Юрий Колкер - Айдесская прохлада. Очерк жизни и творчества Владислава Ходасевича (1886-1939)

• Название: Айдесская прохлада. Очерк жизни и творчества Владислава Ходасевича (1886-1939)
• Автор: Юрий Колкер
• Издательство: Юрий Колкер
• Жанр: Публицистика
• Год: 1981

---

Его по полному праву надо назвать «певцом любви». Но каким певцом и какой любви! такая любовь не может и не хочет знать счастливой развязки…

А. Тимофеев. Литературные портреты. II. В. Ходасевич. — Руль, №87, 23 апреля 1908, с.2

Автору Молодости всего двадцать один год. Разумеется, большинство стихов этой книги навеяно эротической музой. «Тщедушный, болезненный, желчный человек (Дон Аминадо **** говорил, что его в России ***** прозвали «муравьиный спирт»), пользовавшийся в молодости большим успехом у женщин» (3. Шаховская), Ходасевич женился в возрасте неполных девятнадцати лет, т. е. более чем за два года до своего совершеннолетия.

**** Дон Аминадо (Аминад Петрович Шполянский, 1885-1957) — поэт, юморист и сатирик, автор четырех книг стихов и двух книг мемуаров, эмигрант.

***** Ср.: «Еще в Берлине Виктор Шкловский сказал о Ходасевиче, что у него вместо крови — муравьиный спирт…» (В. Андреев. Возвращение в жизнь. — Звезда, 1969, № 6).

Сохранилась копия брачного свидетельства, согласно которой 24 апреля 1905 в московской Николаевской, при Румянцевском музее, церкви он был «повенчан… с усыновленной (sic!) дочерью полковника Мариной Эрастовной Рындиной, 18 лет от роду, православною…». Несовершеннолетие поэта обусловило множество курьезных формальностей. Потребовались: разрешение его родителей, разрешение полковника Э. И. Рындина, свидетельство о политической благонадежности невесты (подписанное новгородским губернатором), обязательство брата поэта, присяжного поверенного М. Ф. Ходасевича, оказывать материальную помощь жениху и, наконец, разрешения ректора университета и попечителя московского учебного округа. Мариэтта Шагинян, опираясь на рассказ самого Ходасевича, называет его свадьбу великолепной, — была же свадьба скорее литературной: посаженным отцом был Брюсов, «а шафером "примазался" издатель "Грифа" Соколов-Кречетов, и он, Ходасевич, тут же на свадьбе сложил на него эпиграмму:

Венчал Валерий Владислава,

— И "Грифу" слава дорога!

Но Владиславу — только слава,

А "Грифу" — слава да рога.

Намек на Нину Петровскую, жену "Грифа" и "спутницу" Брюсова…»

(М. Шагинян. Человек и время. — Новый мир, 1973, №5, с.163-164).

Намек оказался неосмотрительный. Ближайшее будущее повернуло эту злую шутку против Ходасевича, поставило его в положение «Грифа».

Современники упоминают о фантастической красоте и столь же фантастической эксцентричности Рындиной. Рассказывают, что однажды она въехала верхом в гостиную отцовской усадьбы Лидино (находившейся возле станции Бологое), а уже будучи замужем, держала у себя в качестве домашних животных жаб и ужей. Ее потребность в эпатаже простиралась до скандального: как-то, на одном из московских костюмированных балов, она явилась голой, с вазой в форме лебедя в руках: костюм символизировал Леду и Лебедя. Вскоре после «великолепной свадьбы» видим ее любовницей, а затем, после развода с Ходасевичем, и женой редактора Аполлона, поэта С. К. Маковского. Точную дату ее разрыва с Ходасевичем находим в «канве автобиографии» (заметках поэта, сделанных для Нины Берберовой): «1907 — …30 декабря разъезд с Мариной…». Кажется, Ходасевич тяжело переживал этот разрыв:

А если снова, под густой вуалью,

Она придет и в двери постучится, –

Как стыдно будет спящим притвориться

И мирных дней не уязвить печалью!

[1908]

С посвящением Марине выходит в 1908 году Молодость.

Последний отзвук этой несчастной любви чуть слышен в Некрополе. Осенью 1918, когда Горький организовал известное издательство Всемирная литература, Ходасевича вызвали в Петроград и предложили заведовать московским отделением «этого предприятия». В Петрограде Ходасевич познакомился с Гумилевым: «Он пригласил меня к себе и встретил так, словно это было свидание двух монархов». По стечению обстоятельств Гумилев занимал в эти дни квартиру Маковского. Его кабинет был обставлен мебелью, некогда бывшей в Лидине, — особой, корабельной мебелью, снятой с корабля еще адмиралом Ф. Ф. Матюшкиным, лицейским товарищем Пушкина:

В 1905 г. я сделался случайным полуобладателем этой мебели и вывез ее в Москву. Затем ей суждено было перекочевать в Петербург, а когда революция окончательно сдвинула с мест всех и все, я застал среди нее Гумилева. Ее настоящая собственница [т.е. М. Рындина] была в Крыму.

Даже и здесь, в своих воспоминаниях, написанных в 1931 в Париже, Ходасевич не называет М. Э. Рындину и не приподнимает завесы над этим столь давним и безвозвратно пережитым прошлым.

Картина лет, связанных с Мариной и предшествовавших выходу первой книги, будет неполна, если не отметить зарождения у Ходасевича еще одной, глубокой и на всю жизнь сохранившейся страсти — страсти к картам. Об этом аристократическом занятии он скажет в 1937 году:

…азартная игра, совершенно подобно поэзии, требует одновременно вдохновения и мастерства. … Нередко случалось мне досиживать до такого часа, когда в высоких окнах кружковской залы мутнело зимнее утро или сияло летнее.

Таковы были годы с 1906 по 1910. Карты и пьянство — ключевые слова в автобиографических заметках о том времени. Играл Ходасевич не только в бридж, но и в покер, и «проигрывал больше, чем зарабатывал» (З. Шаховская).

Байрон сказал однажды, что поэт должен быть либо влюблен, либо беден. Вторая из этих двух предпосылок творчества вообще никогда не изменяла Ходасевичу; первая, этот важнейший двигательный стимул эпохи символизма, включалась попеременно и тоже делала свое дело. Историк, желающий проследить жизненный и творческий путь поэта, оказывается перед необходимостью в той или иной мере касаться и его романтических приключений.

У каждой из первых четырех книг Ходасевича есть лирическая героиня, явившаяся на этих страницах воплощением поэтической фантазии, но имевшая реальный прототип. Делая шаг в сторону Счастливого домика, его второй книги стихов, охватывающей годы с 1908 по 1913, мы должны упомянуть Евгению Владимировну Муратову. У Ходасевича она выведена под именем царевны, реже — царицы, и предстает существом пленительно-легкомысленным, эфемерным.

ПОРТРЕТ     

Царевна ходит в красном кумаче,

Румянит губы ярко и задорно,

И от виска на поднятом плече

Ложится бант из ленты черной.

Царевна душится изнеженно и пряно,

И любит смех и шумный балаган, –

Но что же делать, если сердце пьяно

От поцелуев и румян?

Эфемерным рисуется и их недолгий роман, фоном для которого в 1911 году явились Венеция и Генуя. Фактические черты Е. В. Муратовой едва различимы. Известно, что она была первой женой П. П. Муратова*.

* Павел Павлович Муратов (1881-1950) — историк искусства и эссеист, автор знаменитого сочинения Образы Италии, драматург, беллетрист, переводчик; эмигрант.

В заметках Ходасевича (в «канве автобиографии») она впервые упомянута в 1910-м, первые связанные с нею стихи относятся к 1909 году. Скрытый и немногословный, особенно там, где дело идет о сердечных привязанностях, Ходасевич в Некрополе говорит лишь о «дурной полосе жизни»», образовавшейся в 1911 году. Фактически же следовало бы говорить о полосе трагической. Поездка в Италию в июне 1911 была для Ходасевича прощанием с юностью, ее последним всплеском. В течение второй половины этого года, в несколько месяцев, он теряет мать, а затем и отца. Чтобы понять, как много родители значили в его жизни, достаточно прочесть стихотворение Дактили (1928). Притом если Фелициан Иванович умер уже в очень преклонном возрасте, и умер своей смертью (от грудной жабы, в 75 лет), то София Яковлевна, 65-ти лет, погибла от нелепой случайности в самом центре Москвы, на Тверской: сломалась ось везшей ее коляски, и она, упав на мостовую, ударилась головой о чугунную тумбу.

Смерть отца — вообще решительный момент в жизни сына, с нею отпадает естественный, иногда едва уловимый, но всегда важный протекционизм, наступает окончательная взрослость со всеми вытекающими из нее ответственностями. Но возможно, что этими трагическими обстоятельствами не исчерпывался груз, легший в эти дни на поэта. Известно, что Ходасевич был близок к самоубийству — и лишь верность и удивительная интуиция его ближайшего друга С. В. Киссина (Муни) спасли его от этого страшного конца. Разуверение в мирских радостях, опустошенность, постоянные недомогания, отсутствие общественного поприща и твердого заработка (почти единственным источником средств к существованию были переводы для издательств Универсальная библиотека и Польза), — все это делало его будущее более чем непривлекательным. Зиму он провел на даче брата, М. Ф. Ходасевича, в Новогирееве, — верный знак безденежья. В «канве автобиографии» за этот период впервые встречаем ремарку: голод (повторенную затем в ряду характеристик 1913 и 1919 годов); впервые здесь упомянута и Нюра.