Дмитрий Белый - Басаврюк ХХ

• Название: Басаврюк ХХ
• Автор: Дмитрий Белый
• Жанр: Исторические приключения

Произведение, которое предлагается Вашему вниманию, возникло вследствие стечения довольно неожиданных обстоятельств, первым из которых стала находка рукописи неизвестного автора из среды украинских политических эмигрантов поколения УНР. Рукопись хранилась в архиве журнала «Вільне козацтво — Вольное казачество», и принадлежал к периоду 20-30-х гг Автор, работая над научным исследованием о национальной революции 1917–1921 гг, не обратил сначала внимание на этот беллетристический произведение, но несколько новых документов (обстоятельства, при которых автор смог с ними познакомиться, пока не могут быть разглашены) доказали, что он столкнулся с удивительной историей, которая вряд ли может быть охарактеризована как беллетристика. Единственной заслугой автора можно считать обработку документов в направлении осовременивания их языка и объединения в определенной логической последовательности. Еще немного информации о романе:

Правда ли, что история между двумя мировыми войнами была такой острой? Тайные организации, ритуалы в Храме Ужаса и жизнь обычных людей, обреченных на лютую гибель в горниле бессмысленных для них сражений. Среди них живут и ведут свою борьбу люди, которые знают немного больше.

Роман Д. Белого «Басаврюк XX» с его выразительной гоголевской аллюзией является одной из самых удачных попыток авантюрно-мистического характера в современной украинской литературе.

В нем могут быть, а кто-то наверняка и найдет, недостатки. Но самое главное то, что у нас появился еще один автор, который может рассказать историю; автор, который мыслит сюжетами, событиями; автор, которого могут читать все.

---

Видно было, что он не привык к гостей-шляхтичей, но принял нас весьма достойно. Порецький живет в доме, который напоминает большую крестьянскую избу. Внутри это настоящий музей. На стенах православные иконы, крестьянские полотенца, старинное оружие. Вскоре мы сидели за накрытым столом. Блюда нам подавала чрезвычайно красивая девушка, примерно шестнадцати лет, одетая в народный костюм. У нее черные волосы, заплетенные по-крестьянски в длинные косы, и большие живые карие глаза. Старый Порецький с удовольствием сообщил, что это его внучка Наташа. Кажется, что я слишком много на нее смотрел.

Великолепная домашняя водка способствовала беседе. Порецький давно собирает материалы к истории своего рода и окрестных земель. Он рассказал много интересного и, думаю, мне стоит еще несколько раз наведаться к нему.

Но больше всего поразила меня рассказ о «Чернецкий лес», которую Порецький некогда записал в одного старого крестьянина. Ее я попытаюсь воспроизвести дословно (насколько я знаю местную крестьянский говор), и отправить профессору.

15 «Чернецкий лес»

(рассказ записан 14 мая 1914 г.)

«Так вот, ваш предок, как я говорил, был человеком достойным и искренней. За времен Хмельнитчины Вкраина хорошенько веселилася, и он в стороне не остался, а вместе с большим Богданом много вражой крови пролил. В черную час под Охматовом подстрелил его ляхский жовнир. Гетман сыну его в помин по отцу доблести пожаловал в этих краях имение. Вот таким макаром ваш род здесь и укоренился. Ну а дальше в Гетманщине чрез старшинские дрязги и спесь, коварство ляхску и московскую, такая заварушка началась, что уж кто и знал — или он под крулем, или за царем мир, а сколько народу в этой усобицы погибло, так и не сосчитать.

Впрочем предки ваши в этих лесах засели. А еще ко всему прапрадед ваш, Иван Закревский хорошенько за Палиивщину отличился, особенно когда в лето Боже 1704 ляхам под Хвастовом казаки отбой славный сделали, хотя и имел путь тогда от мортирной бомбы, что под ним коня в клочья разорвала.

Но лукавый пристально за нами грешными следит, и уже сын истинного Ивана, отправлен учиться наукам к коллегиума, перевернулся в Рим. Возвратился в родное имение и закрутил носом: и родителей дом словно на хлопську дом похож, и отец родной не тем языком болтает, и церковь не то что униатска, но, даже, и схизматска. Старый Иван от такого сына окатоличивания очень расстроился и вскоре умер. А сын его, тот адский Мартын, принялся уже по-своему имением управлять. Отцовских казаков выдающихся, что с семьями при старом полковнику находились, на барщину потянул, понавёз иезуитов и ксендзов, жидов-арендаторов, церковь казацкую православную закрыл и приказал строить костел. Много неправды общине, одно слово, поднял. С этого бедствия кто из казаков в Гетманщину сбежал, кто к гайдамаков подался, а остальные из простонародья поскобли чубы, мол: скочи, вражье, как господин говорит, и закрепосничились. Словно и Хмельнитчины не было. Только вот и выпросили у господина Мартина, чтобы в церкви хоть по воскресеньям батюшка службу правил.

Но господину и это было мало, потому что очень он уже стал ревностным католиком. Очень его иезуиты обсели, и он отдал им в аренду ту дубраву, которая называется «Чернецьким лесом», — крестьян погнал им строить монастырь, и к нему и приписал. Одно только и того, что не смогли иезуиты заставить им дубраву в пожизненное владение отписать, потому что очень скаредный был пан Мартын. О нем много чего люди зла рассказывали, и не об этом речь. Со временем дети его уже верными католиками стали и себя иначе, чем поляками, не признавали. Вряд ли кого Мартын и любил, кроме иезуитов и своего католического Бога, и еще своей дочери Елене. Чрез нее и произошла такая трагедия, что до сих пор страшно вспоминать.

Был среди приписных к монастыря крестьян исправный из себя парень Карп по прозвищу Скиба. Как — не известно, но полюбили они друг друга между собой — Карп и Гелена. Конечно, пан Мартын о такой любви быстро узнал, — выслужиться перед господином желающие всегда найдутся. От такой новости приказал наглого мужика к себе привести, но опоздал. Молодожены уже в церкви у батюшки, который некогда сам казаковал, и не то что господина, но и черта не боялся, обвенчались и Гетманщины направились, и далеко не убежали.

Вскоре барские гайдуки их догнали, расхватали по рукам и на барские глаза доставили. Пан Мартын от такой непочтительности разозлился и приказал Карпа и святого отца собаками, как диких зверей, по лесу травить, а крестьян гайдуки погнали загонщиками. Кто там что говорил, но каучуков побоялись и своего же батюшки и парня на барские лови загонять стали. Сколько их по лесу гоняли, кто ведает, и барские собаки бедняг догнали и на клочья разорвали. Что же до Гелены, то ее монахи посадили в карету и куда повезли. Челядь монастырская говорила, что до женского монастыря в Великопольшу, холопску любвь постом и покаянием выбивать.

Но надо сказать, что у бедного Карпа родной брат был — Петр. То, о такой почуяв беду, на гайдуков с молотом бросился, но с поломанными ребрами в погребе и оказался. И недаром в его жилах казацкая кровь бурлила. Сломал ночью горло гайдуку и убежал.

Прошел год, второй, пан Мартын детей своих к иезуитского коллегиума отправил. Простонародье, как завелось, на монастырь и имение спины сгибались.

А времена вновь были беспокойные. На Левобережье Гетманщина томилась, Речь Посполитую понятное шляхта мучила, на Правобережье и Волыни гайдамацкие ватаги часто-густо слонялись и имения и жидовские городка шарпали. И вот пошел по нашим краям огласку о неистового гайдамацкого атамана Резуна. Гайдамаки, понятное дело, не очень душещипательные были, но тот Резун и их превзошел.

Как Колиивщина занялась, то ляхам и арендаторам не сладко пришлось. Пан Мартын от мести казацкой спасаясь, со своим добром за каменные стены монастырские спрятался, а пахолкам и гайдукам приказал до оружия взяться. Что тогда было! Со всего края вельможное панство и местечковые евреи за монастырские стены вместе с семьями потянулись, тем более, что именно февраль Резун надвигался. Вскоре появился и он сам со своим обществом на пути возле села. Общество с хлебом-солью вышла им навстречу, а некоторые уже топоры и косы навострил имение и монастырь разрушать и добром барским питаться. Сидит атаман Резун на лихом коне, трубку тянет, за поясом пистоль, при боку сабля в бриллиантах, — видно, что состоятельный хозяин ее некогда таскал, за ним верхом две сотни его сорвиголов глазами мигают. Здесь некая женщина как заверещит — Божечку родной, — это же Петр Скиба! Только тогда атаман вытащил трубку и как гаркнет: — А что, гаспидовы души, забыли, как брата моего родного под барские псы загоняли! Свистнул он адски — и его ребята с нагайками, икая на крестьян насели. Пока те, словно зайцы, между ними крутились, атаман Резун, то ли Петр Скиба, свою трубку о крышу выбил. Село, как копна, вспыхнуло, а Резун с ватагой к монастыря языков ветер пригнул. Позвали, позвали там мушкеты, и вдруг такой шум поднялся, как гайдамаки до монастыря вторглись, что крестьяне бросили свои дома и оцепенели. Сколько времени там в монастыре под гайдамацкими ножами конаючи нечеловечески кричали, столько и простояли посполитые, с ужасом те стоны и вопли слушая.

Село, конечно, сгорело дотла. А ночью над монастырем зарево на полнеба снялась. Солнце уже высоко стояло, как на пути из монастыря гайдамаки появились. Крестьяне край дороги, сняв шапки, стояли, а гайдамаки мимо них не спеша проехали — только пыль завилась.

Долго еще никто из общины до монастыря отправиться не решался, а как войт с писарем там побывали первые, то три дня водку молча пили, а на четвертый день вещали о ставок, покойниками до отказа запруженный, и пепелище с попаленими мертвецами.

Так жахно Петр Скиба за своего брата душу отвел. Ну а как Москва пути погромила, пришла к селу слух, что атамана Резуна вместе с Иваном Гонтой этот проклятый генерал Кречетников ляхам выдал, и принял Павел Скиба в святой Кодне смерть лютую, никоим стоном поляков и жидов не веселивши.

Еще через год вернулась Гелена — как ходила, то глаза выплаканы не уничтожала, одежда черный жалобный носила, все Богу молилась. Крестьяне тогда уже кости человеческие возле руин монастырских похоронили. Гелена приказала часовню возле кладбища свести и там до смерти своей молилась и плакала — и за отца, и за Карпа, и по батюшке, и Павла, и за всех, жахну принявших смерть. Дальше уже сыновья господина Мартина из Варшавы вернулись и взялись за хозяйство. А на руины монастырские, и к той страшной дубравы, прозванной «Чернецьким лесом», ходить люди боялись через переводы жуткие, но о них другой язык будет».