Вадим Бойко - После казни

• Название: После казни
• Автор: Вадим Бойко
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1975

Из десятков миллионов людей в фашистских тюрьмах и лагерях смерти выжили немногие. Одним из них оказался и я.

 Попав впервые в концлагерь, я дал себе клятву: выжить! Выжить, чтобы рассказать людям о чудовищных злодеяниях фашизма.

 Книга эта рождалась в муках, она написана кровью моего сердца. Я искал беспощадные, острые как бритва слова и не находил. Рвал написанное и начинал заново. Я писал ночи напролет, а утром, забыв о завтраке, бежал на работу. С работы спешил домой, садился за стол и писал, писал... Это был мой неоплатный долг перед погибшими...

 В моем повествовании нет ни выдуманных событий, ни выдуманных имен, хотя, возможно, то, о чем я рассказываю, может показаться невероятным. Но все это было! Пепел замученных стучит в мое сердце. Это обязывает писать правду, и только правду.

 Меня расстреляли 28 июня 1943 года, в час ночи, в подвале гестаповской тюрьмы в Кракове. Я беру слово после казни...

---

Привели нас на заболоченный участок, раздали лопаты, ведра и велели расширять уже выкопанные канавы и рыть новые. Одни стояли в канаве по колено в воде и наполняли ведра, другие носили их, третьи возили тачками песок и щебенку. Неподалеку расположилась эсэсовская охрана, вооруженная автоматами. Непосредственно за работой наблюдали капо и пять форарбайтеров — бандиты один в один. Они, прохаживаясь, резиновыми дубинками подгоняли тех, кто, на их взгляд, работал недостаточно интенсивно и старательно.

Было семь утра. Чавканье болота, ругань и окрики надзирателей, глухие удары резиновых дубинок[37], вопли узников рвали утреннюю тишину. Работа еще только началась, а у меня уже ломило спину, и в голове гудело от утомления. Это был бессмысленный первобытно-тяжкий труд, рассчитанный на полное изнурение.

Рабочий день штрафных команд длился четырнадцать часов. Единственный перерыв на сорок пять минут возвещали ударом гонга в двенадцать дня, когда привозили баланду. Но до него нужно было дожить…

— Лёс, шнель, бевегтойх, темпо![38] — то и дело раздавались окрики.

Мы трудились на участке длиной в двести метров. Впереди были штрафные команды № 2 и 3. Они валили деревья, выкорчевывали пни, а мы копали. Штрафников подгоняли без конца, требуя ускорения темпов работы. Тех, кто не выдерживал темпа, убивали и заменяли другими. Ежедневно в каждой команде приходилось заменять двадцать-тридцать человек.

По мнению эсэсовского начальства, каждый узник должен был понимать, что сулит перспектива попасть в штрафники.

По инструкции эсэсовцы должны были «перевоспитать» штрафников, «научить» их работать. В действительности же задача состояла в том, чтобы в кратчайший срок выжать из штрафников всю мускульную силу, довести их до полного истощения, убить и заменить другим. А чтобы эта «гениальная» идея лучше дошла до сознания всех остальных, штрафников специально рассеивали по всем блокам Освенцима. Штрафник был пугалом, штрафные команды — средством устрашения.

Официально считалось, что ни один штрафник не должен жить дольше четырех недель. Люди, попавшие в штрафники, не выдерживали даже и этот срок. Некоторые сходили с ума или кончали с собой. Других убивали эсэсовцы и капо или же отправляли в газкамеру, а то попросту вешали тут же на работе «за саботаж». А тех немногих, кто оказывался вопреки всему живучим, эсэсовцы убивали сами, не душили в газовой камере и не вешали, а просто расстреливали. Расстрел считался в Освенциме смертью «почетной».

Штрафники понимали безысходность своего положения и тем не менее упорно трудились, надеясь на чудо. Такова уж природа человека — он всегда на что-то надеется. Отчаявшийся штрафник расставался с жизнью очень просто: узник с лопатой шел на эсэсовца, и его тут же прошивала автоматная очередь.

По инструкции штрафнику запрещалось приближаться к эсэсовцу. Если конвоир сам подзывал к себе штрафника, узнику надлежало оставить лопату на месте, сбросить мютце, подойти к эсэсовцу не ближе чем на пять шагов и замереть, вытянувшись в струнку в ожидании указаний. Малейшее нарушение этого каралось смертью.

Мы копали старательно и поспешно, стремясь не привлекать к себе внимания капо и начальника конвоя. Действовал коллективный рефлекс: работали все, работал и я. И все для того, чтобы живым вернуться в лагерь, выпить порцию баланды и упасть разбитым ноющим телом на матрац, закрыть глаза и ни о чем не думать.

Глава 8

Время текло медленно. Надо было прежде всего выполнить программу-минимум — дотянуть до обеда и получить черпак баланды. Если мне это удастся и со мной ничего не случится, я мог рассчитывать, что выполню и программу-максимум, то есть доживу до вечера. А что будет завтра — об этом и думать не хотелось.

Украдкой, озираясь по сторонам, я следил за эсэсовцами, стоявшими невдалеке, за капо и форарбайтерами, похаживающими вдоль канавы, и особенно за унтершарфюрером. Какое-то чувство подсказывало мне, что его-то и следует остерегаться пуще всего. Унтершарфюрер как раз проходил мимо. От страха я втянул голову в плечи и весь сжался. Хотелось превратиться в незаметную букашку, скрыться, исчезнуть в этом болоте!..

Он остановился неподалеку, прислонился спиной к стволу ободранной сосны и закурил, лениво поглядывая на узников, которые копались в болотной жиже. Наконец палач нашел то, что искал… Взгляд его остановился на одном еврее. Он подкрался к несчастному и содрал с головы жертвы мютце. Узник обернулся, окаменев от страха. Эсэсовец минут пять стоял молча, наслаждаясь эффектом. Потом отошел в сторону и, скомкав шапчонку, отбросил ее метров на десять за цепь охраны, после этого вкрадчиво обратился к обреченному:

— Потрудись, голубчик, принести.

Шатаясь, узник, словно в бреду, пошел навстречу своей смерти. Унтершарфюрер жестом руки предупредил автоматчиков, чтобы те не стреляли, а сам вынул парабеллум и стал целиться в затылок несчастному. Чуть только узник приблизился к своей шапке и уже наклонился, раздался выстрел. Бедняга только покачнулся, затем выпрямился и повернулся к нам лицом, ожидая второго выстрела. В его безвольно опущенной руке был ненужный теперь мютце… С измученного лица исчез страх. Человек застыл на месте, словно специально позировал унтершарфюреру, чтобы тот чего доброго не промахнулся. Второй выстрел — и мертвое тело упало на землю. Эсэсовец подбежал посмотреть, куда угодила пуля. Вскоре мы услышали его радостный возглас. Негодяй подозвал коллег, чтобы те воочию убедились, как метко он стреляет. Минут десять они переворачивали тело сапогами с боку на бок и о чем-то оживленно судачили. Эсэсовцы не скупились на комплименты унтершарфюреру. Ежедневные тренировки в стрельбе по живым мишеням не прошли зря.

Возбужденный унтершарфюрер вернулся и в сопровождении капо Адольфа пошел вдоль канавы. Адольф гордился тем, что был тезкой самого фюрера. Свои обязанности он выполнял с завидным рвением. За два часа работы успел избить десятка два узников. А сейчас, угодливо заглядывая в глаза своему хозяину, трусцой семенил рядом. По дороге им попалась большая лужа. Адольф подозвал узников, велел им лечь в лужу лицом, и по этому помосту из живых людей они прошествовали дальше.

Мы получили неожиданную возможность расслабиться на несколько минут, снизить бешеный темп работы. Солнце уже поднялось над лесом и пекло немилосердно. Отчаянно мучила жажда, в горле пересохло, но воды, хотя бы относительно пригодной для питья, не было. Я уже перестал верить, что доживу до обеда.

Через какое-то время унтершарфюрер и капо вернулись. О чем-то разговаривая, они посматривали на высокую ветвистую сосну, росшую поблизости. Затем палач подвел к дереву одного из узников, велел ему взобраться на верхушку сосны и кричать:«Я — обезьяна!» Он даже разрешил своей жертве сбросить гольцшуги. Капо услужливо подсадили узника.

— Выше! Выше! — командовал унтершарфюрер и, когда взбираться выше стало некуда, приказал: — А теперь начинай!

— Я — обезьяна! Я — обезьяна! — сдавленным голосом закричал узник.

Эсэсовцы и капо дружно хохотали, довольные выдумкой своего начальника.

— Громче, громче! — покрикивал унтершарфюрер. — Чтобы все слышали!

— Я — обезьяна! Я — обезьяна!.. Я — обезьяна!.. — разносилось по всей округе.

Этого развлечения им хватило на полчаса. Теперь унтершарфюрер направился к узнику, который, бросив работу, громко разговаривал сам с собой. Сумасшествие узников считалось наглядным доказательством неполноценности низшей расы. Некоторое время унтершарфюрер наблюдал за больным, не трогая его. Тот бормотал отрывистые бессмысленные фразы и, Держась за лопату, пританцовывал.

— Иди сюда, — подозвал его эсэсовец. В ответ — идиотский смешок.

— Ко мне! Шнель!

Тронувшийся поднял лопату над головой, с кривлянием и ужимками, заговорщицки подмигивая, пошел прямо на начальника конвоя.

— Брось лопату! — велел тот, но узник не обратил никакого внимания на приказание. Эсэсовцу уже было не до шуток. Он выхватил из кобуры пистолет, но капо опередил выстрел: ударом лома он перебил руку несчастному.

— Дайте веревку! — распорядился унтершарфюрер. Один из эсэсовцев достал из ранца длинный тонкий шнур. Лишившемуся разума узнику связали ноги и подтащили к сосне, на которой все еще сидел тот, что кричал: «Я — обезьяна!»

Адольф перебросил один конец веревки через толстую ветку, после чего сумасшедшего подтянули вверх ногами, головой вниз. Потом капо раскачал повешенного, а сам отошел в сторону. Тем временем начальник конвоя поспорил с одним из эсэсовцев на бутылку вина, что он тремя выстрелами с расстояния в двадцать шагов прострелит череп несчастному, который раскачался, как маятник. Я давно уже заметил, что у эсэсовцев всегда был повышенный интерес к стрельбе по движущимся мишеням.