Иван Лукаш - Август, двенадцатого

• Название: Август, двенадцатого
• Автор: Иван Лукаш
• Жанр: Короткие истории

«…Старичок-фельдмаршал сказал:

– Ан, вон ордонанс мой… Тебя как, батюшка-майор, звать?

– Премьер-майор Александра Суворов, ваше сиятельство! – восторженно крикнул сухощавый юноша, ступивший к столу из темноты.

– Вот и ладно, мил друг… Вот и скачи-ка ты, душа Алексаша, к левому флангу, к самому князю Голицыну, и сей ордонанс от меня в обсервационный корпус передай, да еще и словами також скажи, чтобы строили фрунт обер-баталии в пять линей кареями, кавалерию, штоб всю в резервы за лес, а мост через Одер-реку мигом зажечь…»

---

Пруссаки идут в огонь с пением молитвы:

– Господь, я во власти твоей…

Арефьева затрясло. Это был не страх, не была лихорадка. Это был восторг.

Белобородов хрипло командовал:

– Банника подавай, копоти набежало, банника!

В дыму блистал сержантский кафтан, точно облитый кровью. Жесткие букли Белобородова развились, мука сошла с потом и пряди хлестали его по глазам.

От пальбы мортиру откатывало, оба сержанта падали на медное дуло.

– Некуда боле бить, в лощину зашедши, – присел вдруг на корточки Белобородов, вращая белками. Арефьев тоже присел. Под пушкой бомбардиры походили на двух красных белок.

Черная граната зашуркала по траве, подпрыгивая как чугунный мяч. Бомбардиров засыпало песком, сухими ветками.

– Не трясись, сиди, – сказал сержант. – Пруссак почал бить…

Из-за серых, обмазанных известкой, каменьев ограда тесными кучками выбегали солдаты. Мундиры маячили в даму светло-зелеными пятнами.

Солдаты падали в траву, отстреливались в дым с колена, на бегу откусывали патроны. Жались тесной толпой, как колючее стадо, выставляя во все стороны штыки.

Один прыгнул через красный лафет, на черной сумке пылающие бронзовые гранаты.

– Гренадер, стой! – крикнул Белобородов, вскакивая на ноги. Гренадер оглянулся. Это был старый солдат в колючей щетине, небритый. Размокший подкосок прилип жидкой прядью к щеке:

– Чего стоять? Ворочай! – Прусак хлещет! Картечи…

Граната, шипя, запрыгала в траве, вырвала длинную песочную полосу. Дунул звенящий грохот. Арефьев кинулся было за гренадером, но сержант цепко ухватил его за руку:

– Степан, а-а-а, Степан… Ранет я… Но-о-гу.

И увидел Арефьев глаза Белобородова, серые, с бархатными клинками, каких никогда не видел раньше, и его ощеренные зубы.

Московские гренадеры бежали мимо их, в дым, назад.

А вверх по откосу, скорым шагом шли на бомбардирскую батарею прусские солдаты в синих мундирах с белыми ремнями патронташей и в серебряных, острых касках. Высоко и дружно выкидывали ноги из травы. Черноусый пруссак прыгнул через каменную гряду, опираясь на руку. С размаха, верхом, вскочил на гаубицу, что завалилась боком в траву. Лицо пруссака в подтеках пороховой гари…

– Марш, марш! – рвется гортанная команда.

Пруссак тяжело перевалился с пушки, тумпаковая каска упала в траву, покатилась, блистая, к ногам Арефьева.

По багровому лицу пруссака катит пот, сбиты на ухо мокрые, густо набеленные букли.

Арефьев взвизгнул и, трепеща, захватывая дыханием гарь, быстро подтянул сержанта под мышки, перевалил на спину…

Бомбардирский кафтан Арефьева замигал в дыму.* * *

Московскую батарею на старом кладбище взяла штурмом прусская гвардия…

Синие волны прусской пехоты вынесли из леса его величество короля Фридриха. Грудастый белый конь плывет с синими волнами, точно клуб сияющей пены.

Смахивая пот с ресниц, король пристально оглядывает даль серыми, навыкате, глазами. У глаз напряглись три резких черты.

Король в синем мундире, закиданном табаком, в сапогах иссохших и весьма красноватых. Шпоры срывают конскую шерсть. Его величество искал табакерку в кармане, оборвал о пуговицу мундира кружево манжеты, но тощие пальцы не находили табакерки, натыкаясь на золотую карманную готовальню.

Осипшие от крика, у боков коня, у порыжелых сапог, трутся плечами и локтями гвардейцы. В кислой духоте нечем дышать. Натуженные лица побагровели. Спирает грудь вонь сукна, потников, навощенных голов. Солдаты изнурены огнем и жарою, у солдат не хватает дыхания.

Его величество быстро оглянулся, ухватясь рукою за заднюю луку седла, крикнул что-то гортанно и весело, поднял над головой черную треуголку. На тулье засквозили дырки от пуль. Зной горячо дунул по его голове. Осипший вопль тысячи грудей подхватил команду короля…

Скатываясь в овраги, заклепывая пушки, выхлестывая глаза в колючем кустарнике, бегут от пруссаков светло-зеленые толпы русских. Прыгают через лафеты, шарахаются на шатры, разносят артиллерийские понтонные фуры, шесты полковых значков, коновязи.

Арефьев, глотая пот и пыль, едва волочит Белобородова. Сержант костляв и тяжел.

– Братцы, православные, помогите товарища доволочь, не покиньте, родимые, – звонко, по-бабьи, причитает Арефьев, ничего не видя.

– Экий паря-визгляк, – наклонился к нему московский гренадер. – Увесь фрунт порешен, а ты… Эй, Аким Блохин, скидавай ружья бонбардера волочь… Ребята, строй фрунт: чего распужались…

Гренадеры свалили сержанта на ружья. Арефьев побежал было за ними, но кучка мальчишек-барабанщиков в пестрых красных куртках с желтыми наплечниками понесла его к соснам. Лица у барабанщиков были бледны, без кровинки, мальчишки прижимались друг к другу и ревели в голос.

На проталине, за соснами, Арефьев увидел ряды конских задов, крутых, с перекрученными в узел хвостами.

Там строилась конница. По людям и лошадям дрожью ходило чаяние атаки.

На тяжелом рыжем коне, сочащим рдяными ноздрями, вдоль драгунских и кирасирских полков, медленно ехал генерал-аншеф граф Фермор.

Он был в голубом кафтане с голубой шелковой лентой через грудь. С трудом натягивал он на руку огромную лосиную перчатку с раструбом. Его черная шляпа с пышным галуном низко сидела на бледном лице, подстегнутая под подбородок ремнями.

Литаврщики, скуластые меднолицые киргизы, тряхнули шестами с изогнутыми, как на китайских пагодах, серебряными ветками. Брызнул дружный звон.

Генерал-аншеф пригнулся к парчовому седлу и потянул из чушки пистоль. Перелилась радугой перламутровая насечка.

Граф окинул лица драгун в пудреных буклях и в черных треуголках: от веяния теней и солнца, от белых сквозящих буклей, от черных полосок ремней вдоль щек, все лица были нежны и красивы.

Кобылы в рядах дергались дрожью, когда подступал к ним горячий, слегка дымящийся, конь генерал-аншефа. И втягивали, усыхая, расширенные ноздри лошадей и людей запах крови, гари, порохового дыма.

– Слюшай команда, – набрал воздуха граф, весело крикнул: Палаши вон, а-а-арш.

Сильно блеснула одна мгновенная длинная молния, небо погасло в вихре темной шли, в ожигающих колыханиях.

Арефьев обхватил руками сосну, на него навалился мальчишка-барабанщик.

Склоня дрожащие жерди пик, пронеслись бородатые казаки в огромных шапках с воплем тонким и длительным:

– Г-и-и-и…

Мгновенно смело белое облако легких цесарцев. Близко Арефьева, на казацкой лошади, пролетел без шапки, без стремян, высоко поджавши тощие ноги, молодой премьер-майор Суворов. Солнце, накаленное, ослепительное, било сильными снопами в глаза пруссаков.

Сверканьем амуниции, потоками молний ринулась российская конница. Точно полчища архангелов в сияющих бронях обрушились с багрового солнечного щита.

Желтых гусар Зейдлица, белых гусар Путкамера отдунул вихрь московских коней. Кони смяли пехоту, сшиблись в груду. Кони лягались, припадали на корячки, скользили по мягким телам, с храпом, яростно трепеща ноздрями, впивали долгие зубы в наморщенные зады, в шеи, в тавро, в пыльные чёлки чужих коней.

Солнце, цепляясь золотым турецким куполом за черные верхушки сосен, дико вертелось в темных столбах пыли, когда потекла багряная пылающая река калмыков.

В красных сукнах, полунагие, в островерхих лисьих шапках, калмыки летели без гика и вопля, в молчании, с неподвижными медными лицами: Салтыков бросил в огонь свою последнюю конницу…

Хлынула багряная река, разлилась и затопила желтые и черные островки гусар Зейдлица, гусар Путкамера, гвардию, пушки, пехоту.

Серый конь Фридриха с боками, изодранными в кровь, носится, заложивши уши.

– Притвиц, Притвиц, – задыхаясь от жара и пота, зовет король. Его треуголку пробило пулей.

– Притвиц, я погибаю.

– Нет, вы не погибните, ваше величество, шпоры! Назад!

Вечернее солнце повеяло последним приливом. Анфилада зари торжественным пожарищем раскинулась по небу. Тогда-то услышал Арефьев за собою дружный гул ног.

Точно с червонного неба скорым мартом шли рослые солдаты: в генеральную атаку на пруссаков двинуты ободренные полки. Румяно блещут медные наличники касок, подобные медным кокошникам.

Арефьева смело в тесное горячее движение.

– Российские, наши, – смеялся он на бегу.

Над пылающими медными шапками вздувает и бьет горбом прорванный шелк российского знамени, чертами струями текут по желтому шелку шитые буквы:

– За имя Иисуса Христа и христианство…

Арефьева в спину, под бок, толкают локти, приклады, ему быстро и горячо дышат в затылок.

По мягкому полю, изрытому копытами, свежевспаханному проскакавшей конницей, идут в атаку румяные солдаты, гремят румяные барабаны, скачут румяные лошади, офицеры придерживают от ветра румяные треуголки.

Граф Фермер, без шляпы, с рассеченным лбом, где звездой запеклась кровь, подскакал, широко дыша, к фельдмаршалу. Осадил коня, заговорил шумно, непонятно, махая лосиной перчаткой, уже перетертой на поводу, и потемневшей от пота. Рыжий конь графа налег обмыленной грудью на шею фельдмаршальского коня.