Шараф Рашидов - Сильнее бури

• Название: Сильнее бури
• Автор: Шараф Рашидов
• Жанр: Книги

---

- Где Аликул?

- Небось на берегу канала. Он всегда там обедает.

- Вот что. Я поеду к нему. Немного погодя приходи туда и ты. Надо поговорить.

Кадыров тронул коня и заторопился, но не в степь, не в поля, не к отстающим бригадам, а к другу и помощнику своему Аликулу, с которым только и мог отвести душу…

Глава четырнадцатая ПОХОЖДЕНИЯ АЛИКУЛА

Аликул прожил длинную и пеструю жизнь. Длинную, как исхоженные им дороги, пеструю, как халат, который он носил.

Не раз ему доводилось спотыкаться и падать, но, будучи человеком хитрым и расчетливым, он опять поднимался, опять трогался в путь - добывать себе спокойную, сладкую жизнь: Аликул с детства любил сладкое.

Отец Аликула, Мусахан, в давние благословенные времена был купцом, баззазом, торговал на алтынсайском базаре шелковыми тканями. Жили они не то чтобы богато, но и не бедно, и никто не мешал Аликулу сшибать с дерева жизни сочные, сладкие плоды. Правда, на его долю выпадали не только забавы, выпадали и заботы; еще с юности он помогал отцу. Это дело пришлось Аликулу по вкусу: оно требовало сметливости, изворотливости, знания души человеческой. Юный купчик с охотой, с удовольствием растил в себе эти достойные качества.

Баззаз не мог нарадоваться на единственного сына. Отцу любо было глядеть, как Аликул с приклеенной лучезарной улыбкой на лице стоит за прилавком, окруженный многоцветными, сверкающими шелками; как зазывает, заманивает проста- ков-покупателей, гостеприимно предлагая одному выпить чашечну чая с наватом, другому - затянуться благовонным дымом из чилима: как он из кожи вон лезет, расхваливая товар.

Аликул умел сразу, с одного взгляда, оценить возможности, опыт и нрав покупателя и, если видел, что у лавки мнется простой дехканин из дальних степных районов, приехавший за отрезом шелка к свадьбе или к иному торжеству, заламывал такую цену, какой не запрашивал за шелк ни один купец.

Дехканин - святая простота! - напускал на себя важный вид (э, я знаю толк в этих делах, меня не проведешь!) и с сомнением качал головой:

- Дороговато, хозяин…

- Дорого? Да что вы, отец, это же лучший шелк во всей округе, такого вы нигде не найдете! Из уважения к вам я прошу с вас меньше, чем с других!

Аликул выбрасывал на прилавок мягко шелестящие ткани, ворошил их, искусно раскладывал то так, то этак, чтобы они сияли и переливались, словно радуга, ослепляя покупателя своей расцветкой и блеском, и покупателю оставалось только вздыхать:

Хороши шелка!.. Но дороговато, хозяин. Таких денег у меня нет.

- Ай, не будем торговаться! Я вижу, вы человек хороший, так и быть, уступлю вам по дешевке!

Аликул сбавлял и сбавлял цену, пока они не сходились на такой, которая казалась покупателю, утомленному спором и шумным радушием торговца, вполне сходной в сравнении с назначенной вначале, а на деле была намного выще обычной.

Вручая дехканину отрез, Алинул с сожалением чмокал губами:

- Ай, как продешевил! Так и разориться недолго! Не пришлись бы вы мне по душе, отец, ни за что не уступил бы!

Покупатель уходил ублаготворенный: заставил- таки этого купчика сбить цену! А Аликул… Аликул тоже довольно потирал руки.

Ему нравилась эта увлекательная, возбуждающая, как затяжка из чилима, игра; и жизнь ему нравилась богатая, легкая.

Лет тринадцати он поступил в религиозную школу, но учение привлекало его куда меньше, чем торговля, школьные премудрости не давались юному торговцу. Аликул с трудом осилил афти- як [10] и дальше этого не пошел. Товарищи смеялись над Аликулом, но он на их насмешки не обращал внимания; в душе он сам посмеивался над этими сухарями, зубрилами, не понимавшими, что увлекательна охота только за деньгами, а не за знаниями, скучными, ни на что не годными… Сидя в школе, Аликул мечтал о лавке, где в мягкий, вкрадчивый шелест шелков то и дело вкрапли- вался сладкозвучный звон денег, весомых, осязаемых, истертых тысячами чужих пальцев и все- таки притекших к ним, к Мусахану и Аликулу. Аликул сам направлял это течение, и чем полноводней оно было, тем с большим уважением кланялся и заискивал базар перед удачливым юношей. Даже отец, опытный торговец Мусахан, прислушивался к мнению сына, советовался с ним, когда дело касалось тонких и сложных денежных дел.

Так и жил Аликул, стараясь из всего извлечь прибыль, заботясь лишь о собственной выгоде, о собственном достатке, о собственном благополучии. Он готов был молиться на деньги, потому что они давали ему силу, на них можно было купить почет, покой, сладостные удовольствия. Взгляд его за эти годы стал острым, как игла, губы - тонкими, как- нитки. Он научился вызывать на свое лицо любое выражение, от бесконечно приветливого до солидно-сурового. Научился скрывать глубоко в сердце истинные чувства и намерения. Он умел слушать, запоминать, сопоставлять, оценивать; стал опытным сердцеведом. Окружающие еДрнодушно утверждали, что молодой купец далеко пойдет.

Но на его пути, озаренном блеском денег, встал новый строй, новая жизнь, новые люди.

После революции торговое дело Мусахана и Аликула постепенно приходило в упадок, глохло, хирело. Мусахан держал лавку еще с десяток лет, а когда в Алтынсае начали создаваться колхозы, закрыл ее и однажды ночью исчез… Позднее его видели на базарах Самарканда, Бухары. Еще через некоторое время до алтынсайцев дошел слух, что баззаз умер от удара, который хватил его, когда он переправлял в Бухару контрабандный шелк.

Никто не знал, был ли Аликул связан с отцом, помогал ли ему в его темных делах, но только сам он никуда не уехал из Алтынсая. Он успел обзавестись семьей, жена подарила ему дочку, маленькую Назакат, и Аликул остался на земле своих предков. Правда, и он поначалу не забросил торговлю. Лавки у него уже не было, но он занялся спекуляцией: тонкий нюх, умелое обхождение помогали ему скупать товары задешево и продавать их на здешних рынках втридорога. Все ал- тынсайцы уже вступили в колхоз, а Аликул все еще шнырял по окрестным базарам.

Однако в Алтынсае, как и по всему Узбекистану, дуло уже свежим, крепким ветром, сметавшим мусор, оставшийся от прошлой жизни. Алтынсай- цы косо поглядывали на своего односельчанина, занимавшегося сомнительными делами. В кишлаке пошли о нем нехорошие толки. Надо было приспосабливаться к новым обстоятельствам, как бы ни были они горьки и трудны, и Аликул, по настоянию родственников, попросился в здешний колхоз.

В жизни его произошли крутые перемены, но характер и склонности остались прежними; руки - ловкие руки торговца - хотя и привыкли к кетменю, но душа Аликула была там, в прошлом, в шелестящем полумраке лавки, и все, что он теперь видел и делал, претило ему.

Работать приходилось и в зной и в стужу. Работа была тяжелой, грубой, не похожей на азартную игру, которую он, бывало, вел, стоя за прилавком, и которая приносила ему деньги, деньги- звонкие монеты и приманчиво хрустящие бумажки, хитростью, обманом и уговорами выжатые из одураченных покупателей.

Аликул и в колхозе пробовал хитрить, изворачиваться, всяческими правдами и неправдами отлынивал от работы, но это било по его же карману, да и на собраниях ему крепко доставалось от председателя и колхозников, относившихся теперь к Аликулу без всякой почтительности…

Аликул глядел на всех затравленным волком. В его острых глазках пряталась злоба, растерянность. Он ломал голову, как бы вернуть прежний, нежащий сердце, покой, достаток, уважение соседей, но надумать ничего не мог.

Он решил уйти из колхоза, покинуть родной кишлак, и только опасение, что, трусливо удрав, покроет себя еще большим позором, удерживало его. Стыд хуже смерти.

Однажды, в конце зимы, колхозное собрание постановило, несмотря на холода, начать пахоту в горах.

В долине к этому времени снег уже сошел. Земля прогрелась под солнцем. А в горах колод пронизывал до костей, дул резкий ветер, не утихавший ни днем, ни ночью.

Колхозники, однако, не испугались ни ветра, ни холода. Выбрав участки на склонах гор, скупо обласканных первыми весенними лучами, приступили к пахоте и севу.

Пахарь из Аликула вышел никудышный, и ему поручили таскать мешки с семенами от арбы к участку, на котором работал Умурзак-ата. Поджидая, пока Умурзак-ата высеет принесенную им пшеницу, Аликул отходил в сторонку, поворачивался спиной к ветру и, пытаясь согреться, пританцовывал, с ожесточением тер обожженные ветром щеки и уши, дул на закоченевшие руки. Поглядывая изредка на своего помощника, судорожно отплясывавшего на краю поля, Умурзак-ата только усмехался и качал головой…

Опустошив очередной мешок, Умурзак-ата обернулся, чтоб позвать Аликула, да так и замер с открытым ртом. Аликула нигде не было… Старик окликнул его несколько раз, но ветер, видно, отнес его слова в сторону: напарник не отозвался. Рассерженный и встревоженный, Умурзак-ата поспешил через все поле к большому камню, за которым только и мог укрыться его горе-помощник. Он нашел Аликула за камнем. Тот лежал, скрючившись, стуча зубами, на глазах у него блестели слезы.