Шарлотта Йондж - Наследник имения Редклиф. Том второй

• Название: Наследник имения Редклиф. Том второй
• Автор: Шарлотта Йондж
• Жанр: Классическая проза

Йондж, Шарлотта Мэри

(Charlotte Mary Yonge)

(1823–1901).

— английская писательница, род. в 1823 г., автор 160 сочинений. Давно практически не публикуется. Но сами англоязычные читатели с удовольствием отсканировали 71 роман Йондж (См. Проект Гутенберг). Фамилия писательницы писалась и пишется по-русски «многовариантно»: Мисс Юнг, Йонг, Янг.

Очень молодой выступила на литературное поприще и издала большое число исторических и тенденциозно-религиозных романов, не лишенных теплоты и задушевности. Наиболее известные из них: «The Heir of Redclyffe», «Heartsease», «Dynevor Terrace», «The Daisy Chain», «The Young Stepmother», «Hopes and Fears», «The Clever Women of the Family», «The trial», «The Prince and the Page», «The Chaplet of pearls». Часть прибыли от продажи своих романов Й. отдала на различные благотворительные учреждения. Умерла в 1901 г.

---

— Что прошло, того не воротишь, — кротко замѣтилъ ему старикъ. — Не слѣдовало бы намъ съ вами, сэръ, поднимать старину, благо, что всѣ главныя дѣйствующія лица уже въ могилѣ!

Дѣйствительно не слѣдовало, потому что впечатлительная натура Гэя выстрадала цѣлый адъ мученій впродолженіе этого вечера. Сцена смерти его отца дотого живо представилась его воображенію, что ему казалось, будто онъ самъ ее видѣлъ, самъ слышалъ предсмертный стонъ отца и послѣднее проклятіе дѣда. Онъ радъ былъ, когда Мэркгамъ замолчалъ; онъ точно очнулся послѣ тяжкаго, долгаго сна.

Разсказы объ отцѣ разожгли въ Гэѣ страстное желаніе узнать также нѣкоторыя подробности и о покойной матери, которая служила для него постояннымъ идеаломъ чистоты, кротости.

— Чѣмъ она могла быть для меня въ настоящую пору! говорилъ онъ тоскливо, ворочаясь въ постелѣ послѣ того вечера, когда Мэркгамъ разсказывалъ ему такъ много объ отцѣ. — Какъ бы она меня успокоила, какъ берегла бы! она не отреклась бы отъ меня, какъ мистриссъ Эдмонстонъ, по одному подозрѣнію, основанному на слухахъ.

Сэръ Гэй на другой же день отправился верхомъ въ гости къ мистриссъ Лэвирсъ съ тѣмъ, чтобы узнать отъ нея все то, что той было извѣстно про его мать.

Старушка не заставила себя долго просить и принялась разсказывать Гэю все, что она могла только припомнить.

— Мистеръ Морвиль пріѣхалъ ко мнѣ съ молодой супругой совсѣмъ неожиданно, — говорила она: — и ужь какъ же я имъ обрадовалась! Мистриссь Морвиль была собою блѣдная, худенькая, съ прекрасными голубыми глазами и волосами свѣтлыми, какъ ленъ. Все-то она ластилась къ мужу, и цѣловала его, точно ребеночекъ, который боится, чтобы его няня не бросила.

— Бѣдняжка! продолжала трактирщица, утирая слезы:- ужъ какъ же она перепугалась, когда онъ собрался уѣзжать къ отцу, кинулась ему на шею, заплакала и дотого встревожилась она, что онъ оставляетъ ее одну, что мистеръ Морвиль послалъ за мной и просилъ меня походить безъ него за барыней и успокоить ее. Вы не повѣрите, до чего было трогательно видѣть, что онъ, такой рѣзкій, нетерпѣливый со всѣми, былъ съ нею кротокъ и тихъ, какъ ягненокъ. Она долго его не отпускала отъ себя, все умоляла поскорѣе вернуться, наконецъ, онъ положилъ ее на диванъ и лаская началъ уговаривать: «Полно, полно Маріанна, говоритъ, перестань! Будь умница, я сейчасъ вернусь домой.» Я до сихъ поръ не могу забыть, что это были послѣднія его слова на землѣ.

— Ну, а потомъ что было? въ волненіи спросилъ Гэй.

— Потомъ, онъ уѣхалъ верхомъ, а она горько заплакала, но спустя нѣсколько времени развеселилась и долго со мной разговаривала. Я даже помню, что она назвала мнѣ нѣсколько любимыхъ пѣсенъ мистера Морвиля и вполголоса пропѣла нѣкоторыя изъ нихъ.

— Не можете-ли вы вспомнить эти пѣсни? съ живостью спросилъ Гэй.

— И - и! сэръ! да у меня никогда и голосу не было, — возразила мистриссъ Лэвирсъ. Слушайте-же. Мы съ ней очень разговорились, она смѣясь описывала мнѣ свое путешествіе по Шотландіи и начала даже дурачиться — но только меня ни на шагъ не выпускала изъ комнаты и все твердила «ахъ! скоро-ли мужъ пріѣдетъ?» Я заварила ей чаю, уговаривала ее лечь въ постель, но она не соглашалась, хотя видно было, что она очень утомлена.

— Мужъ сейчасъ вернется, — говорила она:- возьметъ меня съ собой въ Рэдклифъ, онъ разскажетъ мнѣ какъ его тамъ приняли, что онъ видѣлъ въ домѣ. — И бѣдняжка все прислушивалась у окна, не слышно-ли стука копытъ лошади. Я ее все утѣшала, говоря, что чѣмъ дольше онъ будетъ у отца, тѣмъ лучше. Вдругъ, меня позвали внизъ, бѣгу туда — всѣ люди въ смятеніи; извѣстіе уже прилетѣло — откуда и какъ? — никто не зналъ. Я еще порядкомъ не успѣла опомниться, какъ вдругъ на верху раздался страшный крикъ. Бѣдная мамочка вѣрно она побѣжала за мной и съ верху лѣстницы услыхала, что говорятъ внизу. Я бросилась къ ней, гляжу, а ужъ она лежитъ на полу какъ мертвая. Съ этой минуты начались у ней муки.

— Она на слѣдующій-же день и умерла? — спросилъ Гэй, помолчавъ немного. Могла-ли она хоть узнать меня?

— Нѣтъ, сэръ! она скончалась полъ-часа спустя, послѣ того какъ вы родились. Я ей сказала, что родился сынокъ, но она какъ будто не слыхала или не поняла меня, упала назадъ на подушки, и съ ней сдѣлался обморокъ. Почудилось мнѣ, будто она прошептала: Морвиль! но на вѣрно не знаю. Черезъ нѣсколько минутъ ее не стало. Голубушка моя! заключила мистриссъ Левирсъ, обливаясь слезами. Я объ ней плакала какъ объ родной дочери, но потомъ поблагодарила судьбу, что она скончалась. Каково было-бы ей узнать, какой смертью умеръ ея бѣдный супругъ? Да, сэръ Гэй, прибавила старушка, не думала я тогда, что увижу васъ когда-нибудь стройнымъ, здоровымъ молодымъ человѣкомъ. какъ теперь. Я ужъ и тогда думала, что вы Богу душу отдадите, когда послала за мистеромъ Гаррисономъ, чтобы окрестить васъ. Испугалась, да сама и окрестила.

— Такъ это вы позаботились о моей душѣ, - сказалъ Гэй, оживившись мгновенно. Значитъ, вамъ я обязанъ болѣе, чѣмъ кому другому на этомъ свѣтѣ.

— И - и, сэръ, помилуйте, — сказала улыбаясь мистриссъ Лэвирсъ, чрезвычайно довольная любезностью Гэя. Иначе нельзя было сдѣлать. Я васъ окрестила въ этой самой чашкѣ изъ китайскаго фарфора, что стоитъ у меня вотъ тамъ, въ шкафѣ. Я берегу ее, съ тѣхъ поръ какъ зѣницу ока, и никому до нея дотрогиваться не даю.

— По правдѣ сказать, я немного струсила, когда рѣшилась васъ крестить, но докторъ и всѣ окружающіе успокоили меня, говоря, что вамъ не дожить до пріѣзда мистера Гаррисона. Я рада была, что хоть Мэркгамъ попалъ къ намъ въ свидѣтели, онъ поспѣлъ какъ разъ вовремя, все возился въ Рэдклифѣ со старикомъ сэръ Гэемъ.

Разсказы мистриссъ Лэвирсъ доставляли огромную отраду Гэю, и онъ, отъ времени до времени, заѣзжалъ въ Мурортъ къ старушкѣ въ гости, чтобы попросить ее повторить то, что она ужъ разъ десять передавала.

Тоска по матери не ослабляла у Гэя тоску по Эмми, образъ которой ни на минуту не выходилъ у него изъ головы. Вечера тянулись длинной вереницей, и Гэй постоянно проводилъ ихъ одинъ, съ своими книгами и воспоминаніями прошлаго.

Однажды онъ зажегъ свѣчку и пошелъ въ большую столовую, двери которой не отпирались съ того несчастнаго вечера, когда его отца принесли изъ лѣсу мертваго. Замокъ громко щелкнулъ, на Гэя пахнуло сырымъ воздухомъ нежилой комнаты, загроможденной старинной мебелью сверху до низу. Гэй пробрался между креслами, диванами и столами, поставленными одни на другіе, и дошелъ до стѣны, на которой висѣлъ большой поясный портретъ молодаго человѣка — работы Лэли. Высоко приподнявъ свѣчку, онъ началъ пристально разсматривать картину. На ней былъ изображенъ юноша въ полномъ цвѣтѣ лѣтъ, онъ держалъ шляпу съ плюмажемъ въ одной рукѣ, а другой опирался на мечъ. Его темнокаштановые кудри обрамляли свѣжее лицо, полное жизни и силы; глаза, на портретѣ, горѣли какъ, живые. Онъ весь дышалъ весельемъ, но на губахъ его лежало какое-то строгое, жестокое выраженіе. Самая поза его, эта рука, смѣло опиравшаяся на орудіе смерти — придавала всему портрету что-то особенное, характеристическое. На углу подлѣ самой рамы была подпись: Гюго Морвиль. 20, 1671.

Гэй долго не спускалъ глазъ съ изображенія дѣда; странныя мысли шевелились въ головѣ, пока онъ вглядывался въ это знакомое ему лицо; ему казалось, что передъ нимъ стоитъ живой человѣкъ, желающій проникнуть въ его душу своими насквозь пронизывающими глазами. Съ трудомъ могъ онъ оторваться отъ тяжелаго чувства, приковавшаго его къ этому таинственнному портрету; постоявъ нѣсколько времени, онъ вздохнулъ, вышелъ изъ комнаты и крѣпко заперъ за собою двери.

Счастіе было Гэя, что природа одарила его необыкновенной энергіей и дѣятельностію. Онъ не допустилъ себя до отчаянія. Днемъ, онъ занимался по хозяйству, а вечеромъ, неутомимо работалъ надъ науками или толковалъ съ Мэркгамомъ, по дѣламъ имѣнія. Тяжелѣе всего было ему провести вечеръ сочельника одному. День былъ сумрачный, густой снѣгъ валилъ хлопьями. Къ Гэю никто не заглянулъ и онъ просидѣлъ все время одинъ, съ трудомъ борясь съ одолѣвающей его тоскою. Онъ пробовалъ заниматься, хотѣлъ что-то почитать — ничего не шло въ голову. Онъ бросилъ въ сторону книги, усѣлся противъ камина и задумался, вспоминая, какъ въ прошломъ году, въ это самое время, въ Гольуэлѣ, онъ вмѣстѣ съ Лорой и Эмми убиралъ комнаты зеленью и какъ весело они провели вечеръ наканунѣ Рождества.

Грустно ему стало сравнивать настоящее съ прошедшимъ. Его теперь всѣ забыли — всѣ, даже мистрисъ Эдмонстонъ и вѣрный Чарльзъ!….

Въ эту минуту до ушей его долетѣли слабые оторывки святочной пѣсни [2], распѣваемой хоромъ поceлянъ. Мелодія эта была дотого музыкальна и полна свѣжести, что даже для избалованнаго уха такого артиста, какъ Гэй, пѣснь звучала какой-то особенной прелестью. Онъ раздвинулъ тяжелыя занавѣси, отперъ ставни и выглянулъ на дворъ, гдѣ стояло нѣсколько человѣкъ. Какъ только изъ окна показался свѣтъ, пѣснь снова огласила воздухъ, и звуки ея лились все громче и громче. Гэй отперъ окно, привѣтствовалъ пѣвцовъ каждаго по ихъ имени и спросилъ: зачѣмъ они поютъ на холодѣ, стоя въ по колѣни снѣгу, когда имъ смѣло можно войдти въ переднюю.