Алексей Писемский - Фанфарон

• Название: Фанфарон
• Автор: Алексей Писемский
• Жанр: Русская классическая проза

---

- Кто, - говорю я ему на это, - Дмитрий Никитич, не знает, что коляска в восемьсот рублей серебром лучше, чем дома собранная в двести рублей ассигнациями; да ведь всякой по одежке протягивает ножки; надобно наперед, чтобы восемьсот-то рублей в кармане были.

- О дядюшка, что это за вздор! Велики деньги восемьсот рублей!

Словом, я вижу, что он немного корчит из себя барича; к супруге своей в то же время очень внимателен, беспрестанно, знаете, обращается к ней на французском языке. Она ему также отвечает по-французски. Я-то не понимаю, а только жена мне после сказывала, что она это, как называется, произносит совершенно как француженка. Далее потом вышли как-то и мы, и гости все наши в залу. Он, увидевши тут фортепьяно, вдруг говорит моей жене:

- Так как я знаю, тетушка, что вы любительница музыки, так не угодно ли вам заставить жену мою сыграть что-нибудь; она, - говорит, - концерты давала.

Супруга моя, конечно, начала просить. Она было сначала отнекивалась, говорит, что давно не играла; однако упросили. Села и сыграла штучки две хорошо, очень хорошо и бойко, и с чувством; потом романс сыграла, а он спел. Я и понял, что он хочет пыль в глаза пустить образованием, знаете, своей супруги; ну, и это еще ничего - извинительно. При расставанье я говорю, что я и жена на следующей неделе постараемся им заплатить визит.

- Нет, - говорит, - дядюшка, не извольте вы беспокоить ни себя, ни тетушку, потому что у меня теперь хаос; все ломается и переделывается. Я буду вас просить, когда все это приведется в порядок, и тогда надеюсь, что в состоянии буду принять вас прилично.

- Как хочешь, - говорю, - нам все равно, но что же такое ты переделываешь: дом, что ли?

- Все, - говорит, - дядюшка: всю усадьбу поднимаю с подошвы.

- Ну, доброе дело; только не спешил бы, а исподволь бы все устроивал; это будет и дешевле и прочнее.

- Нет, - говорит, - дядюшка, я не такого характера: я люблю, чтобы у меня все кипело.

И в самом деле, видно, у него закипело. Люди беспрестанно ездят в город, то материалов закупить, то мастеровых нанять. К нам заходят тоже, спрашиваю их:

- Барин, - я говорю, - видно, при деньгах?

- При деньгах-с, - отвечают мне.

Слава богу, думаю; радуюсь. Наконец, он и сам является и, только что поздоровался, сейчас же подводит меня к окну.

- Не угодно ли, - говорит, - дядюшка, взглянуть на новокупок моих.

Гляжу. Стоит новомодная коляска и щегольских четверня вороных лошадей.

- Недурны кони? - спрашивает.

- Да, - говорю, - у кого же ты это купил?

- У Архипова-с, - говорит.

Я невольно, знаете, пожал плечами. У Архипова точно, надобно сказать, отличный конский завод, но дело в том, что у него, как я знаю, меньше трехсот серебром лошади нет.

- Что же, - говорю, - Дмитрий Никитич, ты платил за них?

- Вздор, - говорит, - дядюшка, просто шаль, - полторы тысячи целковых за четверку.

- Деньги хорошие, - говорю, - и полторы тысячи целковых не очень дешево.

- Помилуйте, дядюшка, - возражает он мне, - да вы рассудите: лошади все кровные, одна другой вершком ни выше, ни ниже, масть в масть; а как съезжены, вы посмотрели бы! Мне вчера только привели их, сегодня я заложил и поехал. Поверьте мне, говорит, дядюшка, я кавалерист и в лошадях знаток; стоит мне только эту четверку в Москву свести, я за нее меньше четырех тысяч серебром не возьму.

- Можно взять и меньше, - говорю я на это, и тут же к слову спрашиваю: - А что это, Дмитрий Никитич, говорю, какой у тебя кучер? Я что-то его не знаю. Из жениного имения, что ли?

- Нет, - говорит, - это нанятой, чудный малый; одна посадка, посмотрите, чего стоит... толстяк-то какой!

- Что же ты, - говорю, - ему платишь?

- Десять целковых в месяц.

- Да, - говорю, - десять же, однако, целковых!.. Цена петербургская; а кажется, для деревни это лишнее. У покойного отца твоего хороший был кучер и к лошадям очень привязанный.

- Ну, что это, дядюшка, за кучер? Ему на косульницах ездить, а не на кровных лошадях. Он к этим львам и подойти не посмеет, да и дурак какой-то! Я ему велел возить солому да воду в хлев.

Не хотел его тут оспаривать, потому что он уж не молоденький офицер, а женатый, муж, семьянин.

- А я, - говорит, - дядюшка, к вам с требованием обещанного визита; мне уж теперь не стыдно принять вас в свой домишко.

- Будем, - говорю, - когда прикажешь, тогда и будем.

- Я бы, - говорит, - в будущую пятницу вас просил; оно немножко и кстати, потому что что-то такое вроде именин моей жены.

- Очень, - говорю, - кстати. Если бы я знал, я бы и без зову приехал.

- Тетушка тоже, - говорит, - будет?

- Будет, - говорю.

- Стало быть, это статья решенная, - продолжает он, - но мне бы еще хотелось пригласить кой-кого из городских, и потому прощайте.

- Для чего же тебе это хочется? - спрашиваю я.

- Так, - говорит, - дядюшка, - нельзя же: могут случиться делишки по судам; лучше, как позакормишь; из соседей некоторые приедут, так уж вместе.

- Что же это такое: обед, что ли, будет у тебя?

- Нет, так, позывочка; нельзя же не сблизиться. Между нами сказать: нынешним предводителем, кажется, не очень довольны; чрез год баллотировка, мало ли что может случиться.

- Это значит, ты в предводители думаешь?

- Да не то, чтобы я думал, а если дворянству угодно будет предложить мне эту честь, не буду сметь отказаться.

Я взял да, знаете, ему и поклонился низенько.

- В таком случае, - говорю, - не оставьте, батюшка Дмитрий Никитич, вашей предводительской милостью вашего бедного родственника-исправника.

Смеется.

- Только, - говорит, - дядюшка, пожалуйста, чтоб это осталось между нами. Тут ничего еще определенного нет, и я так говорю с вами, как с родственником.

- Смею ли, - говорю, - я, маленький человечек, что-нибудь говорить, когда вы не приказываете.

- О, - говорит, - дядюшка, вечно подденете меня и шпильку мне поставите; лучше, - говорит, - не забудьте пятницы.

- Слушаю-с, - говорю, - ваше высокородие, слушаю-с.

Пришла потом пятница. Отправляемся мы с супругой, а за нами, смотрим, почти полгорода, все почти чиновники, худые и хорошие. Приезжаем мы этой гурьбой. Дом, вижу я, отделан так, что узнать нельзя против прежнего: все это выбелено, вычищено, рамы в три стекла, стол уж накрыт огромнейшим глаголем, и на нем, знаете, вазы серебряные с шампанским, хрустальные вазы с фруктами; лакеи в белых галстуках, белых жилетах и белых перчатках, короче сказать, так парадно, хоть бы и от тысячи душ. Хозяин тоже по форме - во фраке, встречает нас в зале и ведет в гостиную. Мы, как водится, поздравляем племянницу с днем ее ангела; а она, бедненькая, едва сидит, так бледна и худа, что ужас.

- Что это, - говорю, - милая племяненка, вы все, кажется, хвораете; хоть бы для именин своих эту дурную вашу привычку оставили.

Усмехнулась.

- Бог бы с ними, дядюшка, с моими именинами, не очень я им рада, говорит мне это негромко.

Значит, это празднество ей не очень по душе, но, переговорив с нею, делаю, разумеется, поклон прочим гостям. Глядь, это все наши уездные богатые помещики, уездов с трех, кажется, собраны, и когда он это успел объехать их и познакомиться с ними, не понимаю, и так как, знаете, от нашего брата, земского исправника, до этих больших бар большой скачок, так я и удалился в наугольную, где нахожу мою старушку сестрицу. Сидит она, знаете, в блондовом чепце, в шелковом платье, пречопорная и, как видно, очень довольная. Здороваюсь я с ней, она вдруг отвечает мне:

- Здравствуй, мой родной, здравствуй! - И каким-то этаким, знаете, обязательным тоном.

Мне это, признаться, показалось несколько и досадно. Видевши, что тут кой-кто сидит из гостей, захотелось мне ей и понапомнить кое-что.

- Как я рад, - говорю, - сестрица, что я в вашей Бычихе нахожу не развалины, а все устроивается и приводится в новый вид, начинает походить на прежнюю Бычиху, как была она при покойном брате.

Она поняла мои слова и сейчас же гораздо спустила важности.

- Да, мой дружок, слава богу, слава богу, - говорит.

- Да, - продолжаю я, - должна благодарить бога, тем более, какая у тебя прекрасная невестка! Не ошибся Дмитрий Никитич в выборе: и сама по себе, да и состояние, кажется - одно другому отвечает.

- Слава богу, слава богу, - повторяет она. - Я день и ночь, - говорит, - молю творца за милости ко мне. Хотя, конечно, Митя был такой жених, что ему много предстояло партий блистательных и богатых, но эта дороже всех, потому что по сердцу.

- Бог с ними, с богатыми и блистательными, какие бы еще вышли, лучше нам не надобно, - говорю я.

Пока мы таким манером со старухой беседовали, кушать просят. Садимся. Обед, по нашим местам, оказывается превосходный, только птичьего молока нет. Уха из мерных стерлядей, этот модный потом ростбиф; даже трудно понять, где он достал этакой говядины: в наших местах решительно нельзя такой найти, вероятно, посылал нарочного в Ярославль. Вина, которых я хоть и не пью, но вижу, что с золотыми да с серебряными головками, значит не нашенские; шампанским просто обливает; мужчины, кажется, по бутылке на брата выпили. После обеда, конечно, картежи. Он из вежливости составил трем своим знатным гостям партию в преферанс, по двугривенному фишка, и в две пульки проиграл около ста целковых. Наконец, кончилось торжество, часов в девять разъехалась вся эта братия. Меня с женой не пускают, оставили ночевать, но я, видевши, что хозяин утомился: