Николай Чебаевский - Если любишь

• Название: Если любишь
• Автор: Николай Чебаевский
• Издательство: Алтайское Книжное Издательство
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1973

Роман «Если любишь» посвящен сельской молодежи, темам дружбы, любви, верности гражданскому долгу. Читатель проследит становление характеров молодых людей, вступающих в самостоятельную жизнь.

---

— На пять, значит? Добро! Желаю и дальше так работать.

Пожелание механика не сбылось. Еще издали Орехов заметил — комбайн стоит. С мостика его тоже увидели летучку и, очевидно, боясь пропустить ее, стали давать частые гудки.

— Тревогу подняли! — усмехнулся Федор Максимович.

Летучка свернула с мягкой пыльной дороги, пошла по тряской стерне.

Отец поднялся на комбайн. А Орешек остался в летучке. Соломокопнильщице нужно было перевязать руку — сорвала кожу какой-то «железякой». Девушка не умела сделать себе перевязку, попросила Орешка помочь ей. И хотя мальчик не очень-то любил возиться с бинтами, все-таки, как сын медика, не мог отказать больной. А когда соломокопнильщица стала расспрашивать об отце, о том, где и как он воевал, мальчишка подобрел, с гордостью стал рассказывать все, что знал.

Во время этого рассказа раздался около комбайна взрыв. Так как взрыв был не очень сильный и потому еще, что рассказывал Орешек о войне, он ничуть не испугался. Зато соломокопнильщица округлила глаза, на какое-то мгновение обмерла, потом сорвалась с места, с отчаянным криком выскочила из летучки, бросилась к комбайну. Орешек кинулся следом.

У комбайна, привалившись к нему спиной и закрыв грязными ладонями лицо, стоял штурвальный. Одна штанина у него была сильно разорвана, голое колено как-то странно дергалось.

— Лешка, что взорвалось? — подлетела к штурвальному соломокопнильщица. — Что с тобой? Не ослепило?..

— Федора Максимовича… — не отвечая на ее вопрос, в каком-то странном оцепенении выдавил из себя штурвальный.

Механик лежал поодаль на стерне. Согнутая в локте рука его была подсунута под голову — будто прилег отдохнуть.

Орешку показалось удивительным лишь одно: с чего это отец улегся отдыхать не вовремя да еще на колючую стерню? Мальчик не сразу заметил на виске отца небольшую треугольную ранку, из которой пульсировала струйкой кровь. А когда и увидел, не сообразил, какая это страшная рана. Кровь Орешка не пугала, рана тоже. Бывая в медпункте у матери, не раз видел он раны куда больше, чем была у отца. И ничего, вскоре человек ходил здоровым!.. Самого отца на войне сколько раз ранило?! И тоже ничего — пришел домой. Так что не могло сейчас случиться страшное…

— Лешка, чего ты стоишь! Беги за фельдшерицей! — крикнула соломокопнильщица.

Штурвальный дернулся, будто был приколочен к комбайну, и, оторвавшись, побежал к дороге неровными прыжками.

В руке у соломокопнильщицы был бинт: когда Орешек перевязывал ей поцарапанную ладонь и раздался взрыв, она зажала его в кулаке. Теперь этим бинтом, торопливо смотав его с ладони, она стала перевязывать голову Федора Максимовича.

— Больно, папа? Шибко? — спросил Орешек, беря отца за руку. Не за ту, что была под головой, а за другую, которая лежала на груди механика. Рука оказалась пугающе расслабленной, словно из нее вынули кости. Орешек почувствовал неладное, крикнул:

— Папка, чего ты молчишь?!

Соломокопнильщица тоже чувствовала, как безвольно качается у нее в руках голова Федора Максимовича, она видела, что по лицу его разливается мертвенная бледность, ей было страшно, однако до крика Орешка она продолжала бинтовать. Когда же Орешек закричал, требуя, чтобы отец отозвался, девушка, не помня себя, тоже выкрикнула:

— Убило твоего папку!

Убило! Орешек не понял всего ужаса случившегося, но все-таки ему стало жутко.

— Мама-а! — заорал он отчаянно и бросился бежать. Соломокопнильщица догнала, прижала его к себе.

Мальчик не вырывался, он сам теперь жался к девушке, потому что находил искреннее сочувствие своему недетски большому горю. Они сидели у хлебной полосы и плакали вместе.

Смерть отца была вызвана чистой случайностью: на комбайне взорвалась аккумуляторная батарея. А взрыв произошел потому, что штурвальный, помогая отцу, уронил на пластины аккумулятора гаечный ключ. Короткое замыкание — взрыв газов, скопившихся в батарее по недосмотру неопытного штурвального из-за того, что забило пылью пробки. Батарею разнесло в клочья, и кусок свинцовой пластины, как пуля, пробил отцу висок.

Но оттого, что смерть эта была до нелепости случайной, она была особенно страшной, невыносимой.

Когда штурвальный прибежал к фельдшерице и, задыхаясь, объявил, что с механиком стряслась беда, у Зинаиды Гавриловны все обмерло внутри. Достало силы лишь спросить:

— Он жив, Федя?

— Нет, прямо в висок!.. — бухнул штурвальный.

Зинаида Гавриловна медленно повалилась на стол, возле которого стояла.

ГЛАВА ВТОРАЯ

После гибели отца, вероятно в результате нервного потрясения, Орешек стал часто прибаливать. Он сделался худеньким, бледным, вялым, постоянно жаловался на головные боли, с трудом учил уроки. К тому же у него начали появляться признаки куриной слепоты.

Зинаида Гавриловна испугалась того, что здоровье сына может окончательно нарушиться, и две зимы не пускала его в школу. Помог ли ему этот отдых, или что другое, но Орешек поправился, стал снова подвижным, веселым, озорным.

Зато сама Зинаида Гавриловна сильно сдала. Говорят, что сердечные раны лучше всего рубцует время. Душевный надлом фельдшерицы был, наверное, очень глубок. Зинаида Гавриловна не замкнулась в себе, не бросила работу. Наоборот, стала еще отзывчивее к больным, шла и ехала по первому зову, по-прежнему ласково улыбалась людям и сыну, но все сохла с годами. И все чаще Орешек, заставая мать врасплох, примечал в ее глазах боль и тоску.

Чем и как помочь матери — мальчик не знал. Если он спрашивал: «Мама, ты болеешь?» — мать гладила его по голове, говорила мягко: «Ничего, сынок, сейчас уже легче, скоро будет совсем хорошо…» Если Орешек пытался приласкаться, утешить мать, она обнимала его, осыпала поцелуями, потом брала на колени, предлагала: «Давай, сынок, споем что-нибудь веселое!» Если же мальчик тоже пригорюнивался, мать начинала щекотать его, затевала озорную возню.

Вернее всего действовало на мать одно средство: она любила, когда сын без понукания принимался за какое-либо домашнее дело. Тогда взгляд ее теплел, на лице появлялась улыбка. Жалея мать, стараясь сделать ей приятное, мальчик рано научился колоть дрова, качать воду из колодца, варить обед. Когда же подрос, то несмотря на насмешки товарищей и восторги досужих соседок («Ах, какой у тебя, Гавриловна, сынок — бабьим делом не брезгует!»), что было похуже насмешек, парнишка стал мыть в доме полы, стирать белье и доить корову.

Дружно жили мать с сыном. Помнилось, всего один-единственный раз возникла между ними обида.

— Ох, лучше бы ты, Федя, совсем не возвращался домой, чем так… — сказала мать, глянув на фотографию мужа.

— Нет, лучше возвратился!.. — ожесточенно закричал Орешек. — Тогда бы я папку не любил, а теперь люблю!.. Я обязательно как он буду! Механиком буду…

Зинаида Гавриловна поняла, что в подавленном своем состоянии забыла о сыне и допустила оплошность.

— Ты прав, сыночек! Хорошо, что папка вернулся. Прости, сынок, я сгоряча не то ляпнула.

С тех пор полное согласие царило в доме. Но Зинаида Гавриловна стала подумывать: а не слишком ли послушен мальчик? Конечно, это хорошо, что он во всем помогает ей по дому. Только скажи. Но именно поэтому и появилось беспокойство: не вырос бы он безвольным. Привыкнет безропотно подчиняться ей, а потом это может стать второй натурой. Она-то, конечно, никогда не будет помыкать им, но другие… Если не воспитается чувство сопротивления, Орешек ее станет таким мягким, что любой раскусит его без усилия. И может случиться так, что будет он вечным исполнителем чужой воли. Хорошо, если доброй воли. А если злой?.. И Зинаида Гавриловна не очень уж радовалась постоянному ладу в их доме.

А тут еще подкралась эта болезнь…

Первые годы после смерти мужа Зинаида Гавриловна ничем определенным не болела. Было просто недомогание. Но в конце концов это обернулось скверно. Стоило фельдшерице простудиться, как случилось страшное осложнение — туберкулез легких. И не тот незлобивый, с мелкими очажками, с которым люди живут, особо не горюя, долгие годы, а тот, который в старину называли скоротечной чахоткой. За полгода она довела фельдшерицу до того, что женщина стала щепка щепкой.

Держалась Зинаида Гавриловна на земле уже только собственной волей: не хотела оставить Орешка круглым сиротой. Но все равно ее ветром покачивало. Работу в медпункте поневоле пришлось оставить. И сил не было, да и недопустимо медикам принимать больных, если туберкулез уже перешел в открытую форму.

Тяжкие начались для маленькой семьи Ореховых времена. Зинаиду Гавриловну терзали и болезнь и страх за сына. А сыну, хотя мать никогда не жаловалась и старалась быть доброй при нем, боязно было смотреть на ее худобу. Мал он был еще, не понимал всей глубины горя, которое поселилось у них в доме. Но все-таки и его порой одолевала жуть: вдруг мама умрет?