Борис Письменный - Открыватель визиологики

• Название: Открыватель визиологики
• Автор: Борис Письменный
• Жанр: Научная Фантастика

---

Во втором отделении давали Равеля и Дебюсси. От импрессионистов в зале становилось будто прохладнее.

Под занавес, Сюзи, несколько даже церемонно, поблагодарила Матвея за приятный вечер и сказала, что приготовила кое--что сама и, если он не против, приглашает к себе. -- Время детское, можем не торопиться. -

Держась за руки, они шли, неспеша, к сабвею на площади Колумба; рядом, в Центральном Парке, бешенно заходились сверчки, стригли, как тысячи ножниц. -- Чем громче стрекочут, тем будет жарче, -- сказал Матвей. -- Что обещали синоптики на викенд?

В ночном сабвее поезда ходят реже. Схлынула дневная спешка и духота. Усталым вздохом распахиваются двери подошедшего состава. Вагон полупустой. Спит женщина со шваброй в руках; в ногах у нее сума - что керосинная лавка, полная моющих средств. В углу шепчется группа пожилых корейцев; дальше -девочка с подарочными коробками. На отдельной лавке какой--то бомж влежку, может быть не один -- неопознанная фигура, закутанная с головой в стеганое покрывало.

Сюзи сначала листала программку из филармонии, потом положила голову на плечо Матвея и закрыла глаза. Чувствуя ее тепло и слабый жасмин духов, он сидел счастливый и гордый, как юноша в осьмнадцать лет. Шелохнуться боялся, чтобы не потревожить подругу. Собирался задремать сам, но то ли возбуждение, то ли предчувствие того, чем закончится день, делали его

совершенно бессонным. Пусть эйфория длится еще и еще! Матвей не мог думать ни о чем связном. Не хотелось.

Стучали колеса. Сю прижималась крепче, устраивалась удобнее, не размыкая глаз, пристроив за спиной сумочку со складным зонтом.

Открылась дверь из межвагонного тамбура. В баскетбольном наряде и женской шляпе вошел плечистый парень и встал, покачиваясь, в дальнем от них углу. Потом, оглянувшись по сторонам, шагнул к девочке с коробками; зажал ей рот; армейский тесак, приставил к горлу. Произошло моментально. Матвей видел, что девочка в ужасе боялась дышать, не то что -- крикнуть; пока громила, покалывая ножом шею, потрошил ее сумочку и коробки, повязанные подарочными бантами. В вагоне было тихо; только колеса стучали на стыках. Казалось, -- никто ничего не видел или не хотел видеть. Кроме него, Матвея. Колеса стали стучать у него в голове, громче и громче. Он не знал, что ему предпринять; решать надо было быстро, но мысли, как назло, путались. В самом деле -- он почти что дремал, как Сюзи, как все остальные. И сейчас еще чувствовал - веки его смежаются сами собой, естественно и легко. По чистой случайности глянул он вглубь вагона. Что теперь? Броситься на помощь? Что сможет он сделать против рослого черного парня с ножом, а может быть - с пистолетом! Выйдет по--идиотски: проснется и страшно испугается Сюзи; он окажется жалким посмешищем; выколют глаз или прирежут; громила бросится на Сюзи...

О таком обороте событий Матвею даже не хотелось думать. О том, что он не сумеет защитить ни ее ни себя, что никто, конечно, не придет к ним на помощь. Это не были связные мысли, скорее животный страх и паралич воли. Припоминались всегдашные здесь советы - не обострять ситуацию, не разыгрывать из себя героя. Это в кино красиво и складно; не вздумайте повторять -- говорится в универсальном американском рецепте. Лучше остаться живым и полезным свидетелем, чем мертвой жертвой. Все это так. И не так... Такой, еще минуту назад замечательный сегодняшний день; жизнь - уютная, многообещающая, обращались в нелепость и тоску.

-- Смотри, -- убеждал он себя; убеждать себя он умел, -- на минуту закрой глаза; Только минуту. Пройдет дурной сон; смоется тип с ножом. Не станет же он убивать девчонку. Она поплачет и успокоится. Невелика потеря. Так просто! Поезд пойдет, как ни в чем не бывало, скорым ходом к станции -домой к Сюзи, где она старалась, приготовила что-то специально для меня...

И, тогда он, действительно, чтобы забыться, закрыл глаза, но лишь на мгновение. Что было дальше, как в кино или во сне, видел со стороны. Как с криком по--русски -- Ур--р--ра! или -- Дур--р--рак! (имея в виду, конечно, себя самого), он вскочил на ноги, выдернув из--за спины сюзин зонтик дулом вперед. Он ринулся, сам еще не зная, что, собственно, собирается делать, на этого парня. Тот опешил; криво ухмыляясь, уставился на Матвея. Разглядел смехотворный зонтик, хохотнул, щелкнул фиксатором и, тыкая вперед раскрытым ножом, стал приближаться к Матвею.

-- К'мон, мэн, хэй, мэн... Он быстро резанул Матвея в кровь по левой руке с зонтом, потом по колену; крестил ножом перед лицом Матвея, который пытался, как мог, уворачиваться от лезвия. Смазанный блеск ножа - больше ничего он не видел, не слышал. Загипнотизированный блеском Матвей застыл на одном -- следил, как болтаются руки противника. Мешал пот, заливал глаза. Матвей терпел; не моргая, следил, ждал все чего-то, пока ему доставались достаточно чувствительные уколы... И -- дождался.

Правая сторона нападавшего приоткрылась. Тогда, Матвей вложил все, что мог, чему научился сто лет назад в секции бокса; все свои силы вложил он в быстрый аперкот правой снизу в левую челюсть. Как в съемке рапидом, черный закатился под дверь. Тогда же вернулся звук; Матвей услышал победный, оглушительный гонг; и Сюзи кричала ему вместе со всеми.

Он с любопытством отметил, что его зонтик действительно выстрелил.

Матвей почувствовал подслащенный металлический вкус; грязный, затоптанный пол вагона с силой ударил его по лицу...

С этого момента, Матвея как бы не стало; жизнь продолжалась без его участия. Он лежал на полу в натекающей крови, не подавая признаков жизни. Рука с зонтиком была вытянута в сторону тамбура, куда уволок напарника второй, не замеченный им человек, размахивающий железной гантелью.

Сюзи сидела рядом на полу, плакала. Никто не решался приблизиться. Худая очкастая женщина на расстоянии вскрикивала по--птичьи:

-- Сэр, вы окей? Вы окей, сэр? -

За окном, притулившись к станционной колонне, черный саксофонист свинговал в одиночестве сам для себя. По платформе полицейские вели задержанных нарушителей. Людей пересаживали в другой, подошедший состав. Сюзи была готова сойти с ума, когда в опустевший вагон явились деловитые люди с носилками и черным пластиковым мешком на длинной застежке.

Который день он лежал, забинтованный, в трубках и проводах; соображал отчего так странно он дышит; пока не понял, что это -- кислородная помпа. Двинуться он не мог. Когда впервые узнал сюзин голос, Матвей уже понимал, что он в реанимации. Сюзан же, убедившаяся за это время, что он ее слышать не может, повторяла: -- Мат, ты только не надо...совсем, живи Мат. - Она всхлипывала, как по умершему, заклинала: -- Не надо, Мат, пожалуйста...-

Матвей напугал ее, сказав, вдруг, сквозь бинты в полный голос, что он не может совсем умереть. Хотя бы потому, что, как объясняла мать, у него три макушки, значит, полагается столько же жен; а было лишь две...

- Он выговорил это и снова потерял сознание.

...Однажды Матвей почувствовал, что больничный кризис миновал; меньше саднила голова; он свободно двигал руками и ногами; становился обычным самим собой, лучше чего, оказывается, нет ничего на свете. Его охватывала щенячья радость -- хотелось много говорить, что--то немедленно делать... Глаза еще были под повязкой, но из мути и хаоса качающихся амебных пятен он опознавал границы тени и света и догадывался -- окно! Он лишь дотрагивался до предметов на прикроватном столике, распозновал, не глядя; глазами стали кончики пальцев. Пришедшему на очередной осмотр нейрохирургу, доктору Мортису Печкин с гордостью заявил, что, кажется, не ослеп,

-- Надеюсь, что нет, -- сказал доктор, беря руку Матвея. -- Неплохой пульс; швы наложены прекрасно. Хотя, знаете, затылочная доля мозга -- не место для экспериментов.-

В своем возбуждении, разговорчивый, как никогда, Матвей принялся докладывать доктору, что всегда интересовался медициной. (В тот момент ему так хотелось думать. Матвей все еще продолжал верить в свой необыкновенный интерес к загадкам зрения и организации мозга).

-- Прекрасно, коллега, -- сказал доктор Мортис. -- Теперь и у вас есть шанс обогатить нашу науку. -

Не желая отпускать доктора, Матвей говорил без умолку. Припомнилось, что описанные в литературе опыты на дефективных и на раненных, вроде него, напоминают анекдот про таракана, который слышит ногами, потому что, если ноги оторвать -- таракан уже не бежит от стука, как положено.

Доктор смеялся или кашлял: -- Не нужно специальной литературы, мистер Печкин. Художественная литература, беллетристика -- столь же любопытное сборище симптомов и фобий авторов. Известно, что энцефалитные больные бредят совершенно по текстам Гертруды Стейн.

Матвей упомянул знаменитого в 60--х нейрохирурга Амосова, мечтавшего, чтобы после кончины его голову сохранили -- подвели бы аппаратами необходимое питание, и он бы - жил вечно.

-- Что--то не так, -- сказал доктор Мортис. -- Мозг, не одна голова, но и спинной и вегетативный... Напомнив, что Печкину сегодня снимут повязку, он удалился.