Кнут Гамсун - Отъявленный плут

• Название: Отъявленный плут
• Автор: Кнут Гамсун
• Жанр: Классическая проза

Кнут Гамсун (настоящая фамилия — Педерсен) родился 4 августа 1859 года, на севере Норвегии, в местечке Лом в Гюдсбранндале, в семье сельского портного. В юности учился на сапожника, с 14 лет вел скитальческую жизнь. лауреат Нобелевской премии (1920).

Имел исключительную популярность в России в предреволюционные годы. Задолго до пособничества нацистам (за что был судим у себя в Норвегии).

---

— Но цвѣты, — продолжала больная, — не представляютъ ничего особеннаго; они такъ быстро вянутъ. А вѣдь увядшіе цвѣты на могилѣ куда какъ некрасивы. И когда я буду тамъ лежать мертвой, я все равно ихъ не увижу, да и согрѣть меня они не могутъ. А помнишь ли, Элина, тѣ туфли, которыя мы разъ видѣли на базарѣ? Вотъ тѣ такъ грѣютъ.

Да, Элина хорошо помнила туфли. И чтобы доказать сестрѣ, какая она умница, она принялась очень подробно описывать эти туфли.

— Теперь уже недалеко до зимы, — говоритъ больная, — и въ окно такъ страшно дуетъ, что мохнатая тряпка, которая виситъ тамъ на гвоздѣ и которою онѣ обѣ моются, совсѣмъ промерзаетъ и становится жесткою. Элина могла бы купить пару такихъ теплыхъ туфель.

И обѣ сестры взглянули другъ на друга. О, Элина совсѣмъ не такъ глупа.

Да, да, Элина могла бы взять тѣ цвѣты, которые принесутъ ей, умершей. Ну, конечно, она могла бы это сдѣлать… По воскресеньямъ по улицамъ гуляетъ такая масса людей. А сколько людей ѣдутъ съ цвѣткомъ въ петличкѣ, да, какъ часто проѣзжаютъ мимо нихъ въ экипажахъ мужчины съ цвѣтами въ петлицѣ! Навѣрное, они покупаютъ эти цвѣты.

Элина спрашиваетъ, не можетъ ли она купить также и котенка?

Да, если у ней останутся лишнія деньги. Но, прежде всего, она должна купить теплыя туфли.

Такъ порѣшили онѣ между собой, и никому не было никакого дѣла до того, что эти дѣти порѣшили между собою.

Только Элина должна была помнить, что цвѣты надо взять въ тотъ же день, пока они еще не завяли.

— Какихъ лѣтъ была больная дѣвочка? — прервалъ я разсказчика.

— Полагаю, лѣтъ двѣнадцати-тринадцати. Ну, да вѣдь тутъ годы не при чемъ: у меня была сестренка, она училась греческому языку еще совсѣмъ крошкой. Но Элина, какъ вамъ извѣстно, потерпѣла неудачу. Собственно говоря, наказана она не была. Полиція только постаралась нагнать на нее спасительный страхъ, и можно сказать, что дѣвочка сравнительно дешево отдѣлалась. А затѣмъ школьная учительница „занялась“ ею. Знаете ли вы, что значитъ „заняться“ ребенкомъ? Это значитъ — чѣмъ-нибудь отличать его отъ другихъ, постоянно испытывать его и тайно наблюдать за нимъ. Элину вызывали во время перемѣны:

— Милая Элина, подожди минутку, мнѣ надо съ тобой поговорить. — И ее начинаютъ усовѣщевать, дружески, но рѣшительно, въ самые неподходящіе моменты напоминая ей объ ея „проступкѣ“ и убѣждая въ необходимости испросить у Бога прощеніе.

И въ дѣвочкѣ что-то надламывается — разбивается!

Элина становится апатичной ко всему, она приходитъ въ школу неумытой, забываетъ дома книги. Находясь постоянно подъ подозрѣніемъ, вѣчно преслѣдуемая наблюдающими и испытующими взорами, она пріобрѣтаетъ привычку прятаться отъ глазъ учительницы и вообще избѣгаетъ смотрѣть людямъ прямо въ глаза. У ней мало-помалу является тотъ непріятный взглядъ исподлобья, который придаетъ ей трусливый и жалкій видъ. Когда, наконецъ, наступаетъ день ея конфирмаціи, пасторъ пишетъ ей въ назиданіе на заглавномъ листѣ ея молитвенника изреченіе, въ которомъ упоминаетъ объ извѣстной заповѣди, и всѣ люди размышляютъ надъ этимъ изреченіемъ и надъ ея прошлымъ. Тогда она уходитъ изъ церкви и покидаетъ свою каморку. Солнце озаряетъ золотистымъ блескомъ городъ, люди снуютъ по улицамъ съ цвѣтами въ петлицѣ,- и она сама ѣдетъ на прогулку за городъ — въ экипажѣ… И вотъ сегодня ночью я ее опять встрѣтилъ. Она живетъ вонъ тамъ внизу. Она стояла подъ какими-то воротами и шопотомъ заговорила со мной. Я не могъ ошибиться. Я сейчасъ же узналъ ея голосъ и узналъ красный рубецъ на подбородкѣ. Но, великій Боже, до чего она выросла и пополнѣла!

— Пойдемъ со мной, это я! — сказала она.

— Да, и я тотъ же, — отвѣтилъ я, — но какъ ты выросла, Элина!

— Выросла? Это что еще за глуности? У меня нѣтъ времени для пустой болтовни. Если же мы хочешь подняться ко мнѣ, такъ незачѣмъ здѣсь стоять и только отпугивать другихъ и мѣшать. Я назвалъ ей мое имя, напомнилъ ей о заднемъ дворѣ, о маленькой Ганнѣ, обо всемъ, что я зналъ.

— Пойдемъ къ вамъ и поболтаемъ немного обо всемъ этомъ, — сказалъ я.

Когда мы пришли къ ней, она спросила, угощу ли я ее какой-нибудь выпивкой. Да, вотъ какой она стала!

— Подумайте-ка, будь тутъ маленькая Ганна, мы могли бы, какъ бывало, посидѣть втроемъ и болтать о разныхъ разностяхъ.

— Ну, что вы за вздоръ городите, — возразила она съ рѣзкимъ смѣхомъ. — Кажется, вы опять впадаете въ дѣтство.

— А вы развѣ никогда не думаете о Ганнѣ?

Она, взбѣшенная, плюнула на полъ.

— Ганна и вѣчно Ганна! Неужели же я воображаю, что она еще дитя? Все, что касается Ганны, осталось далеко позади, и какая же это, въ сущности, пустая болтовня! Не велѣть ли принести выпить чего-нибудь?

— О, да, конечно!

Она сейчасъ же встала и вышла. Рядомъ изъ сосѣднихъ комнатъ доносились ко мнѣ голоса, хлопанье пробокъ, ругань, слабые заглушенные крики. Двери открывались и съ шумомъ захлопывались; по временамъ кто-то выходилъ въ коридоръ, громко звалъ прислугу и отдавалъ какія-то приказанія.

Элина вернулась. Она хотѣла непремѣнно сидѣть у меня на колѣняхъ и закурила папироску.

— Отчего я не могу сидѣть у тебя на колѣняхъ? — спросила она.

— Какъ давно вы здѣсь?

— Не знаю хорошенько, да и не все ли равно? Prosit!

Мы выпили. Она стала напѣвать совсѣмъ безъ голоса мелодію какой-то идіотски-нелѣпой шансонетки, слышанную ею въ какомъ-нибудь загородномъ кабачкѣ.

— Гдѣ вы этому научились, Элина?

— Въ Тиволи.

— Вы тамъ часто бываете?

— Да, когда у меня есть деньги; но теперь у меня ихъ почти никогда не бываетъ. А хозяйка непремѣнно требуетъ денегъ. Она вѣдь отбираетъ у насъ большую часть, такъ что намъ ничего почти не остается. Не можешь ли ты мнѣ дать немного денегъ?

Къ счастью, у меня еще были деньги, и я ей далъ. Она взяла, не поблагодаривъ даже, не выказавъ ни малѣйшаго удовольствія, хотя, быть можетъ, внутренно и испытывала нѣкоторую радость при видѣ такого количества денегъ. Она потребовала, чтобы я заказалъ еще бутылку вина. Ей хотѣлось позвать товарокъ и угостить ихъ виномъ.

И эти товарки пришли. У нихъ у всѣхъ были туго накрахмаленныя юбки, которыя шуршали при малѣйшемъ движеніи, обнаженныя руки и короткіе завитые волосы. Элина представила имъ меня — она еще помнила мое имя. Она принялась имъ разсказывать высокомѣрнымъ тономъ, что я ей далъ массу денегъ, что я ея добрый старый другъ, и она можетъ у меня брать денегъ, сколько ей угодно.

И это всегда такъ было.

Товарки пили и становились все веселѣе, состязались въ произношеніи самыхъ недвусмыеленныхъ двусмысленностей и разсказывали другъ про друга разныя вещи. Элина вдругъ принялась ревновать меня къ нимъ и, когда я начиналъ говорить съ другой женщиной, она хмурилась и капризничала. Но я нарочно говорилъ съ другими, чтобы заставить Элину высказаться, такъ какъ я хотѣлъ поглубже заглянуть въ ея душевный міръ, Но я не достигъ цѣли. Напротивъ, она съ презрительнымъ видомъ откинула назадъ голову, совсѣмъ замолчала и чѣмъ-то занялась.

А въ концѣ концовъ она взяла шляпу и кофточку, какъ бы собираясь уйти.

— Какъ, вы хотите уйти? — спросилъ я.

Она ничего не отвѣтила, только стала напѣвать съ серьезнымъ видомъ какую-то мелодію и, наконецъ, надѣла шляпу. Затѣмъ она вдругъ открыла дверь, ведущую въ коридоръ, и крикнула: „Гина!"

Это была ея мать. И та пришла, тяжело ступая, слегка волоча ноги въ большихъ истоптанныхъ туфляхъ. Она постучалась въ дверь, вошла и остановилась у порога.

— Сколько разъ говорила я тебѣ, чтобы ты каждый день вытирала пыль съ комода! — произнесла Элина рѣзкимъ тономъ. — Какое свинство! Смотри, не заставляй меня повторять моихъ приказаній, — понимаешь? И фотографіи надъ комодомъ обметать тоже каждый день.

Мать отвѣтила: «хорошо» и повернулась къ двери. Безчисленныя морщины покрывали ея лицо съ сильно ввалившимися щеками. Она покорно выслушала замѣчаніе дочери и пристально смотрѣла на нее, какъ бы боясь чего-нибудь недослышать.

— И я желаю и требую — понимаешь ли? — чтобы ты помнила это! — повторила еще разъ Элина.

Мать опять отвѣтила: «хорошо» и ушла. Она осторожно притворила за собой дверь, чтобы только какъ-нибудь не нашумѣть.

Элина стояла посреди комнаты совсѣмъ одѣтая, готовая къ выходу. Она повернулась ко мнѣ и сказала:

— Будетъ лучше всего, если вы теперь заплатите за вино и уйдете.

Я былъ пораженъ.

— Какъ? Я долженъ еще платить за вино? — сказалъ я. — Да постойте-ка, я вѣдь помню, что далъ вамъ денегъ на вино. Но, можетъ быть, у меня еще немного найдется.

И я началъ рыться въ карманахъ. Товарки ея стали смѣяться.

— А, такъ вотъ каковъ онъ, твой богачъ? Ты говорила, Элина, что получила такъ много денегъ отъ него, а теперь, оказывается, онъ не можетъ заплатить даже за вино. Ха-ха-ха!

Но тутъ Элина пришла въ ярость.