобиль вновь ушол в пустыню Невы, как Иртыш, в простор Троицкого моста, чтоб свернуть на под'емный мост же - Петропавловской крепости, в Петропавловскую крепость, чтобы погаснуть там у собора, у штаба. На соборе, у шпица реял монах. Тогда выстрелила на бастионе пушка, - указать час, - перекинуться мячиком эха дворцам с бастионами. И Иван Иванович долго сидел в кабинете конторы на задворках - вот, в кабинете с деревянными стульями и столом под клеенкой, и к нему приводили людей из бастионов и равелинов - во имя их совестей: двум человекам стать друг против друга с двумя правдами, с тем, чтобы одному человеку и одной правде вернуться в равелин. Из штаба пришол китаец-красноармеец, которого привел тоже китаец-красноармеец, и долго ждал своей очереди китаец-красноармеец, потому-что не было переводчика, а в бумагах значились пустяки, что у него, красноармейца такого-то стрелкового полка, найдены были при обыске и отобраны английские золотые монеты, - и мимо него проходили к столу - говорить или молчать у стола. - . . . В доме у инженера, в его кабинете за ширмой стояла кровать, - и некогда так-же стояла кровать у того-же инженера в Лондоне. Тогда в Лондоне был подпольный с'езд революционеров. И как тогда в Лондоне, встречаясь раз в год здесь в Санкт-Питер-Бурге, поздоровавшись, подошел потихоньку к кровати Иван Иванович и стал щупать - простыни. - Ты что? - спросил инженер. - Я смотрю, простыни не сырые-ли? Не простудись, голубчик. Они, инженер и Иван Иванович, знали друг друга с детства, с бабок в подлинно-заштатном городишке. У инженера корчили хари в кабинете китайские черти, кость, бронза и фарфор - твердым холодком корчили хари; и было в кабинете холодное венецианское окно, уходившее в белые ночи холодком белых стен кабинета. Инженеру - нельзя было горбиться. - В ту белую ночь у инженера была музыка, были музыканты и гости. Иван Иванович не выходил на люди, сторонился толпы, не любил людей, он сидел в кабинете, один в темноте. И инженер увидел, что Иван Иванович поражен музыкой, - поражен так, как могут поражаться, понимая, лишь избранные: в холодном кабинете, где черти корчили холодно хари, человеческая - настоящая - теплота села в кресло в углу, затомившись оттуда. Инженер тогда сгорбился у окна, в белой ночи, и Иван Иванович подошел и стал сзади, прислонившись к плечу инженера.

Я себя чувствую - хозяином на земле, - сказал инженер. - А ты? Всё по прежнему,- гость?

- Да-да, гость!

- Петербург - новая архитектурная задача, город без крыш, с катками в верхних этажах... тишина, вымиранье... - Гость? в белую ночь и проспекты вглядывался инженер. - Я вчера ел хлеб из оленьего мха. - Гость? Метафизика?

- Да, гость. Помнишь, в Брюгге, проселком мы шли. Мы тогда говорили - о мире. Я не поехал в Москву: кровь, копоть заводов, руки рабочих, - я провижу столетья! - и гость! . . - Иван Иванович крепко прижался к плечу инженера, инженер сквозь пиджак ощутил теплоту от дыхания. - Какой ты большой, Андрей . .. В Брюгге такая же тишина . .. Какая музыка!

- Где?

- Там вон, в гостиной, - пианино, Я не вижу реальностей.

В ту ночь -- там, в туманных концах проспектов автомобиль сорвался с торцов, с реальностей перспектив - в туманность, в туман, - потому - что Санкт-Питер-Бург - есть таинственно - определяемое, то-есть фикция, то-есть туман, - и все-же есть камень. Инженер вышол к гостям и сказал:

- Знаете, кто был сейчас у меня в кабинете, какой гость? - и помолчал. Иванов Иван, - и помолчал, выждав, как имя хлестнет по гостиной. - Музыку слушал, музыку знает, - гость на земле. - К инженеру подошла женщина, - оба склонились в амбразуре окна, - там внизу с торцов сорвалась каретка-Бразье, женщина коснулась нежно плечом плеча инженера, - такое древнее, такое прекрасное вино лучше которого - нет: - женщина. Китайские черти - кость, бронза и фарфор - корчили хари.

В доме - дома - Иван Иванович Иванов - жил, как - таракан в щели. Он боялся пространства.

Он любил книги, он читал лежа. Он не имел любимой женщины, он не стирал паутины. В маленькой комнатке были книги, и ширмы у кровати были из книг, и простыни на кровати были сухие. Автомобиль совался в туман. Двери были заперты и заставлены полками книг. В углу, на кровати, Иван Иванович - лежа - видел огромную шахматную доску: этой доски не было в действительности. - Мир, дым заводов, руки рабочих, кровь, милльоны людей, - красное пламя России, Европа, ставшая льдиной на бок в Атлантике, - Каменный гость, влезший - с громом - с конем - на доску: - на шахматной доске. Простыни - сухие, в комнате мрак, и тут в сухих простынях, в подушках - мысль: я! - я-ааа! Каменный гость - водкой: "Ваше превосходительство, Паки и паки Россия влачима есть на Голгофу. Каковы циркумстанции?.." Гость: "Никакой России, государь мой, никакого Санкт-Питер-Бурга, - мир." - Каменный гость: "Выпьем, ваше превосходительство, за художество. Не пьете?"- "Не пью." - "А за Алексеевский Петро-павловской крепости равелин, - паки не пьёшь?"- "Не пью." - "Понеже и так пьяно,ваше превосходительство, - так ли?- "Шутить изволите, государь мой, Алексеевский равелин -я,-я же!"- В сухих простынях, в жарких подушках, в углу - мысль: я-ааа!.. я-а - есть мир!