Виктор Шепило - Ночь на площади искусств

• Название: Ночь на площади искусств
• Автор: Виктор Шепило
• Жанр: Проза

Ночь перед карнавалом. Ночь, в которую — как испокон веку верят люди — случается много странного…

В эту ночь запертые случайно в концертном зале красивого готического городка японец, европеец и русский нотный мастер переживут удивительные мистические приключения — и встретятся с совершенно невероятными существами, которые не в силах породить даже самая причудливая фантазия. А ведь сам карнавал еще только начинается!..

---

Прошли годы. Появились компьютеры. Распространились всевозможные рейтинги, в том числе и в области искусства: самый популярный певец, песня года, «горячая двадцатка». Наступило время, когда все стало возможно подсчитать. Поэтому, когда заканчивали реставрацию концертного зала, Мэр без долгих размышлений объявил, что на открытии должны звучать самые знаменитые произведения. Реклама должна быть супер! Иначе в провинциальный город публику не собрать, а средств на реставрацию зала муниципалитет затратил немало…

Пока Ткаллер размышлял, заказать ли какой-либо знаменитости ораторию специально на открытие зала или воскресить нечто совершенно забытое, погребенное в глубине веков, жена его Клара засобиралась в Швейнфурт на выставку пекинесов. Она была страстной поклонницей этой очаровательной породы, и дома у Ткаллеров, разумеется, жил чудный пекинес по кличке Жень. Ткаллер вызвался сопровождать жену.

На выставке внимание Александра привлек один человек, которого он поначалу принял за китайца. Этот человек с необычайным усердием регистрировал в своем блокноте всех прибывших собак. Разговориться с ним оказалось несложно, ибо у любителей собак беседа завязывается моментально. Вначале заговорили, естественно, о самой выставке. Она проходила в небольшом городе без привлечения лишней публики. В рекламном проспекте было указано: «Выставка преследует, прежде всего, теоретическую задачу: выработку единого квалифицированного и компетентного суждения о первоначальном облике собак этой породы». Всем известно, что пекинесы были выведены для украшения двора китайских императоров. Собачки должны были льстить беспредельному богдыханскому самолюбию владык Срединной империи. Из всех миниатюрных собак только пекинесы неколебимо спокойны, лишены истерической злобности. Даже проказничают они с весьма достойным видом. А если свинячат, то с неколебимым величием.

Ткаллер узнал, что восточный человек был не китайцем, а японцем по фамилии Кураноскэ. Этот прелюбопытнейший человек прибыл в Швейнфурт с компьютером, который решил опробовать, как водится, на собаках. Японец задал себе задачу: смоделировать эмоции так, чтобы решение компьютера как можно более совпадало с мнением человеческого жюри. Для решения этой задачи Кураноскэ заложил в машину наряду с данными собачек модель беспредельного имперского самодовольства. В результате оказалось, что вывод компьютера и решение жюри совпадали в очень большой степени. Успех Кураноскэ озадачил многих.

Улучив момент, когда они были один на один, Ткаллер спросил, можно ли применить компьютер в области музыки. Он должен вычислить два самых популярных, часто исполняемых и, конечно же, великих музыкальных произведения. То есть таких, без которых человечество уже не мыслит своего существования. И чтобы результат был бесспорный.

— Почему именно два, а не одно и не три?

— Во-первых, концерт должен быть в двух отделениях, а во-вторых, мне кажется, что машина выберет музыку разных жанров. Это было бы неплохо.

— Об этом вы объявите заранее?

— Конечно. Это и привлечет публику.

— Вы хотите, чтобы компьютер и работу сделал заранее?

— Ни в коем случае! Должна быть интрига. Все нужно сделать в ночь перед концертом. Необходима какая-то тайна — это заинтересует людей, даже загипнотизирует, и они съедутся со всех сторон.

Здесь смуглый Кураноскэ, как помнилось Ткаллеру, вдруг побледнел и как-то загадочно, хитроглазо посмотрел на директора.

И вот компьютер работал. Ткаллер поймал себя на мысли, что абсолютно не верит в то, что полученный результат будет достойным и справедливым ответом на заложенную накануне программу. А заложена была, ни много ни мало, вся классическая музыка.

«Что же это будет? — не без иронии думал Ткаллер, — Месса Баха, „Маленькая ночная серенада“ Моцарта или „Танец маленьких лебедей“? Может быть, они и исполняются чаще всего, но публика собралась не для этого. Ей интересно, какая же музыка настолько необходима, что без нее невозможно даже жизнь представить. Вот! „Танец маленьких лебедей“, конечно, хорош, но прожить без него вполне можно. Нет, бесспорного результата компьютер дать не может. Да и нет его. А тем не менее интересно. Любопытно».

Ткаллер встал, прошелся по кабинету, закурил, посмотрел на часы — до утра было еще далеко.

Вдруг компьютер застонал, словно уставший человек, сделавший непосильное дело, и протяжно вздохнул. С принтера поползли листы нотной бумаги. Ткаллер поднял несколько листов — это была оркестровая партитура. Один за другим вылетали нотные листы. Ноты печатались с потрясающей быстротой.

Кабинет преобразился и стал похож на мастерскую алхимика, как изображал их на своих гравюрах Дюрер. Ткаллеру показалось, что место монитора занял горн, на котором в ретортах кипела ртуть, в тиглях плавились свинец и сурьма, а ядовитые испарения уносились ввысь под своды готического потолка, где смутно просматривались чучела сов и изображения летучих мышей. Очарованный и слегка испуганный Ткаллер подумал: «А не происходит ли здесь своеобразной трансмутации духа — возвышения его от обыденности и рутины к чему-то вечному, нетленному и прекрасному? Не так ли железо и свинец должны были превращаться в золото с помощью тщетно искомого философского камня?»

В это время «Кондзё» опять застонал, как старая блудница, отдавшаяся в последний раз: «Всё-о-о…» Тут же с площади послышались одобрительные возгласы, и в кабинете Ткаллера появился свет. Монитор погас. Похоже было, что сгорел, так как на входе панелей клеммы оплавились и появился едкий дымок.

Две ровные стопки нотных записей лежали на столике. Ткаллер подошел, посмотрел титульные листы, задумался. Любопытный подход. Убедительно, и бьет в самую суть… Ткаллер ощутил волнение, скорее всего, радостное волнение, поскольку подбор был явно интересный. Компьютер выполнил программу: композиторы великие. Произведения исполняются даже более чем часто. Необходимость и незаменимость этих двух произведений бесспорна. Люди действительно не мыслят своего существования без них. То есть попадание в самую точку… Боже, да это сенсация! А как все до примитива просто!.. Ткаллер принялся ходить по кабинету, потирая руки, прикидывая, как бы все это преподнести публике, чтоб повкуснее было. Грандиозный шум может подняться. Нет, нельзя упустить такой момент. Ведь эта музыка вмещает всю жизнь каждого из нас.

Ткаллер выпил рюмку коньяку, снова взял исписанные листы. Нотный стан был несколько шире обычного, а ноты крупнее. Как же эти произведения пооригинальнее подать? Это надо продумать, иначе испортишь дело. Подумать, подумать…

Ткаллер вспомнил, что подобные мучительные раздумья сопровождали выбор названия для концертного зала. «Элизиум!» — озарило тогда директора. Место тихих нег, возвышенных размышлений, блаженный остров, куда не долетает бессмысленный шум будничной суеты, убежище муз. То, что «Элизиум» — еще и посмертный приют скорбных теней, тогда, в момент озарения, как-то отошло на второй план. Но теперь в имени любимого детища чудилась сардоническая усмешка судьбы, такая же, как и в выборе, сделанном компьютером, — в этих двух произведениях.

Как Ткаллер ни ставил их рядом, как ни тасовал, никак не мог в одном торжественном концерте их представить, услышать. И не становились они рядом прежде всего потому, что концерт-то затевался ради открытия зала. Сыграть в одном варианте: будет знамением дальнейшей судьбы зала — шуму после исполнения будет столько, что потом ни одна живая душа сюда не явится. Сыграть наоборот: получится какая-то глупая буффонада, фарс, откровенная пошлость, композиционный кич — смеяться будут. Как ни тасуй, все плохо. А результат все-таки замечательный. Компьютер пожертвовал собой не зря. Но задачу он поставил из задач. Тут может быть или грандиозный скандал, или неслыханный успех.

Ткаллер ощущал, как скверное чувство растерянности овладевало им. Растерянности и смятения. Ведь если скандальный провал, то все надежды рушатся, все планы, весь труд пойдет насмарку. Хотелось с кем-то посоветоваться. С Кларой. Но телефон был отключен, окна наглухо зашторены.

Вспомнил Ткаллер Кураноскэ, вспомнил его поучение: первое благо в мире — наше спокойствие. Ткаллер тогда уже уловил хитрый оттенок в его словах. Неужели знал?.. Как скверно все-таки одному.

Ткаллер взял со стола партитуры, внимательно просмотрел, мельком глянул на мертвый компьютер и вышел из кабинета. Медленно, будто надеясь на какое-то озарение или подсказку, начал подниматься на третий этаж.

Черный и бордо

Переплетных дел мастер москвич Матвей Кувайцев к этому времени уже все приготовил: разложил инструменты и ткани, замочил картон, распарил клей и, конечно же, успел переодеться в просторную синюю атласную рубаху апаш, давным-давно лишенную воротника, и особые холщовые штаны, перемазанные клеем, краской и во многих местах прожженные. Некогда матушка подарила их сыночку Моте за добронравие и кротость. Как славно чувствовал себя Матвей в этой привычной рабочей одежде, столько лет служившей ему. Только в ней он и мог работать, и сейчас, словно запряженный конь, он с нетерпением ожидал ездока — Ткаллера. Матвей был готов тянуть свой воз, но Ткаллер почему-то задерживался. Не зная, чем заняться, чтобы облегчить утомительное ожидание, Матвей принялся разглядывать сувениры, купленные накануне. Особенно нравилась ему лохматая механическая болонка: в нее вмонтировано было фотоустройство, и болонка преследовала с лаем любой движущийся объект. Матвей бегал по большой комнате, а болонка (ну в самом деле — живая!) носилась за ним. Натешившись, Матвей взял небольшой красный мешочек с надписью «Смех для вас». Дернул шнурок, и из мешочка послышался смех, поначалу негромкий и с перерывами, затем все сильнее и сильнее. К мужскому смеху добавился звонкий женский, голоса сливались, переплетались, и через минуту смех перешел в хохот — надсадный, неимоверный, близкий к истерике. Что называется, помирали в мешке со смеху. Игрушка вообще-то была хорошая, но этот надрыв и истерика не нравились чувствительному и рассудительному Матвею Кувайцеву. Ему становилось жутковато, и он порою даже думал, что же заставляет людей хохотать таким идиотским смехом и люди ли так смеются или какие-то агрегаты вроде машины «Кондзё»?