Кнут Гамсун - Ён Тру

• Название: Ён Тру
• Автор: Кнут Гамсун
• Жанр: Классическая проза

Кнут Гамсун (настоящая фамилия — Педерсен) родился 4 августа 1859 года, на севере Норвегии, в местечке Лом в Гюдсбранндале, в семье сельского портного. В юности учился на сапожника, с 14 лет вел скитальческую жизнь. лауреат Нобелевской премии (1920).

Имел исключительную популярность в России в предреволюционные годы. Задолго до пособничества нацистам (за что был судим у себя в Норвегии).

---

— А гдѣ у тебя квитанція? — крикнулъ снова взбѣшенный Ёнъ.

Получивъ квитанцію, онъ зажетъ свѣчу и сталъ подозрительно разглядывать, не выдали ли Кьюслингу больше денегъ, чѣмъ онъ сказалъ.

Минуту спустя мы всѣ подошли къ столу и пропустили по рюмкѣ. Я пилъ съ большой жадностью. Ёнъ также много пилъ, — казалось, онъ основательно хотѣлъ попользоваться своей частью. Только Кьюслингъ пилъ очень осторожно, каждый разъ наполняя свою рюмку только до половины.

— Просто безсовѣстно, до чего вы наливаетесь! — сказалъ онъ.

Коньякъ сильно оживилъ и пріободрилъ меня. Я не захотѣлъ пропустить этого замѣчанія безъ возраженія, я чувствовалъ себя сильнымъ и энергичнымъ и отвѣтилъ:

— Завидно тебѣ, что ли? Ты слышишь, мы не должны такъ безсовѣстно наливаться!..

Кьюслингъ взглянулъ на меня.

— Что съ тобой? — спросилъ онъ съ удивленіемъ.

Ёнъ становился все веселѣе. Онъ выпилъ еще рюмку въ знакъ того, что коньякъ принадлежитъ, собственно, ему. Онъ дѣлался все развязнѣе и, наконецъ, просто сталъ ликовать. Еще черезъ минуту онъ снова затѣялъ разговоръ о чайной колбасѣ. Кьюслингъ наполнилъ мою рюмку и принесъ ее мнѣ, такъ какъ я снова сѣлъ на полъ, но я не взялъ ея.

— Не обидѣлся же ты въ самомъ дѣлѣ? — сказалъ Кьюслингъ и внимательно поглядѣлъ на меня. Я отвѣтилъ, что напрасно онъ такъ заботится обо мнѣ,- я-то ужъ ни въ какомъ случаѣ не стану пить его коньякъ. И если онъ ничего не имѣетъ противъ этого, то я, такъ и быть, останусь сидѣть тамъ, гдѣ сижу. Но могу и уйти.

Пауза.

Кьюслингъ продолжалъ смотрѣть на меня съ изумленіемъ.

— Будь ты въ здравомъ умѣ, я закатилъ бы тебѣ хорошую затрещину, но ты, бѣдняга, теперь невмѣняемъ! — произнесъ онъ и отошелъ отъ меня.

— Ты, кажется, воображаешь, что я пьянъ?

— Нѣтъ, не пьянъ, но пока съ тебя совершенно достаточно.

Я продолжаю сидѣть, обдумывая его слова, а тѣмъ временемъ Ёнъ все приглядывается къ коньяку, который, повидимому, уже порядкомъ подѣйствовалъ на него. Онъ начинаетъ нѣтъ и болтать самъ съ собой.

— Обиженъ, — бормочетъ онъ, — кто обиженъ? Мнѣ кажется, вы говорите о комъ-то, кто обиженъ? — Чайная колбаса все еще не выходитъ у него изъ головы, онъ никогда не слыхалъ, чтобы можно было обойтись на Рождество безъ колбасы. Вдругъ онъ предлагаетъ намъ всѣмъ вмѣстѣ спѣть что-нибудь. И они оба поютъ: «Когда вечеромъ солнце сіяетъ». Я внимательно слушаю, но едва они пропѣли первую строфу, какъ я поднимаюсь съ пола и подхожу къ Кьюслингу.

Какое-то трогательное чувство къ нему охватило меня, я схватываю его за руку и что-то бормочу.

— Ну, хорошо, хорошо! — говоритъ Кьюслингъ, и я опять сажусь на свое мѣсто. Ёнъ поетъ новую пѣсню, шведскую дѣсню о «Біанкѣ».

— Послушайте, ступайте-ка, купите колбасы! — вспоминаетъ онъ еще разъ.

— Сейчасъ, только дай денегъ! — возражаетъ Кьюслингъ. — Я знаю, у тебя есть деньги, ты вѣдь меня не проведешь. — Настроеніе Ена сразу измѣнилось, онъ сѣлъ на свою кровать и постарался, насколько это было возможно, овладѣть собой. Упоминаніе о деньгахъ пробудило въ немъ опять инстинктъ крестьянина. Осторожно дотронулся онъ до кармана на груди и сказалъ съ хитрымъ лукавствомъ пьянаго человѣка:

— Вотъ какъ? Ты знаешь, что у меня есть деньги? Кто тебѣ разсказалъ объ этомъ? Ты можешь меня всего обыскать, я вѣдь сегодня не могъ даже прачкѣ заплатить.

— Ну, понятно, это все только шутка! — сказалъ Кьюслингъ, — тебѣ такъ же плохо приходится, какъ и намъ. Да, да, ты совершенно правъ. Не найдется никого, кто бы сталъ подозрѣвать, что человѣкъ, живущій въ подобной дырѣ, можетъ быть денежнымъ человѣкомъ.

— Ну, что до этого касается, то…

— Нѣтъ, объ этомъ не стоитъ и разговаривать: человѣкъ, у котораго даже свинья не захотѣла бы жить, не можетъ быть ничѣмъ инымъ, какъ только бѣднякомъ въ родѣ насъ. И понятно, нѣтъ никакого стыда въ томъ, что ты носишь цилиндры цѣною въ двѣ кроны, когда ты вынужденъ это дѣлать.

— Вынужденъ! — воскликнулъ онъ, — о, еще совсѣмъ неизвѣстно, вынужденъ ли я…

— Ну, да вѣдь это извѣстно, и не захочешь же ты хвастаться передъ нами тѣмъ, чего нѣтъ.

Ёнъ вскочилъ со стула. Вся природная осторожность покинула его. Онъ далъ волю своему негодованію и, стуча по столу кулакомъ, повторялъ, что онъ сынъ богатаго Тру, да, сынъ богача Тру. Онъ поспѣшно вытащилъ изъ бокового кармана бумажникъ, поднесъ его къ самому носу Кьюслинга и воскликнулъ:

— Видишь ли ты это? Я спрашиваю тебя — видишь ли ты это?

Кьюслингъ казался очень удивленнымъ и отступилъ отъ него.

— Да, я сынъ богатаго Тру — продолжалъ Ёнъ, — кто бы могъ этому повѣрить? Ты вѣдь тоже не принималъ меня за богача?

— Нѣтъ, — отвѣтилъ Кьюслингъ и покачалъ головой. Но Ёнъ несся теперь на всѣхъ парахъ. Онъ наслаждался изумленіемъ Кьюслинга и продолжалъ все больше хвастаться. Онъ, казалось, просто надувался тщеславіемъ, онъ становился на носки, кричалъ и, наконецъ, подошелъ ко мнѣ и также поднесъ свой бумажникъ къ моему носу.

— Ну, пустымъ бумажникомъ меня нисколько не удивишь, — произнесъ вызывающимъ тономъ Кьюслингъ.

— Пустымъ!.. Ахъ ты, собака! — и Ёнъ принялся вытаскивать изъ бумажника кредитки, размахивать ими во всѣ стороны, сталъ бѣгать за Кьюслингомъ по всѣмъ угламъ комнаты и совать ему въ лицо пачки бумажекъ. — Какъ, это онъ называетъ пустымъ бумажникомъ? Ха-ха-ха, приходится спрашивать его объ этомъ, если ужъ онъ такъ наивенъ. Да, — я только Ёнъ Тру, сынъ бѣдняка Тру, и у меня, у бѣдняка, нѣтъ ни гроша въ карманѣ! ха-ха-ха!

Его хвастовству не предвидѣлось конца. Онъ присѣлъ къ столу, опорожнилъ всю бутылку и продолжалъ хвастаться. Кьюслингъ сказалъ, наконецъ:

— Да вѣдь я же всегда говорилъ и говорю, что ты удивительный человѣкъ, Ёнъ Тру… Ну, какъже теперь обстоитъ съ пятью кронами, — дашь ты мнѣ ихъ или нѣтъ? Хотя мы и выпили коньякъ, но рождественскій сочельникъ все еще не прошелъ.

— Но, — произнесъ Ёнъ, точно онъ продолжалъ безъ всякаго перерыва свою рѣчь и какъ бы не слыша словъ Кьюслинга, — но я совсѣмъ не съ той цѣлью показывалъ вамъ мои деньги, чтобы дать вамъ взаймы, въ этомъ вы жестоко ошибаетесь.

Кьюслингъ опять принялся бранить его самыми отборными словами, какія онъ только могъ вспомнить, и Ёнъ, наконецъ, созналъ, что онъ дѣйствительно долженъ предпринять что-нибудь. Онъ прервалъ Кьюслинга:

— До тѣхъ поръ, пока вы мои гости, вамъ не нужно занимать деньги, чтобы дѣлать какія бы то ни было покупки для моего дома. Объ этомъ ужъ позаботится сынъ Тру, да, сынъ богача Тру, и всѣ расходы по ужину возьметъ онъ на себя!

— Браво! — радостно воскликнулъ Кьюслингъ.

Это одобреніе еще сильнѣе подзадорило Ёна: онъ всталъ, порылся въ карманѣ жилета, вытащилъ оттуда полкроны и кинулъ ее на столъ, говоря:

— Вотъ это на колбасу!

Кьюслингъ былъ ошеломленъ и побѣжденъ. Право, это было уже слишкомъ.

— На колбасу? Какъ, такъ много? Да въ умѣ ли ты! — воскликнулъ онъ. А Ёнъ стоялъ, точно окаменѣвъ въ своей гордости, и раздумывалъ, что бы такое еще сдѣлать для насъ. Онъ схватилъ Кьюслинга за пуговицу и произнесъ торжеетвеннымъ тономъ:

— Я уполномачиваю тебя купить длинную чайную колбасу! Стой, ни шагу: вотъ тебѣ пять кронъ, отдай мнѣ назадъ полкроны. Я уполномачиваю тебя купить двѣ самыя длинныя чайныя колбасы, какія ты только найдешь, и еще бутылку коньяку! Да, вотъ тебѣ пять кронъ. Если тебѣ этого мало, скажи только, — вотъ тутъ у меня на груди находится еще много кронъ, такъ какъ ты видишь передъ собой сына богача Тру собственной персоной!

Кьюслингъ, наконецъ, высвободилъ свою пуговицу и поснѣшно ушелъ. Ёнъ крикнулъ ему вслѣдъ:

— Смотри, чтобъ тебѣ вѣрно дали сдачу съ моихъ пяти кронъ, потому что ты долженъ получить много сдачи. Прошло нѣсколько минутъ, — цѣлыхъ десять минутъ, а Ёнъ продолжалъ говорить безъ умолку, и меня отъ этого опять начало клонить ко сну. Четыре раза присаживался онъ рядомъ со мной на полъ, но нигдѣ не могъ найти себѣ покоя, поминутно вскакивалъ и принимался ходить по комнатѣ. Въ концѣ коыдовъ, онъ началъ громко дѣть.

Мы услыхали шаги на лѣстницѣ — медленные, тяжелые шаги. Ёнъ улыбнулся.

— Слышишь ли ты? Да, да, у него не легкая ноша, — сказалъ онъ, высовывая языкъ отъ удовольствія.

Но ноша Кьюслинга не была тяжела, — у него ничего не было въ рукахъ: всѣ лавки были уже закрыты, когда онъ вышелъ наулицу. Кьюслингъ съ яростью проклиналъ всѣхъ торговцевъ города.

Ёнъ былъ единственный, котораго обрадовала эта неудача. Да, не могло быть сомнѣнія, — онъ втихомолку радовался этому и сейчасъ же потребовалъ свои деньги обратно. Онъ сталъ также бранить торговцевъ, но развѣ это его вина, вѣдь онъ хотѣлъ угостить насъ. О, да, онъ хотѣлъ еще больше сдѣлать, хотѣлъ догнать Кьюслинга и дать ему еще пять кронъ на угощеніе для насъ — развѣ нѣсколько лишнихъ грошей играютъ для него какую-нибудь роль?..