Дмитрий Ломоносов - Записки рядового радиста. Фронт. Плен. Возвращение. 1941-1946

• Название: Записки рядового радиста. Фронт. Плен. Возвращение. 1941-1946
• Автор: Дмитрий Ломоносов
• Издательство: Центрполиграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-227-03409-0

Дмитрий Борисович Ломоносов в свои почтенные 87 лет известен интернет-сообществу как, пожалуй, самый пожилой российский пользователь Интернета и блогер. Несмотря на современный образ жизни, главным событием в ней для Д. Б. Ломоносова остается далекая война, от начала которой минуло уже 70 лет. Память о ней долгие годы не давала покоя ветерану, и он изложил свои воспоминания на страницах этой книги. Репрессированные родители, сын «врагов народа», короткая юность, прерванная войной, нелегкий солдатский труд в кавалерийской части, скитания в плену, едва не окончившиеся смертью от истощения в самые последние дни войны, и, наконец, послевоенное клеймо бывшего военнопленного. Личная судьба солдата и общая слава военного поколения представлены в этой замечательной в литературном отношении и исторически точной книге.

---

И последнее, о чем стоит рассказать: поездка на поезде на Кавказ в Железноводск с заездом в Москву в дом отдыха политкаторжан в Михайловском и в Ростов — к сестре отца тете Соне. Купе в вагоне, мерный стук колес, клонящий ко сну, старик проводник, приходивший вечером зажигать свечку в фонаре и бегавший на станциях за кипятком с огромным медным чайником.

Вскоре мы оказались в Москве.

Больше года меня определяли на несколько дней к каким-то знакомым мамы или к знакомым ее знакомых. Она же ночевала где-то в другом месте, тоже кочуя по разным углам. На остаток зимы меня поместили в частную «лесную школу» на Воробьевых горах. Там я большей частью ревел от вынужденной разлуки, в перерывах вызывая умиление воспитателей, когда собирал вокруг себя малышей и читал им вслух детские книжки (я уже в возрасте 4–5 лет научился читать, а тогда читал уже свободно, без запинки). Лето провел на чьей-то даче у станции Черная платформа.

Уже глубокой осенью Общество бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев завершило строительство жилого дома в Болшеве, где маме предоставили комнату.

Мы приехали в еще холодный, необжитый и сырой дом. Электричество еще не подведено, зажигаем свечку, осматриваемся. Новое наше жилище кажется чужим, неприветливым. Идем на улицу, в темноте собираем в мешок щепу, мокрую от дождя и снега, долго и безуспешно пытаемся разжечь в печке огонь. Так и заснули, не затопив печь, прижавшись друг к другу, накрывшись тряпьем и подстелив его под себя на пол.

Начался болшевский период моей жизни, период взросления, когда до меня стало постепенно доходить происходившее вокруг в стране и мире. Ранее весь мир для меня состоял в общении с родителями, несколькими семьями близких друзей и сверстниками, гулявшими вместе со мной на большом дворе около дома. Теперь же этот «мой мир» стал постепенно расширяться. Я поступил в первый класс школы, появились новые заботы и знакомства.

Болшево. 1931–1937 гг.

Еще в «лесной школе» я узнал, что мне посчастливилось жить в Москве — столице единственной в мире страны, где все ее богатство — фабрики, заводы, пашни и леса — принадлежит тем, кто работает, тогда как во всем остальном мире этим владеет кучка буржуев, наживающихся за счет трудящихся. Заботливые воспитатели рассказывали нам, что счастье достигнуто многолетней борьбой революционеров с царским режимом, под гениальным руководством вождей народа Ленина и Сталина совершилась Октябрьская революция. Ее достижения пришлось защищать в ходе Гражданской войны от белогвардейцев и иностранных интервентов четырнадцати капиталистических государств. И теперь наша страна окружена врагами, не оставившими надежды вернуть богатство страны хищникам капиталистам и помещикам. Поэтому мы должны готовиться к тому, чтобы, когда подрастем, стать на защиту своей родины. В «лесной школе» семи-восьмилетние дети учились ходить строем и хором пели:

Возьмем винтовки новые и к ним штыки
И с песнею веселою пойдем в кружки…

О недавно закончившейся Гражданской войне напоминала песня, которую мы заучивали на музыкальных занятиях:

Полегли, уснули под землей сырою
Скошенные пулей Октября герои…

И еще, в память о китайском конфликте 1929 года:

Нас побить, побить хотели,
Нас побить пыталися,
Но мы тоже не сидели,
Того дожидалися…

Вот с таким «багажом» знаний о мире я оказался в Болшеве, в доме бывших политкаторжан, к числу которых принадлежала и моя мать. Мы, обживаясь в доме, быстро перезнакомились с соседями, и о каждой семье мама, хорошо знавшая жизнь дореволюционного подполья, каторги и ссылки, рассказывала легенды. Я теперь уже смутно помню лишь отдельные эпизоды биографий соседей, о которых связного рассказа не получится. Особенно отложился в памяти Огороднов, с семьей которого мы особенно сблизились.

В годы столыпинской реакции приговоренный к смертной казни через повешение, он уже стоял на табуретке с мешком на голове и петлей на шее, когда услышал из приговора, который зачитывался перед исполнением, что «высочайшим повелением» смертная казнь ему заменена тюрьмой и последующей пожизненной ссылкой.

Вскоре появился электрический свет и на стене повисла черная тарелка «Рекорд» радиотрансляционной сети. Мы стали слушать известия и рассказы о событиях; мама всячески старалась привить мне интерес к ним: освоение Арктики, колоритная бородатая фигура Отто Юльевича Шмидта на газетных страницах, челюскинская эпопея… На встречу с героями-челюскинцами и их спасителями — полярными летчиками мы ездили в Москву. Ездили мы с мамой и на праздничные демонстрации и мероприятия, связанные с другими событиями: проводы умершей Клары Цеткин, похороны последнего коммунара — члена Парижской коммуны. Осталась в памяти трагедия первых стратонавтов, поднявшихся на стратостате в атмосферу на немыслимую высоту — 22 километра — и погибших при этом. На воздушном параде одной из праздничных демонстраций мы видели гигантский аэроплан (так в то время называли самолеты) «Максим Горький» в окружении армады истребителей и бомбовозов (тоже термин тех лет), затмившей всю видимую часть неба.

Слушая радио, читая газету «Пионерская правда» (кстати, в ней тогда из номера в номер печаталась сказка А. Толстого «Золотой ключик»), журнал «Пионер», я принимал на веру все, что говорилось о вождях революции, руководителях партии и правительства. На стене над своей постелью я повесил известную фотографию товарища Сталина, зажигающего трубку. На этом снимке он казался особенно добрым, с хитринкой в прищуренных глазах. И мама не пыталась разочаровывать меня в этих представлениях.

В стране в то время свирепствовал голод, продукты выдавались по карточкам, но нам — семьям бывших революционеров — было значительно легче, чем остальным болшевцам, с детьми которых я учился. Запомнились понятия «закрытый распределитель» — магазин, в котором прикрепленным к нему «льготникам» выдавались продукты, «заборная книжка», в которой отмечалось, что, сколько и когда выдано. Это название в моем представлении происходило от слова «забор» (ограда), что вызывало у меня недоумение. Вместе с ребятами-соседями я ходил на станцию Болшево за хлебом, который нам с мамой полагался по карточкам в количестве два с четвертью фунта (900 граммов). В связи с тем, что мама работала на химически вредном производстве (артель «Химкраска»), ей полагался специальный дополнительный паек — поллитровая бутылка молока, которую она привозила домой для меня.

В школе за дополнительную плату, взимаемую с родителей (это называлось «самообложение»), нас первые два года подкармливали. Помню вкус каши, кажется пшенной или ячневой, сваренной с воблой. В школе было подсобное хозяйство. О том, что предполагается обед со свининой, задолго до того перешептывались мои соученики. Конечно, мои порции, а часто и приносимые с собой бутерброды доставались товарищам.

Период жизни в Болшеве для меня знаменателен тем, что в памяти он сохраняется уже не в виде отдельных картинок, а как слитный период времени, в течение которого во мне уже проявился интерес к жизни, стал формироваться характер, проявились пристрастия.

Особенно меня привлекало чтение. Одной из первых прочитанных мною «толстых» книг была «Книга чудес» — адаптированное для детей изложение Одиссеи и Илиады и других сказаний Древней Греции. Отсюда — особый интерес к истории. Книжки для детей — тоненькие, с картинками — меня перестали удовлетворять, и я стал залезать в книги, которые приносила из библиотеки мама.

Читал, понимая не все, Бальзака и Мопассана, зачитывался Жюлем Верном, Диккенсом, Майн Ридом и Вальтером Скоттом. Даже пробовал читать Виктора Гюго и Эмиля Золя, но показалось скучно. Очень увлекался я фантастикой (и до сих пор люблю этот жанр). Журналы «Вокруг света» и теперь уже забытый всеми несправедливо «Всемирный следопыт» печатали научно-фантастические повести и романы. В них действовали советские ученые, создававшие чудеса техники, способной проникать под воды океанов, в Арктику, в стратосферу. В этих исследованиях им препятствовали враги, как правило — германские и японские фашисты. В борьбе с ними советские люди неизменно побеждали, несмотря на засылаемых шпионов и диверсантов.

Мама всячески поощряла это мое увлечение. Объясняла непонятные мне термины и ситуации.

Особый след в памяти остался от знакомства с известным в те годы писателем, кажется, его фамилия была Васильев. Он жил неподалеку от нас в небольшом особнячке на участке бывшего барского парка, называвшемся Школьная площадка (рядом в двух приземистых одноэтажных деревянных зданиях располагалась школа, в которую я ходил). Однажды вечером он был у нас в гостях и читал свой рассказ, название которого я не помню. Однако под влиянием проникновенной манеры чтения и того внимания, с которым собравшиеся у нас соседи его слушали, я запомнил основное его содержание. Оно во многом повлияло на мое, лишь значительно позднее сложившееся мировоззрение. Речь шла об эпизоде Первой мировой войны.