Даниэль Дефо - Жуткие приключения Робинзона Крузо, человека-оборотня

• Название: Жуткие приключения Робинзона Крузо, человека-оборотня
• Автор: Даниэль Дефо
• Жанр: Мистика
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-373-04431-8

Книга о приключениях Робинзона Крузо — одно из самых знаменитых произведений западной литературы, которое читают вот уже четыре столетия. Но так ли все было на самом деле, как написал Дефо?

Оказывается, Робинзон Крузо был оборотнем и, попав на необитаемый остров, не стремился покинуть его, потому что жить с таким проклятием среди людей он не мог. А дикари, охотящиеся на Крузо, — были не вполне людьми и поклонялись дьявольскому божеству с головой осьминога…

---

Ксури сильно расстроился, особенно когда услышал, что я не возьму с собой оружия, ибо я боялся, что потеряю его, когда зверь вырвется на свободу. Мальчик плакал, говорил о всяких ужасных вещах, которые могут случиться со мной на берегу, и заявлял, что без него я буду в опасности. Я заверил его, что со мной все будет в порядке и утром я непременно вернусь на берег. Ксури огорчился, но я знал, что мальчик подчинится моим распоряжениям, ибо он очень сильно привязался ко мне.

На закате я направился к берегу, пожелав мальчику спокойной ночи. Я брел до тех пор, пока море не скрылось из вида и Ксури больше не мог наблюдать за мной. Затем я сбросил с себя всю одежду, которая не представляла особой ценности, ибо я по-прежнему носил рабский наряд, полученный от мавров, то есть короткие штаны, безрукавку, полотняную рубаху и головной платок. Все это я подвесил на высоком дереве и пошел дальше, совершенно беззащитный. Если бы мне пришлось столкнуться с кем-то из людей, мне бы не поздоровилось.

Через несколько часов после захода солнца взошла луна, и во мне начал пробуждаться зверь, преисполненный великой свирепости и ликования, ибо изнутри меня он чувствовал, что в эту ночь его не посадят на цепь. Обычно первая ночь полнолуния проходила спокойно, поскольку небесное тело только обретает истинную полноту формы, но не в тот раз, ибо после двух лет пребывания в серебряных оковах зверь рвался на свободу столь рьяно, что я кричал от боли до тех пор, пока его природа не восторжествовала, сделав меня полностью бесчувственным и невосприимчивым к страданиям.

Знаю, что в ту ночь зверь торжествовал, ибо ему ни разу не доводилось побывать в таких диких местах, и как бы сквозь туманную дымку я понял, какое наслаждение он испытал, подобно тому, как хозяин лошади или собаки понимает, что его животное довольно и счастливо. Он охотился, убивал, насыщался, вновь преследовал добычу, вновь убивал и вновь насыщался. Это была та опасность, о которой нас предупреждал отец, ибо, чем больше усмиряешь зверя, тем сильнее он становится и начинает влиять на наши мысли и нашу бессмертную душу.

На следующий день я проснулся на примятой мягкой траве, которая послужила мне вполне удобной постелью. На руках и ногах у меня было несколько ссадин, но я хорошо отдохнул и не испытывал чувства голода, предпочитая не думать о причинах этого. Я быстро нашел дерево, на котором оставил свою одежду, дожидавшуюся меня в целости и сохранности. Когда я показался на берегу, Ксури приветствовал меня радостными криками, ибо он рассказал мне, что минувшей ночью вой и вопли на берегу были гораздо сильнее, чем когда-либо прежде, и он боялся, что я столкнулся с каким-нибудь ужасным зверем, не догадываясь, что сейчас эта бестия сидит во мне.

— Он тебя съесть, сидя один, — сказал Ксури, что означало «в один присест».

Весь день мы двигались в южном направлении, а ночью вновь встали на якорь, и я сошел на берег. Ксури вновь плакал, когда я уходил, но не так сильно, как накануне, и я вновь провел ночь на африканских возвышенностях. Зверь еще одну ночь неистовствовал в лучах лунного света, и когда я вновь стал самим собой, то оказался в таком густом лесу, что не видел даже солнца, чтобы сориентироваться по сторонам света. Я испытывал крайнюю неловкость из-за того, что в течение нескольких часов мне пришлось разгуливать по лесу нагишом, как дикарю. Через некоторое время я набрел на поляну и смог сориентироваться, но мне удалось отыскать дерево, на котором я оставил одежду, только тогда, когда время уже перевалило за полдень. При этом я сильно огорчился, так как обнаружил, что мои вещи упали на землю, а полотняная рубаха оказалась испачканной каким-то животным.

Возвращаться на баркас было уже слишком поздно, и я окликнул Ксури с берега. Даже на расстоянии я увидел, что в глазах мальчика стоят слезы. Он вскрикнул от радости и умолял больше не оставлять его одного, ибо он решил было, что меня сожрал какой-то огромный зверь. Я сказал ему, что мне нужно провести еще одну ночь на возвышенностях и что утром мы продолжим наше путешествие. Ксури был очень недоволен тем, что ему вновь придется ночевать в одиночестве, и горько плакал, умоляя меня взять его с собой. Я сказал, что это невозможно, потому что он еще маленький и какой-нибудь африканский зверь точно слопает его, «сидя один».

Я оставил Ксури в слезах и пошел прочь от берега. Я как раз прятал одежду на дереве — все, кроме славной полотняной рубахи, которую пришлось выбросить из-за того, что она была испачкана и дурно пахла, — и еще не успел стащить с себя штаны, как солнце зашло, и во мне возобладала природа зверя. Я попытался сбросить их, ибо зверь, стесненный одеждой, приходит в ярость, но он слишком сильно рвался на свободу, чтобы вновь оказаться на нагорье. Как будто сквозь закопченные стекла я видел, как он бьется, стараясь освободиться от штанов, все больше ярясь оттого, что они сковывают его движения.

В ту ночь зверь зарезал множество животных, и в моих снах промелькнул смутный образ какого-то ужасного чудища, с которым он сражался чуть ли не час, прежде чем оно покорилось нечеловеческой силе его когтей и клыков.

Я пробудился в тени и первым делом подумал, что я не в горах, потому что вокруг меня был белый песок. На мне по-прежнему были штаны, только изорванные до такой степени, что носить их больше не представлялось возможным. Они также все перепачкались, как и моя славная полотняная рубаха, но на сей раз это была вина зверя.

Я быстро пришел в себя, ибо рядом со мной на песке лежал на боку ужасный громадный лев, как будто бы еще спавший в лучах утреннего солнца. На мгновение я страшно испугался, но затем увидел, что он мертв и не может причинить мне вреда. Действительно, одна лапа у него была оторвана, как у жареной курицы, и с его живота исчез порядочный кусок мяса. Отметины, оставленные когтями и зубами, были мне хорошо знакомы, и у меня не осталось сомнений в том, что с этим львом расправился зверь.

Я поднялся на ноги и еще раз убедился, что лев мертв. Он лежал между мной и линией прибоя, неподалеку от берега качался на волнах мой баркас, а на нем — дрожащий от ужаса маленький Ксури с выпученными глазами. Он стоял на маленькой палубе баркаса, держа в руках самое большое наше ружье, по калибру почти равнявшееся мушкету. Он смотрел на меня с ужасом, и по его глазам я понял, что теперь Ксури знает, что его ласковый и добрый господин — чудовище, ибо хотя уже наступило утро, я был уверен, что мальчик видел то, что творилось ночью.

Я помахал ему рукой, ласково заговорил с ним и сказал, чтобы он не боялся, но Ксури по-прежнему трясся от страха и не выпускал ружье из рук. Кончилось дело тем, что я велел ему сойти на берег и захватить с собой находившийся в каюте топор. Мой решительный тон помог ему успокоиться и, зажав в одной руке топор и гребя другой, он подплыл ко мне, хотя глаза у него были по-прежнему круглыми от страха.

Тут мне пришло в голову, что, может быть, нам пригодится шкура льва, и я решил попытаться снять ее. Мы с Ксури принялись за дело, и мальчик оказался гораздо сноровистее меня, ибо я понятия не имел, как этот делается. Разумеется, работа заняла у нас целый день, но в конце концов дело было сделано. Мы растянули львиную шкуру на крыше нашей маленькой каюты, через пару дней солнце выдубило ее, и впоследствии она служила мне постелью. Ксури больше не желал спать рядом со мной, перестал улыбаться и разговаривать.

Еще три дня я шел вперед, не пытаясь приблизиться к земле, пока, наконец, не заметил глубоко выдававшуюся в море косу, находившуюся на расстоянии четырех-пяти лиг[8] от нас. Погода стояла почти безветренная, и я свернул в открытое море; чтоб обогнуть эту косу. В тот момент, когда мы поравнялись с ее оконечностью, держась в паре лиг от нее, со стороны океана я ясно различил другую полосу земли и пришел к выводу, что коса — это Зеленый Мыс, а земля в океане — острова того же названия. Однако они находились очень далеко от нас, и я не знал, как мне поступить, понимая, что если поднимется сильный ветер, то я, пожалуй, не дойду ни до островов, ни до мыса.

Ломая голову над решением этого вопроса, я присел на минуту в каюте, оставив Ксури у руля, как вдруг услышал его крик: «Хозяин! Хозяин! Корабль с парусом!» Наивный мальчик перепугался до смерти, вообразив, что это непременно должен быть один из кораблей его хозяина, посланный за нами в погоню, но я знал, что мы далеко ушли от мавров. Я выскочил из каюты и тотчас же увидел португальский корабль, направлявшийся к берегам Гвинеи за неграми. Но, присмотревшись внимательнее, я сообразил, что судно движется в другом направлении и не думает приближаться к земле.

Я убедился, что, даже идя полным ходом, мы не сможем догнать его, и оно пройдет мимо, прежде чем можно будет подать ему сигнал, но в тот момент, когда я, развив максимальную скорость, начинал уже отчаиваться, меня заметили с корабля в подзорную трубу. Корабль убавил паруса, предоставляя мне возможность подойти. Это меня ободрило, а так как на баркасе у меня был кормовой флаг с судна нашего бывшего хозяина, я стал размахивать им в знак того, что мы терпим бедствие, и выстрелил из ружья. Португальцы увидели флаг и дым от выстрела и любезно отреагировали на эти сигналы, положив корабль в дрейф в ожидании моего приближения.