Константин Волков - С тобой моя тревога

• Название: С тобой моя тревога
• Автор: Константин Волков
• Издательство: Издательство литературы и искусства имени Гафура Гуляма
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1977

В городе закрыли тюрьму. Из ее ворот вышли последние обитатели — рецидивист Сергей Дурнов — Мокруха, карманник Иван Одинцов — Цыган, наводчица Ольга Лихова.

Осень. Чтобы осмотреться, восстановить связи с преступным миром и переждать зиму, они соглашаются идти работать на завод. А заводской коллектив — это среда, в которой переплавляются и закаляются характеры, все скверное, мерзкое сгорает, всплывает пеной на поверхности.

Тревогой автора за каждого героя проникнут роман о людях с трудной судьбой и сложными, противоречивыми характерами.

---

От завода в поселок ведет шоссе. Оно круто спускается от завода к реке к за мостом также круто поднимается к поселку. Шоссе обсажено молоденькими карагачами и акациями. Недавний небольшой дождь оставил на пыльных листьях оспины. Деревья казались неживыми. Но и ими гордился Дорофеев, потому что вырастить их было труднее, чем буйные сады в поселке. Воду возили сюда в автоцистерне.

В этот час дорога была безлюдна. Сергей Петрович вошел на мост, облокотился на массивные железобетонные перила. Под ногами гудел могучий поток. Крепкий мост вздрагивал, сдерживая стремительные воды; за мостом, вырвавшись на свободу, сай широко растекался. Под высокими берегами у воды, сидели рыбаки: на быстром мелководье хорошо брала маринка.

Тихий вечерний ветер принес длинную и легкую, как дым, паутину бабьего лета. Белая прядь поплыла над рекой и скрылась с глаз.

Вот и осень пришла. Шестая его осень в этом краю, на этой рыжей, опаленной солнцем земле!

Ветер донес из поселка музыку. Дорофеев потер пальцами веки и принялся ходко взбираться на крутой правый берег. «Откуда все-таки берется эта паутина? Химик, а не знаю… Какое хорошее название — бабье лето…»

Он уверенно и широко шагал тенистыми улицами поселка. На седеющую голову, на плечи иногда падали тяжелые, точно литые, листья серебристого тополя. Они срывались с ветвей и падали на землю почти отвесно, не кружась, эти тяжелые листья, отливающие золотым глянцем снаружи и белой бархатистостью изнутри. Легкий ветер не мог их смести в арыки, и они берестяно шуршали под ногами.

За деревянными штакетниками во дворах-садах коттеджей итээровцев жаркими бездыханными кострами полыхали кроны абрикосовых и урюковых деревьев. Листья винограда стали багряно-фиолетовыми. На длинных лозах над беседками висели, укутанные в марлю, тяжелые грозди черного крупного чараса, оранжевого и черного кишмиша, янтарного хусайне, ягоды которого похожи на дамские пальчики. На яблоневых и сливовых деревьях еще держались, несмотря на осень, плоды. Их берегли на ветвях, чтобы дольше сохранить, а они шлепались на дорожки, в газоны: над поселком в безветренные дни стоял кисло-сладкий запах испорченных фруктов.

Сергея Петровича всякий год поражало обилие красок азиатской осени. Точно могучая природа, не израсходовав всех сил за длинное лето, решила перед ненастьем щедро раздать их каждому деревцу, кустику, цветку: «Смотрите, вот что еще я могу!»

Директор шел поселком, в котором каждая улица и квартал, каждый дом были знакомы, как обстановка собственной квартиры. Сергей Петрович помнил, когда какое здание построено, кто в нем первый поселился и кто живет нынче.

Он шел и отвечал на уважительные поклоны встречных, улыбался и отрицательно качал головой на приглашение хозяек и глав семей, сидящих в этот вечерний час за накрытыми столами в виноградных беседках или у распахнутых окон.

— Приятного аппетита! Спасибо!.. Не могу, домой надо, — отвечал он и улыбался открыто, широко, сознавая, что радушие всех людей искреннее, сердечное.

…Дорофеев поднялся на высокое крыльцо, открыл дверь, над которой висела фанерная табличка: «Штаб народной дружины». В штабе за единственным столом у телефона сидел дежурный Петя Зайцев, электрик ремонтно-механического цеха. При виде директора он живо поднялся, встал по стойке «смирно», доложил:

— Дежурный по штабу народной дружины дружинник Зайцев! Патруль на обходе. Никаких происшествий, Сергей Петрович, в поселке не произошло! — и покраснел от волнения. Сперва залились краской его чуть лопушастые уши, потом щеки и лоб.

За необычайную застенчивость и способность краснеть по каждому поводу на заводе его прозвали Розовым Зайчиком. А когда его называли так девчата, он вообще становился кумачовым.

— Кто в патруле? — поинтересовался Дорофеев и присел на стул напротив дежурного.

— Эркин Валиев, Гена Половников, Ира Сухомлинова, Хамро Юсупов… Они скоро вернутся, Сергей Петрович.

— Это которая Ира? Аппаратчица? Она из общежития ведь? Да ты садись, что стоишь?!

— Из общежития, беленькая такая.

Петя Зайцев сел, потрогал телефон, провел ладонью по голове. Его явно стесняло присутствие директора, и он не знал, куда девать руки.

— Сказать вам новость, Зайцев?

— Новость? — переспросил неуверенно Петя, и лицо его начало заливаться краской. — Скажите…

— Тюрьму в городе у нас закрывают, Петя. Слышал?

— Закрывают?.. Вот это здорово! — воскликнул он возбужденно и секундой позже уже более спокойно спросил: — А куда же всех жуликов?! Воров, взяточников, убийц? На волю, да? Всех?!

— Нет, зачем же всех. Для таких, кому еще положено сидеть, место найдется. А кого можно — освободят. Нам на завод троих таких пришлют.

— Нам?! — Зайцев не знал, хорошо или плохо то, что на его завод пришлют трех бывших преступников, радоваться этому или печалиться.

— «Бывшие», — повторил он, пытаясь вникнуть в смысл этого слова. — Бывшие… А может, они вовсе не бывшие! А самые настоящие! И будущие! А, Сергей Петрович?! Такие, что встретят завтра втроем нашего заводского работягу, финку к горлу: «Жизнь или кошелек!» Может, они такие «бывшие»?

— Кто же их знает, Зайцев, — помедлив, задумчиво ответил Дорофеев. — Возможно, и такие… Тюрьма ведь не дает гарантийных справок. Такой-то, мол, был вором, а теперь исправился, можно кошельки и вещи не прятать.

— Да, конечно! — без воодушевления откликнулся дружинник. — От них хоть прячь, хоть не прячь…

— Надо попытаться сделать из них людей. Понимаешь? Дать такую возможность надо. Поработают, получат специальности… делом полезным займутся. Труд, знаешь, Зайцев…

— Знаю! Из обезьяны человека сделал, да? И вообще, облагораживает… Ага? — Петя глядел на Дорофеева зелеными кошачьими глазами. В глазах прыгали лукавинки.

— Верно, Зайцев… Надо пытаться. Если есть в этих людях хоть что-нибудь хорошее — разбудить. А всю дрянь выпарить, выжечь!.. Я вот думаю о чем, Зайцев: надо ли знать всем на заводе, что они из тюрьмы? Не осложнит ли это их врастание, что ли, в коллектив, их жизнь? Или, наоборот, дать им понять, что на заводе знают, кто они, откуда и почему оказались среди нас?

— Так ведь все равно не скроешь! Один человек узнает — все знать будут, Сергей Петрович! Да и чего с ними чикаться! Ну, миндальничать, что ли! Пусть они знают, что мы все знаем. Знаем и доверяем. Но не очень-то верим.

— Как же это так: доверяем и не верим? — Правая бровь у директора вопросительно поднялась, образовав на лбу две продольные складки.

Петя смешался, вскочил со стула:

— Я вот так думаю, Сергей Петрович. К примеру, Эркин Валиев разрешает мне учиться ездить на своем мотороллере. Он мне уже доверяет ездить одному. Только, говорит, не угробься. Машина, говорит, черт с ней, починим, а сам не разбейся! Выходит, не верит еще пока, что умею ездить, да?.. А доверяет. Я сяду за руль, а он рядом бежит, пока не запыхается… Мы же этим «друзьям» оборудование доверим. Спать на соседних кроватях с нами будут, обедать в одной столовой. Это что — доверие?! А веры у меня лично им нет. Я, конечно, им ничего такого не скажу, Сергей Петрович! Вида даже не подам. А присматриваться обязан, верно ведь?

— Ну, положим. — Дорофеев вдумывался в слова паренька и был доволен, что они созвучны с его мыслями. — Ну-ну…

— Пусть не думают, будто великое одолжение нам делают! Что осчастливили нас своим приходом. Ни цветов, ни пирожных не будет! Пусть спасибо скажут. Ведь верно?!

— Ни цветов, ни пирожных… И спасибо они пока не скажут. Может, потом.

— Еще, по-моему, чтобы не нянчиться с ними. Не детский сад. И не тюрьма у нас. Я бы их прямиком привел в красный уголок, ткнул носом в моральный наш кодекс и сказал: «Вот по этим законам живем мы. И вам по ним придется жить. А все остальное — не по правилам!»

— Не слишком ли круто? Так вот, сразу!

— И совсем, по-моему, не круто. Не в космос же их запускать собираемся без тренировки. Жить правильно, по-моему, не перегрузка, а нормальное состояние.

— Так ведь они не совсем нормальные в смысле понимания жизни, Петя, — заметил Дорофеев. Ему явно нравилось беседовать с этим прямолинейным пареньком. — Может, для них нормальная жизнь как раз перегрузка, а?

— Так что же получается, Сергей Петрович?! Выходит, вроде космонавтов они. Сначала на качелях их покатаем, чтобы голова не кружилась, потом в самолет, потом с парашютом, потом с катапультой, да? А я против! Я так считаю — вымазались в… — Петя, не докончив фразу, смешался. — Ну, одним словом, если человек долго в бане не был, то надо ему свою грязь сразу смывать, а не так, чтобы сегодня башку вымыть, завтра — шею, послезавтра — ноги. Сразу вымылся, сразу переоделся. Скажете, не верно? Делу их научить — это пожалуйста! На это время им нужно дать. С этим мы обязаны считаться. А от воровства отучаться постепенно нельзя.