Иосиф Пилюшин - У стен Ленинграда

• Название: У стен Ленинграда
• Автор: Иосиф Пилюшин
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Вокруг меня толпились прохожие, что-то говорили, женщины плакали, спорили с милиционером. Я не обращал на них внимания, сидел, опустив голову, крепко держа в объятиях своего мальчика, и боялся поднять глаза, зная, что могу увидеть мертвую жену.

Кто-то тронул меня за плечо. Это был милиционер - он попросил меня отнести тело сына к машине. Здесь, у машины, я увидел лежащую на носилках мать моих детей Веру Михайловну. Она тоже была мертва. Я опустился перед ней на колени, положил рядом с ней Витю. Затем то жену, то сына брал на руки, прижимал к груди, целовал их мертвые лица и опять клал рядом, не понимая, зачем это делаю.

Дружинницы взяли из моих рук жену и унесли в машину вместе с сыном. Утром я похоронил их на Богословском кладбище в одной могиле. Долго сидел у свежего холмика... А к дощатому сараю все подходили машины с погибшими ленинградцами. Я брел к сараю, куда уносили изуродованные тела взрослых и детей, искал среди них своего малютку - сына Володю. Не найдя, опять возвращался к дорогому мне холмику.

Где-то в городе слышались разрывы снарядов, в небе гудели моторы, а в воздухе кружились снежинки, словно боясь опуститься на землю, политую человеческой кровью.

Меня не покидала мысль о втором сыне - Володе. Где он? Как найти его? Я решил отправиться немедленно домой и начать там поиски.

По пути меня опять застала воздушная тревога.

Я вошел под арку дома и хотел остаться во дворе, но две девушки-дружинницы настойчиво потребовали, чтобы я прошел в укрытие.

В просторном помещении, освещенном керосиновой лампой, стояли детские кроватки и коляски. Маленькие дети спали. Те, кто были постарше, играли в прятки. Взрослые сидели молча, понурив головы. Одна из девочек подошла к матери и стала теребить ее за рукав:

- Мама, я хочу кушать, дай мне кусочек хлеба, дай. Мать погладила девочку по голове:

- Нет, доченька, хлеба, нет.

Девочка ткнулась лицом в подол матери, ее худенькие плечики судорожно задергались. Мать, закусив посиневшие губы, гладила вялой, безжизненной рукой белокурую голову ребенка.

Я снял со спины вещевой мешок, достал хлеб и банку консервов, отрезал кусок черствого хлеба, положил на него ломтик мяса, протянул девочке.

Остальные дети прекратили игру и молча, выжидающе смотрели на меня. Я машинально резал ломтики хлеба и мяса. Давал детям, продолжая думать о Володе.

Пожилая женщина подошла ко мне:

- Дорогой товарищ, не накормите вы нас своим пайком. Поберегите себя, вам воевать надо.

Тревога кончилась...

Во дворе нашего дома меня встретила тетя Катя. Вид у меня, должно быть, был ужасный. В течение двух последних суток я не смыкал глаз, а про еду и вовсе забыл. Дворничиха ни о чем не спросила. Она уже все знала. Молча взяла меня за руку и, как слепого, увела в свою комнату:

- Вы простите меня, старую дуру, за то, что я вам при встрече не сказала. Все наша жизнь теперешняя... Жив, жив ваш Володя, у меня он.

Я бросился к стоявшей в углу детской кроватке и увидел спящего сына. Живой! Невредимый! Мой сын, мое сердце.

От счастья захватило дух, и я целовал исхудалые, морщинистые руки тети Кати.

Мы осторожно вышли на кухню, прикрыли за собой дверь. Эта добрая простая русская женщина, держа меня за руки, как ребенка, утешала:

- Вы, Иосиф Иосифович, не должны отчаиваться. У вас есть сын, и вы должны о нем заботиться.

Я сиял с плеч вещевой мешок, выложил из него на стол остатки пайка, но, как только присел на диван, заснул и не слыхал, как приходила тетя Катя, как она положила меня на диван, как сняла с ног сапоги и укрыла одеялом. Когда проснулся, было семь часов утра. В кухне не было никого. Я тихонько открыл дверь в комнату и взглянул на спящего Володю. Спустя некоторое время пришла хозяйка. Она принесла с Невы два ведра воды. В воде плавали мелкие льдинки.

Тетя Катя присела на стул, руки ее дрожали. Она шумно дышала приоткрытым ртом. В русых бровях блестели серебром иглы морозного инея. Ее голова медленно склонилась на грудь. Она просидела несколько минут в полудремоте. Я боялся пошевельнуться, чтобы не нарушить ее покоя.

Вздрогнув, словно от удара, тетя Катя тяжело встала, направилась к столу, где лежал хлеб. Она пальцами отломила маленькую дольку корки, положила ее в рот, стала растапливать печку-времянку.

Когда Володя проснулся, он не узнал меня, а потянулся к тете Кате.

- Да что же ты, Володенька, - ласково сказала она, - отца не узнал? Это твой папа, папа пришел.

Володя повернул голову. Насупившись, глянул мне в лицо, а сам по-прежнему обеими ручонками крепко держался за шею чужой женщины. Слово "папа" его успокоило, - по-видимому, он слышал его много раз от матери. И вот наконец Володя сидит на моих коленях и пальчиками перебирает ордена и медали.

Под вечер я ушел в райздравотдел и получил для сына направление в детский дом, Когда я стал прощаться с тетей Катей, она взяла на руки Володю, прижала к груди и просила ненадолго оставить сына у нее.

- Нельзя, тетя Катя, нельзя.

Я оставил ей адрес детского дома и попросил ее навещать Володю, если будет время.

Я открыл дверь своей квартиры и вместе с сыном зашел в нее, чтобы проститься со своим осиротевшим домом. На кухне и в комнатах было темно и холодно. Нашел лампу - на донышке еще был керосин - и зажег. Володя подошел к детскому уголку, где на коврике лежали игрушки. Он стал перекладывать их с места на место, что-то говорил, размахивал ручонками.

Все было по-прежнему на своих местах: на комоде в кожаной рамке стояла фотография жены и старшего сына Вити. Только теперь, взглянув на нее, почувствовал я всю глубину своего горя. Не помню, сколько я пролежал вниз лицом на диване, на котором был брошен лыжный костюм старшего сына. Кто-то тронул меня за ногу. Я не сразу понял кто. Это был Володя, он держал в ручонке игрушечный пистолет. Показывая пальчиками на окно, малыш твердил одно и то же: "Бу-бу-бу". Я обнял сына и, прижимая его к груди, заходил по комнате. А часом позже отнес его в детский дом. Володя не хотел идти к незнакомой женщине в белом халате, громко плакал и просил:

- Папочка, я хочу домой. Хочу к маме, хочу к маме!

Я поцеловал самое дорогое, что осталось от семьи, и молча вышел на улицу. А в ушах долго еще звучал голос сына: "К маме! К маме!"

"Ошибка"

Окопная война становилась все тяжелее. Запасных подземных ходов сообщения для связи передовой с тылами у нас не было: мы перебегали ночью под огнем вражеских пулеметов. Жизнь усложнилась до предела: не хватало дров, воды, не было котлов. Ели всухомятку. Люди ослабели. На постах стояли по часу - в одной шинели выстоять дольше на тридцатиградусном морозе было очень тяжело. Немецкие пушки засыпали нас снарядами.

Бойцы и командиры мужественно переносили все лишения. Немцы накалывали целые буханки хлеба на штыки, поднимали их над бруствером своих траншей и громко кричали:

- Рус! Хлеб кушай! - и с размаху бросали буханки в нейтральную зону.

- Дразнят, сволочи... - Анатолий Григорьев или кто-либо другой подхватывал штыком рваную ватную куртку и, размахивая ею над траншеей, кричал: - Эй, гансы, фрицы, берите, пригодится для парада! - И бросал ватник в нейтральную зону.

- Послушай, Иван! - кричал голос из траншеи немцев. - Обмундирование не надо, сдавайтесь в плен, все равно с голоду подохнете, а мне пора домой, жена пишет, соскучилась!

- Сбегай по морозцу, поделись с ней вшами, я разрешаю, - отвечал Григорьев. Словесная перепалка не умолкала долго.

В один из морозных дней мы с Зиной вели наблюдение за расположением противника, но безрезультатно. Немцы были очень осторожны, не высовывались из траншей.

Вечером, когда я вернулся в блиндаж, меня ждала радость: передо мной стоял Петр Романов, мой фронтовой друг.

- Ты что, Иосиф, не признал меня, что ли? Мы крепко обнялись.

Петя заметно похудел. На левой щеке синел глубокий шрам.

- О многом нужно нам с тобой поговорить, - тихо сказал Романов.

В блиндаж вбежал сержант Андреев и торопливо доложил командиру роты, который, сидя на корточках возле печки, грел замерзшие руки:

- Товарищ старший лейтенант, к немцам в траншею прибыли свежие силы: они к чему-то готовятся. Орут словно оголтелые. И будто речь не немецкая.

Круглов взглянул на часы.

- Фашисты еще не раз попробуют прорваться в Ленинград, - сказал старший лейтенант. - Они видят, как нам трудно, вот и усиливают обстрел, да и жилые кварталы города не жалеют, думают, что мы сложим оружие и поднимем руки. Круглов осмотрел присмиревших бойцов и командиров: - Вы, друзья, видите, как гитлеровцы хлебом нас дразнят? Но на войне сильный не дразнит слабого, а бьет его. Силен тот, кто идет в бой и знает, за что должен драться. Скоро придет помощь с Большой земли. Вот тогда и произведем с врагами полный расчет.

Мне вспомнилось все, что я пережил вместе с этим человеком на фронтовом пути. Какой командир! Он стал нам настоящим другом, хотя и был требовательным, строгим офицером.