Ален Роб-Грийе - Ластики

• Название: Ластики
• Автор: Ален Роб-Грийе
• Издательство: СПб.
• Жанр: Современная проза
• Год: 2001
• ISBN: 5-98144-063-5

Раннее творчество Алена Роб-Грийе (род. в 1922 г.) перевернуло привычные представления о жанре романа и положило начало «новому роману» – одному из самых революционных явлений в мировой литературе XX века. В книгу вошли три произведения писателя: «Ластики» (1953), «Соглядатай» (1955) и «Ревность» (1957).

В «Ластиках» мы как будто имеем дело с детективом, где все на своих местах: убийство, расследование, сыщик, который идет по следу преступника, свидетели, вещественные доказательства однако эти элементы почему-то никак не складываются…

---

Есть еще одна гипотеза: Дюпон мог выстрелить во второй раз, находясь в клинике, – в этом случае мадам Смит не знала бы ни о чем, и доктор использовал бы ее свидетельство для создания своей легенды. Нет, это отпадает: если бы даже доктор и согласился скрыть самоубийство друга, вряд ли бы он помог ему довести это дело до конца.

Подытожим: надо принять за данность, что Дюпон покончил с собой без помощи доктора или экономки; а стало быть, он сделал это, когда был в одиночестве, то есть либо у себя в кабинете в половине восьмого, либо в спальне, пока экономка звонила в клинику из соседнего кафе. После возвращения старухи Дюпон был уже не один, с ним постоянно кто-то находился – сначала экономка, потом Жюар, – ни она, ни доктор не дали бы ему совершить вторую попытку. Он мог первый раз выстрелить в кабинете, а второй раз – в спальне, но это ничего не меняет, поскольку к приходу доктора он не казался тяжело раненным. Да, в искренности экономки сомневаться не следует (только доктор помогал самоубийце скрыть правду). Когда Дюпона увозили из дома, он был жив, был даже в состоянии передвигаться – доктор был вынужден упомянуть об этом, чтобы не разойтись с показаниями экономки. Хотя все это можно было предусмотреть заранее: раз экономка не была посвящена в тайну, ей нельзя было видеть покойного с револьвером в руке – иначе возникала вероятность, что она догадается о самоубийстве да еще побежит за первым попавшимся врачом или, чего доброго, за полицией.

Таким образом, картина представляется следующей: Дюпон стреляет себе в грудь, зная, что рана будет смертельной, но даст ему время создать миф об убийстве. Он пользуется глухотой экономки, чтобы заставить ее поверить в поспешное бегство убийцы через весь дом. А потом спокойно дожидается своего друга-доктора и объясняет, что следует сделать после его смерти. Жюар увозит раненого в клинику и там пытается спасти, вопреки его собственной воле…

Опять не сходится: если Дюпон не производил впечатления тяжелораненого, он не мог быть так уж уверен, что его рана смертельна.

Надо вернуться к версии о неудачном на первый взгляд выстреле и внезапном страхе перед смертью. Дюпон промахнулся: он нанес себе легкую рану, которая, однако, достаточно напугала его, чтобы заставить отказаться от намеченного плана. И он позвал на помощь, но, не желая сказать правду, выдумал дурацкую историю с покушением. Как только к нему приехал врач, он поспешил в клинику на операцию, не дождавшись даже санитаров с носилками. Однако рана оказалась серьезнее, чем он полагал, и через час он умер. В таком случае правдивы не только показания экономки (она даже могла видеть открытой дверь, которая должна была быть закрытой), но, возможно, и показания доктора: гинеколог может и не догадаться, что выстрел был сделан в упор. А министр, который, благодаря полученному заранее письму, знает, в чем тут суть, распорядился прекратить расследование и забрать тело.

Комиссар Лоран знает, что ему придется заново выстраивать свои умозаключения, так как именно эта версия нравится ему меньше всех остальных. С утра каждая очередная попытка приводит его к одному и тому же выводу, который он каждый раз отвергает. Он охотнее поверил бы в любую нелепость, чем в тот простой факт, что самоубийца передумал: так бывает сплошь и рядом, у человека срабатывает инстинкт самосохранения, но это совершенно не вяжется с личностью профессора, проявившего такое мужество на фронте, такую принципиальность в гражданской жизни, ни разу не давшего повода усомниться в твердости его характера. Он мог решиться на самоубийство; у него могли быть основания скрыть истинную причину своей смерти; но, вступив на этот путь, он не мог бы повернуть назад.

Однако, если отбросить все это, остается лишь одно объяснение: убийство. А поскольку неясно, кто мог бы быть убийцей, то приходится принять версию Уоллеса о призрачной «банде» с неизвестными целями и неуловимыми заговорщиками… Последняя блестящая идея министра кажется Лорану такой забавной, что он, сидя в одиночестве, не может удержаться от смеха. Дело и так достаточно запутанное, зачем еще всякую чушь приплетать.

А вообще-то зря он ломает себе голову над загадкой, от решения которой его так своевременно избавили. К тому же пора обедать.

Но маленький румяный человечек никак не решится покинуть свой кабинет. Он рассчитывал, что Уоллес в первой половине дня даст о себе знать, но тот не пришел и даже не позвонил. Неужели специальный агент тоже погиб от рук гангстеров? Пропал навсегда, растворился во мраке?

В сущности, он ведь ничего не знает ни о самом Уоллесе, ни о цели его миссии. Зачем, например, ему нужно было являться к Лорану перед тем, как приступить к работе? Единственное, чем располагает комиссар, это показания доктора и экономки; но приехавший из столицы агент мог допросить их напрямую. И он не нуждался ни в чьем разрешении, чтобы проникнуть в дом покойного – дом, отныне открытый всем ветрам, охраняемый полубезумной старухой.

В этом смысле поведение министерства выглядит по меньшей мере легкомысленным: когда расследуется преступление, то… Хотя разве эта небрежность не доказывает как нельзя лучше, что речь идет о самоубийстве, и там, наверху, это прекрасно знают? Впоследствии, однако, у них могут возникнуть проблемы с наследниками.

Какая же роль во всем этом отводится Уоллесу? Может быть, прославленный Фабиус начал это встречное расследование, неверно истолковав приказ Руа-Дозе? Или специальному агенту тоже известно, что Дюпон покончил с собой? Возможно, единственная его задача – забрать с улицы Землемеров какие-то важные документы, а визит в генеральный комиссариат – просто жест вежливости. Ничего себе вежливость: прийти и издеваться над высокопоставленным чиновником, рассказывая ему всякие небылицы…

Нет! Видно, что Уоллес не кривит душой: он твердо верит в то, о чем рассказывает, а его неожиданный визит очередной раз свидетельствует о том, что в столице Лорану не доверяют.

В этот момент генерального комиссара отвлекает от размышлений приход некоей странной личности.

Без доклада, даже без стука в приотворенную дверь просовывается чья-то голова и обводит кабинет беспокойным взглядом.

– В чем дело? – спрашивает комиссар, собираясь выпроводить нахала.

Но тот обращает к нему вытянутое лицо и, приложив палец к губам, начинает выделывать какие-то шутовские гримасы, одновременно повелительные и умоляющие. При этом он заходит в кабинет и с необычайной осторожностью закрывает за собой дверь.

– Так что вам нужно, месье? – спрашивает комиссар.

Он не знает, сердиться ему, смеяться или беспокоиться. Но его слишком громкий голос, похоже, напугал посетителя. В самом деле, тот, старавшийся произвести как можно меньше шума, патетически простирает к нему руку, призывая к тишине, и в это время на цыпочках подходит к письменному столу. Лоран, который успел встать, инстинктивно подается назад, к стене.

– Не бойтесь! – бормочет незнакомец. – А главное, не зовите никого! Иначе вы меня погубите.

Это человек среднего возраста, высокий и худощавый, одетый в черное. Его ровный голос, буржуазная солидность костюма немного успокаивают комиссара.

– С кем имею честь, месье?

– Марша, Адольф Марша, коммерсант. Извините за вторжение, господин комиссар, но у меня для вас сообщение чрезвычайной важности, и, желая сохранить мой приход в тайне, я подумал, что серьезность ситуации позволяет мне…

Лоран обрывает его жестом, означающим: «В таком случае, все нормально!», однако комиссар рассержен: он и раньше замечал, что дежурство на этажах при смене караула обеспечивается слабо; надо будет навести порядок.

– Садитесь, месье, – говорит он.

И принимает излюбленную позу, положив ладони на стол, среди бумаг.

Посетитель опускается в кресло, на которое указал комиссар, но, считая, что их разделяет слишком большое расстояние, садится на самый край и наклоняется вперед как можно ближе, чтобы говорить не повышая голоса:

– Я по поводу смерти несчастного Дюпона…

Лоран ничуть не удивлен. Он ждал этих слов, хотя и не вполне отдавал себе в этом отчет. Он узнает их, как будто услышал заранее. Его интересует то, что за ними последует.

– Я присутствовал при последних минутах нашего несчастного друга…

– А, так вы были другом Даниэля Дюпона.

– Не будем преувеличивать, господин комиссар; мы с ним просто давние знакомые, вот и все. И я считаю, что наши отношения…

Марша умолкает. Затем, внезапно приняв решение, трагически, но все так же тихо заявляет:

– Господин комиссар, сегодня вечером меня должны убить!

На этот раз Лоран воздевает руки к небу. Только этого ему не хватало!

– Что это за шутки?

– Не кричите, господин комиссар, и скажите, похож ли я на человека, который шутит.