Гельмут Бон - Перед вратами жизни. В советском лагере для военнопленных. 1944—1947

• Название: Перед вратами жизни. В советском лагере для военнопленных. 1944—1947
• Автор: Гельмут Бон
• Жанр: О войне
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-9524-5056-1

В ходе жестоких боев под Невелем в феврале 1944 года Гельмут Бон с остатками немецкого батальона, в котором служил связным, попал в плен и после нескольких допросов был отправлен в советский лагерь для военнопленных. Он прошел еще через два лагеря, едва не погиб на торфоразработках, работал на лесоповале, стал членом антифашистского актива, прежде чем в 1947 году его освободили и отправили на родину. Журналист, по профессии и мастер слова по призванию, Гельмут Бон написал потрясающую историю человека, испытавшего тяготы войны и плена, узнавшего, что такое голод, холод и непосильный труд. Чтобы вырваться из плена, он пожертвовал своими убеждениями, именем и даже честью. И понял, что ценить свободу умеют только те, кто однажды ее потерял.

---

«Я буду умываться только при крайней необходимости!» — сказал я себе. Я сообщил капитану, что не смогу приносить ему холодную воду: на морозе мои повязки примерзают к рукам!

Однажды утром майор отругал меня за то, что я, по его мнению, плохо выбрит и почему я не попросил у него бритву. Он решил, что я вообще не умывался.

На следующее утро, ни свет ни заря, в нашу избу заявился капитан-сибиряк. Он хотел знать, почему я не размножил его тексты, которые он вручил мне в час ночи.

Мне было приказано подготовиться. Я должен был сдать русскую военную форму, включая русское нижнее белье! Меня отправляют отсюда!

Мелькнула надежда: в госпиталь?

Нет, не в госпиталь!

А как же занятия по французскому и английскому языкам?

— Они здесь всегда начинают с большой помпой, но потом быстро охладевают, — еще раньше предсказывал мне Ганс.

Итак, меня убирают отсюда.

В дверь просовывает свою мрачную физиономию «тряпичный» майор:

— Ну, давай!

Он здесь единственный, кто не говорит по-немецки. Он отвечает за имущество, поэтому мы называем его «тряпичный» майор. От него всегда сильно пахнет махоркой. Не французским одеколоном, как от нашего шефа. Вчера он сидел у себя на складе на столе и подгонял огромный овчинный тулуп. И вот теперь вместе с ним я направляюсь к выходу из деревни.

У последней избы, где в мартовское небо упирается десятиметровый журавль колодца, он приказывает мне подождать. Хорошо, что он сует мне под мышку целую буханку хлеба. Пройдя несколько шагов, протягивает мне полбанки тушенки. Затем показывает мне жестами, что эту тушенку я должен съесть немедленно, а хлеб лучше спрятать под маскировочный комбинезон.

— Понимаешь, ферштейн? — говорит он.

Я чувствую огромное облегчение. «Ты должен знать, что, пока тебя официально не зарегистрировали, каждый может тебя пристрелить!» — неоднократно говорили мне штабные шавки. Но сейчас, когда рядом со мной шагает «тряпичный» майор, плевать я хотел на всякую регистрацию.

Разве солнце уже не пригревает?

Разве в скворечниках скоро не появятся первые пернатые обитатели?

По дороге, поднимающейся круто в гору, нам навстречу весело бежит лошадка, запряженная в сани. Снег летит у нее из-под копыт. Конечно, это не знаменитая задорная русская тройка, о которой писал старик Толстой. Тем не менее в сани запряжен настоящий русский конь. Что-то живое останавливается рядом со мной.

— Что такое, Гельмут? — удивляется Максим, помогавший у нас на кухне, когда видит, что на мне снова немецкая форма.

— Не знаю! — смущенно отвечаю я ему по-русски.

Мы продолжаем свой путь, а Максим снова направляет коня рысью в деревню.

Перед последним переездом шагающий рядом со мной майор приказал нам сжечь целый ящик с пропагандистскими брошюрами:

— Черт знает что! К черту этот хлам!

«Тряпичный» майор оказался далеко не самым худшим из них!

Глава 7

Когда он меня оставил, я оказываюсь в сарае без крыши среди тридцати военнопленных, которые еще три дня тому назад находились в рядах немецкой армии.

— Откуда ты появился, совсем один? — спрашивают они меня.

Я стараюсь отвечать, не вдаваясь в подробности.

— Ты можешь сразу помочь пилить дрова. Радуйся, что ночью тебя не было здесь под открытым небом. Собачий холод!

Одна из стен сарая уже почти полностью разобрана. Вероятно, здесь побывало уже много военнопленных. Может быть, меня теперь тоже направят в лагерь. Кто знает, где лучше!

Однако ночью я ужасно мерзну в этом заснеженном сарае. Лучше бы я принес капитану воды для умывания! И лишь одно согревает мне душу — это то, что я снова слышу вокруг себя только немецкую речь.

Я почти в таком же отчаянии, как тогда в загоне для коз.

Утром до меня доносится голос с русским акцентом:

— Есть среди вас выпускники средней школы или гимназии?

Ребята, да это же честолюбивый капитан с черными волосами и смуглой кожей!

Он спрашивает у каждого из пяти человек, кто поднял руку, фамилию и профессию. Меня он спрашивает самым последним, как будто мы с ним никогда прежде не встречались. Я отвечаю, точно так же делая вид, что мы не знакомы.

— Следуйте за мной! — командует он.

Заметили ли остальные что-нибудь, когда он заговорщицки кивает мне?

— Разрешите спросить, господин капитан, если уж меня решили отправить в лагерь, почему я сначала должен неизвестно сколько дней жить в этих тяжелых условиях пересыльного лагеря?

— В чем дело? Кто говорит о лагере? У меня для вас новое задание. Само собой разумеется, что потом вы снова вернетесь в штаб. Но прежде вы какое-то время поработаете с товарищем майором С.

Тем временем мы уже отошли метров на сто от разрушенного сарая и поднялись к крестьянскому дому, в котором остановился товарищ майор С.

Что мне бросилось в глаза в резиденции майора С., так это то, что там никто, кроме самого майора, не говорил по-немецки. Невозможно было разобраться и в той полной неразберихе, которая царила здесь.

— Вы хорошо разбираетесь в людях, как рассказывал мне товарищ майор Назаров, — так начал разговор мой новый собеседник.

В углу комнаты перед иконой стояла крестьянка и осеняла себя крестным знамением. Очевидно, что она не понимала, о чем мы здесь говорили.

Между мной и майором завязалась упорная словесная дуэль. В конце концов он сказал:

— Сейчас вы вернетесь назад к остальным военнопленным. Если сегодня ночью я прикажу вас разбудить, вы назовете мне имена тех пленных, которые представляют для меня интерес. Лягте с краю самым первым у двери.

Несколько бойцов из команды майора, которым парикмахер только что остриг их зимние шевелюры, тупо ухмылялись, напоминая своими стриженными под ноль головами кегли в кегельбане. С глупым выражением лица они натирали друг другу лысины. Я сделал вид, что хочу спать, лишь бы больше не видеть этих стриженых остолопов и крестьянку, которая все еще молилась в дальнем углу.

— Я не совсем понимаю вас, — сказал я майору.

Майор угостил меня еще одной сигаретой. Потом мне налили тарелку супа, и я понял, как же я голоден. У меня был просто волчий аппетит.

Однако на следующую ночь меня никто не будил. От двух тяжелораненых с гноящимися ампутированными конечностями исходила ужасная вонь.

Я опять пилил дрова, на этот раз с двадцатилетним военнопленным родом из Люксембурга. Целый день шел снег.

У него оказались с собой фотографии его родителей и их гостиницы. С 1940 года они страдали от немецкой оккупации. Он рассказывал, что многие жители Люксембурга попали в немецкие концентрационные лагеря. Это случилось с теми, кто под воротом пиджака носил люксембургского красного льва, который является гербом Люксембурга.

Мы с ним продолжали пилить дрова.

Он рассказал мне, что только благодаря тому, что он добровольно вступил в немецкую армию, его родителей не бросили в концлагерь. Позднее он получил за свою храбрость Железный крест 1-го класса.

— Собственно говоря, я не понимаю тебя, — сказал я ему. — Ты же на собственной шкуре испытал, как работает система шпиков в гестапо, и должен стать осторожнее, а здесь ты откровенно рассказываешь первому встречному о своем Железном кресте 1 — го класса и другие подробности.

— Что ты имеешь в виду?

— Неужели ты думаешь, что у Иванов здесь нет шпиков? Но вы тут открыто болтаете о том, о чем хотели бы умолчать на допросе. Это же идиотизм. Например, я мог бы оказаться осведомителем.

Я распилил с люксембуржцем еще одно бревно. На этот раз молча.

— Будьте поосторожнее со своей болтовней! — сказал я ему на прощание.

Поскольку майор С. остался недоволен собранной мной информацией о содержавшихся в сарае военнопленных, то вскоре в широком проеме ворот сарая появилась новая фигура. Сидя целый день у костра, мы смотрели в этот проем, как на пустую сцену. Все новости: вызов на допрос, приказ об отправке в лагерь, раздача сухарей — все могло прийти к нам только из этих высоких ворот. Фигура появилась в сопровождении часового, который подобострастно держался сзади.

— Кто здесь Бон? — спросила фигура. Это оказалась женщина в военной форме и в коротком полушубке, из-под которого выглядывали стройные ноги в узких сапожках для верховой езды.

— Смирно! — по-военному четко крикнули все, кроме вонючих раненых.

— Кто здесь Бон? — повторила она свой вопрос, кокетливо поводя головой. Красная кубанка, украшенная кантом, превосходно подходила к ее светлым волосам. — Я разговаривала с майором С., — сказала она, когда мы с ней уже успели пройти полпути до дома майора. — Здесь вам нечего делать. Позже я заберу вас отсюда.

У меня оставалось еще достаточно времени, чтобы все хорошенько обдумать. Очевидно, такова была моя судьба, если я не справился с заданием майора С. и не смог назвать ему ни одной фамилии военнопленных из этих тридцати человек, которые могли бы представлять для него интерес. Это была моя судьба, а не моя добрая воля. Я не хочу добиваться лучшей жизни за счет товарищей по несчастью. Действительно, роль подсадной утки не для меня, и мне здесь нечего больше делать. В этом блондинка совершенно права. Но какая же ирония, какая кровавая ирония скрывалась за ее словами, когда после короткого разговора она в заключение спросила: