Борис Пильняк - Третья столица

• Название: Третья столица
• Автор: Борис Пильняк
• Жанр: Русская классическая проза

---

Роберт Смит никогда не познал, никогда: - как

- Лиза Калитина, одна, без лыж, пробирается по снегу, за дачи, за сосны. Обрыв гранитными глыбами валится в море. Буроствольные сосны стоят щетиной. Море: - здесь под обрывом льды - там далеко свинец воды - и там далеко над мутью в метели красный свет уходящей зари. Снежные струи бегут кругом, кружатся, около, засыпают. Сосны шумят, шипят в ветре, качаются. - "Это я, я". - Снег не комкается в руках, его нельзя смять, он рассыпается серебряной синей пылью - "Надя, сейчас у обрыва меня поцеловал Павел. Я его люблю".

Телеграф.

Телеграф - это столбы и проволоки, которые сиротливо гудят в полях, гудят и ночью и днем, и веснами, и в осени, - сиротливо, потому что кто знает, что, о чем гудят они? - в полях, по оврагам, по большакам, по проселкам: -

Телеграф выкинул из России в Европу четыре телеграммы - мистрис Смит, мистрис Чудлей, мистеру Кигстону. -

Россия - Европа: два мира?

В колонном зале польской миссии - на Домберге - парламент миссий. Древнюю Колывань осаждал когда-то Иван Грозный, - публичному дому тогда было уже полтораста лет. Здесь все, кто вне России, кто глядит в Россию. Свет черен - не понятно, ночь иль окна в черных шторах. Парламент мнений. Здесь все. Сорокин и Пильняк - не явились. У секретарского столика Емельян Разин и Лоллий Кронидов. Ротмистр Тензигольско-Саломатино-Расторов сел на окне, без шпаги. Рядом стала серая старушка - мать - мистрис Смит. Генерал Калитин не может об'ясниться по-английски с мистером Кигстоно из Ливерпуля. Министр Сарва, посланник Старк сторонятся Ллойд-Джорджа. В зале нет мистрис Чудлей. - Иль это только бред, иль это только муть, туман, навожденье? - в зале только истопник, и кресла, и тишина - над мертвым городом, - а где-то там, во мгле лежит - Россия, где с полей, суходолов, из лесов и болот - серое, страшное, непонятное, - что? - ..Докладчик, кто докладчик?

- В зале нет мистрис Чудлей

- И Париж. Автобусы, такси, трамваи, мотоциклы, велосипедисты, цилиндры, котелки, женские шляпки. В Париже нет извозчиков. На углу, где скрещиваются две улицы, люди, как сор в воронку, проваливаются в двери метрополитена. Гудит, блестит, - мчит город - в солнце, в лаке, в асфальте. Оказывается, женщин надо, как конфекты, из платья выворачивать. Дом там, против бульвара - весь в оборках жалюзи, - и мистрис Чудлей, в прохладной тени, идет из одной комнаты в другую: - кружево, кружево, шелк, пеньюар - утро. В умывальнике, в ванной - горячая и холодная вода. Мистрис Чудлей у зеркала - мистрис Чудлей в зеркале, - и губы пунцовеют в кармине, бледнеют щеки и нос, а глаза как море в облачный день, и под глазами синяки, такие наивные, такие печальные. И плечи - чуть-чуть припудрены. Она знает, что женщину, как конфетку, надо из платья выворачивать. Она идет по комнате, ее мопс бежит за ней. Уже поздний час. Она знает: - как у нее, так у всех парижанок, у немок, у англичанок, - у всех или визитная карточка, или блокнот (в черепаховой оправе), - и так легко добиться этой карточки, чтоб там был указан час, и к этому часу, конечно, пусть это днем или ночью, в ванне - теплая вода, простыни и полотенца. В комнате за жалюзи - прохладно, и на улице - за жалюзи - котелки, цилиндры, лак ботинок. - Мистрис Чудлей в белом платье, в белом пальто, с сумкой в руках. Лифт мягок, лифт скидывает вниз. На тротуарах, в жестяных пальмах - кафэ. За углом, в переулке, где тихо, - парикмахер. Мистрис Чудлей идет делать прическу, маникюр и педикюр. - И вот

- и вот, когда мистрис Чудлей сидит в кресле, за стеной, где живет джентльмен-парикмахер, - плачет ребенок, мальчик девяти лет, мальчик плачет неистово. - В чем дело? - Мальчик потерял грифель от аспидной доски, и его завтра накажут розгами учитель в школе. - Потом, когда джентльмен-парикмахер склонялся у ног, мальчик неистово ворвался сюда и завертелся неистово, в счастии, - потому что он нашел грифель и его не будет бить учитель. Перед этим мальчик неистово плакал, его побили бы.

- Мистрис Смит идет по бульвару, в кафэ, - ее джентльмен, с тростью в руках, уже был утром на бирже, он в курсе, как пляшут доллары, фунты и франки, он уже потрудился. Ах, должно-быть, должно-быть, она даст ему свою визитную карточку. - Он бодр, он весел, он шутит, - но он немного устал. Он говорит: - "Pardon madame", - и заходит в писсуар, от удовольствия он бьет тросточкой по стене. Она идет медленнее. В кафэ пустынно. День. - Ну-да, в пять часов разбухнут кафэ от кавалеров и дам, и будут острить, что костюм дам состоит - из кавалера впереди и из ничего сзади: это совсем не потому, отчего в России и мужчины и женщины ходят кругом голые. И тогда из пригородов, из подворотен казарм, с фабричных дворов - выйдут - пойдут - черные блузники - и где-то соберутся еретики, фантасты и отступники - поэты и художники. - В этот день мистрис Чудлей принесли телеграмму -

- Ну, вот мистрис Чудлей не было в колонном зале польской миссии, но неистовый плач того мальчика, ребенка, которого будет драть педагог за утерянный грифель, - этот плач был в этом зале. Детский неистовый плач стал рядом с Смит, около ротмистра - губернатора Тензигольского. Поэты, художники, еретики и блузники пришли потом. - В тот год - в те годы - не знали еще в Европе, что это пришло: кризис или крах - или нарождение нового? - В Ливерпуле в порту толпились корабли, титаники, дредноуты, над мутной водою, в нефти - в порту - с каменных глыб набережных свисали гиганские грузопод'емные краны, горами валялся уголь, лежали бочки, хлопок, под брезентами, высились нефтяные баки, каре кварталов элеваторов, складов и холодильников замыкали порт кругом. Кругом все было в саже, в дыму, в каменноугольной пыли, звенели и дребезжали лебедки, вагонетки, вагончики, вагоны, гудели паровозы и катера, гонимые человеческой волей. - Там дальше был город контор, банков, фирм, магазинов. Здесь толпилась толпа - людей всех человеческих национальностей, туда в город контор автомобили, трамваи и автобусы увозили только тех, кто был в цилиндрах, котелках и крахмалах. - В элеваторах, складах и холодильниках, должно-быть, конечно, было много крыс. - И в конторе мистера Кигстона, как во многих конторах королевского банка, знали - вот что, не о крысах:

- В тот год - в те годы - никто не знал, что пришло в Европу: - гибель, смерть или рождение нового. Но мистер Кигстон, как многие, кто научился читать цифры, знал - - Впервые за две тысячи лет гегемония над миром ушла из Европы. Уже прошли годы человеческих бойнь, но народы, как звери, зализывая болячки, жили военными поселениями, глухо готовясь к новым и новым войнам. Вся Европа, и победители, и побежденные, страны, которые грабят, и которых грабят, - вышли из войны - побежденными. Во всех странах, у всех народов пустели университеты, вымирала интеллигенция - мозг народов, пылились, разваливались, разветривались музеи, картины и книгохранилища, - народами управляли солдат, мудрый, как казарменная вахта, и шибер, энергичный, как кинематограф, полагавший, что вся промышленность и экономическая жизнь народов - есть только: биржа и жульничество на высоких и низких валютах: не поэтому ль в Англии, Франции, Италии - не дымились домны, заводы и фабрики - и заливались водой каменноугольные железорудные шахты, извечно черные и пыльные, и одни за другими, сотни, тысячи, лопались, банкротились - фирмы, торговые конторы, банки, предприятия, - а рабочие, десятки, сотни тысяч, миллионы, безработные - люмпен-пролетариат шли в больших городах от одной профессиональной конторы к другой фабричной конторе, в штрейк-брейхерстве, ночуя неизвестно где, потому что вот уже много лет ничего не строилось в Европе, и в одной Англии необходима была постройка миллиона домов, - не потому ли тогда ощетинились нации баррикадами виз и таможен, и даже Англия, великий торговец, изменив столетью своего фритредерства, построила заборы таможен - для побежденного врага, Германии, которая нонсенсом затуманила смысл побед и Версалей и за Версалем оставила одно лишь - разбойничество - -? Тогда говорили в Европе, что это промышленный экономический кризис. - И, хотя государства грозились заборами таможен, как баррикадами, все же были люди, которые видели гибель Европы в уничтожении международного братства, и тогда учинялись Канны, Генуя, - и там фельдфебеля хотели учинить новый Версаль, - и эти глядели на Россию - в Россию, чтоб утвердить равновесие мира - новой колонией. Но государства еще жили и властвовали, как на войне, раз'единяя, кормя и - властвуя: тогда многие в Европе разучились знать, как достается хлеб, - но многие и многие поля в те годы были засеяны - не пшеницей, а картечью, - об этом хорошо знал европейский крестьянин, мужик, - и многие и многие те, для которых не хватало моргов, разучились есть хлеб: ведь едали же в Лондоне и Берлине дохлых лошадей и собачину. И хозяйственный кризис все рос и рос, все новые останавливались заводы, все новые рушились фирмы, все новые товары оказывались ненужными миру - медь, олово, хлопок, резина, - и новые миллионы людей шли - в морги. Но киношки, но кафэ, диле и нахт-локалы были полны, женщины всегда имели визитные карточки. - И эти глядели на Россию - в Россию, чтоб утвердить равновесие мира: колониальной политикой.