Екатерина Домбровская-Кожухова - Воздыхание окованных. Русская сага

• Название: Воздыхание окованных. Русская сага
• Автор: Екатерина Домбровская-Кожухова
• Издательство: ALTASPERA PUBLISHING HOUSE BOOKSTORE
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Конечно, братья Микулины занимались очень непохожими родами деятельности и интересы их лежали в разных сферах. Хотя и для того и для другого на первом месте безусловно стояли судьбы и благо Отечества. Иосиф Александрович не мог сомневаться в своей верности монархии. Но разве Александр Александрович был не верен? В 1916 году он был Высочайшим указом удостоен высокого придворного чина камергера, что соответствовало армейскому званию генерал-майора. Братья сравнялись в чинах. Если младший брат восходил к нему по военной лестнице, будучи всегда в поле зрения Государя в зоне высших блестящих чинов, то старший брат заслужил в глазах Царя это звание не только своим опытом, знаниями, но и исключительной с нравственной точки зрения гражданской честностью на таком не выгодном для карьеры поприще, как защита интересов рабочих. И это о многом говорит: как и о самом А.А. Микулине, так и о Самодержце. А так же о тех, кто тормозил здоровое развитие России…

* * *

В 1910 году Киев нежданно широко и ярко праздновал двадцатипятилетие деятельности А.А. Микулина. Было огромное количество адресов и поздравлений — и по сей день пусть обветшалые, а где и по краям обгрызенные мышами, наверное, ореховскими, в те сокрытые от всего мира зимы в когдатошние годы — до войны или после, когда зимовали там мои полуголодные бабушки, эти адреса хранятся теперь у меня. Из крокодиловых кож, из сафьяна, с серебряными монограммами "АМ" на обложках и с белыми муарами на подкладках, хоть и подгрызенными, бабушки сохранили их в память о своем замечательном отце. Как и рукой прадеда — теперь могу сказать, — дорогого и любимого моего прадеда, — написанный текст благодарственной его речи на тех торжествах…

Тогда часто чествовали, любили эти собрания, речи, тосты, но прадедушка был не из тех пород. Он что думал, то и говорил, если говорил, что чувствовало его сердце, и что утверждала его совесть, что было для него святой правдой. Говорил, как перед Богом. Вот почему верить можно было каждому его слову, почему и для меня он всегда оставался образчиком подлинной чести, честности и совестливости, а не каким-то мелким политиком — либералом, что заподозрил в нем когда-то его родной брат. А ведь у либералов не бывает христианских сердец.

Не даром так любила его и моя прабабушка-голубка Вера Егоровна (голубкой и голубочкой он звал ее всю жизнь во всех письмах), не даром и он ее так любил — эти две души еще на той, давнишней Пасхальной службе, узнали и поверили друг другу навсегда, потому что это был Богом благословленный брак.

Верю и я вам, родимые, ни на секунду не сомневаясь в честности и правде Ваших любящих — и не только самых близких людей, но и дальних, — христианских сердец.

…Вот напоследок, к эпитафии прадеда несколько строк из собственного благодарственного слова Александра Александровича Микулина как юбиляра:

«Такие торжества как настоящие и все на них выслушиваемое переносят мысль юбиляра на весь пройденный им жизненный путь и обращаясь к началу моей деятельности я могу сказать лишь одно, что со времени окончания четверть века назад курса, я отдал все свое время и силы нуждам трудящихся, учащихся и рабочих, вступив в состав фабричной инспекции, которая, оберегая интересы рабочего класса, как я и убедился, представляет одну из немногих отраслей службы, в которых можно получить, хотя бы частичное нравственное удовлетворение. Часы моего досуга я отдавал также таким общественным организациям, в основе которых лежало умение принести пользу неимущим трудящимся… Некоторые мои начинания погибли, не встретив сочувствия общества и не найдя соответствующих деятелей, и потому очень многое из прослушенного я не могу отнести к себе и должен по праву передать своим сотрудникам, с которыми я имел честь и удовлетворение работать…»

Материалы, письма и фотографии из семейного архива публикуются впервые.

На фото из семейного архива — Александр Александрович Микулин, глава Нижегородского округа фабричной инспекции, камергер Двора Его Императорского Величества Государя Императора Николая II в 1916 году в своем кабинете в Нижнем Новгороде.

Публикуется впервые.

Глубокое погружение в историю двух братьев Микулиных, в историю их трагического разрыва и надмирного примирения, стремление услышать в позиции каждого его «правду», размышления, в которые то и дело врывались штормовые порывы сегодняшних ветров и отзвуки уже не тех, а нынешних противостояний, отбрасывающих нас вновь и вновь ко временам русской катастрофы и ее апофеоза на полях Гражданской войны, — все это не прошло для меня бесследно. А ведь сколько раз я слышала раньше об этой семейной драме от родных, перечитывала письма, но сердце мое как-то не отвечало на них, было глухо, сухо, и холодно, словно мне представляли некие факты, ко мне отношения не имеющие…

Но вот пришел час, и вдруг и это прошлое стало открываться по-иному: как совершенно живая, теплая, кровоточащая ранами жизнь, с осязаемой болью действительно приблизившихся ко мне (или я к ним? или одновременно — из двух точек навстречу друг другу?) родных душ. Теперь на их затруднения и страдания я уже не могла смотреть оком рассудка, как на что-то существующее помимо меня. Вот так, как в свое время в осязаемом ощущении присутствия «вернулась» ко мне бабушка через много лет после кончины, так теперь я «узнала» сердцем и обрела прадеда. Он вошел в мою жизнь, словно связали нас не просто воспоминаниями через обрыв в сто лет, но всегда и жили мы бок о бок, в самой что ни на есть настоящей живой любви. Теперь я могла с уверенностью сказать себе, что отныне и он узнал меня — и принял, и участвует в моей судьбе, как родное, молитвенно заинтересованное в моей жизни сердце. Что может в этой жизни сравниться с таким даром, с таким богатством? А именно как бесценный дар я и воспринимала происшедшее со мной.

…Разве мы можем обмануться, когда живо ощущаем, что до нас достигли лучи чьей-то любви, согревающие и навевающие нам не просто «сон золотой», а радостную весть о вечной жизни, и о том, что и вправду, есть общение душ, как народ наш всегда говорил: душа душе весть подает; что меж нашим и тем миром есть несомненное общение, и разрыв этот страшный преодолим любовью в духе, когда дарует нам это преодоление Господь Соединяющий, Исцеляющий раны нынешнего и прошлого; что когда «кто-то живо представляется и стоит перед оком ума, то это значит, что он просит помолиться» — есть истинная мысль (святитель Феофан Затворник), и что «смерть не пресекает духовной жизни — там дозревают», и что после нашей кончины душу нашу встречают все те, о которых — и которым! — душа наша молилась в продолжение жизни» (там же — у святителя Феофана в переписке)…

Не так ли мы стремимся и должны были бы стремиться приблизиться к Творцу нашему, к Богу, чтобы познать в Нем Личность, живую Ипостась, Богочеловека, с Которой в подобном познании сердце уже соприкасается не только верой своей и страхом, не только знанием, но уже и самой Любовью, которая как огонь начинает выжигать из сердца все недолжное, все смертное, все неправды, недолжные чувства, мысли, и воспоминания…

* * *

Я несомненно верю, что Господь даровал предсмертное надмирное примирение братьям Микулиным, но в миру, в истории этой жизни то, что разделило их, вело и привело к гражданской войне. Что же все-таки их разделяло? Неужто причина действительно была в том, что один верил в монархию «без оговорок и рассуждений» и не позволял себе и другим усомниться не только в правильности действий монарха, но даже и всей вертикали власти под ним, считая, что всякая критика или даже просто несогласия и тем более попытки что-то реально исправить, противодействуя неправде, — есть преступления против долга и должности, против присяги, совести и чести…

В то время как другой считал, что увидеть нестыковку рельсов в железнодорожных путях и не исправить, или даже просто не сообщить об этом, или покрыть того, кто должен был бы сообщить и не сообщал, кто должен был принять меры и не принимал, — а эта нестыковка может привести к гибели многих людей, к крушению состава, — есть преступление против долга и должности, против присяги, совести и чести. И кто мог ответить на этот вопрос, кто мог обозначить, где кончалось дело совести и чести, а где начиналось равнодушие и бессовестность, где кончалось усердие в служении и начиналось революционное подрывание «основ»?

Вспоминался при этом известный разговор Достоевского с Сувориным (в записи Суворина):

«Представьте себе, — говорил он (Достоевский — Е.Д.), — что мы с вами стоим у окон магазина Дациаро и смотрим картины. Около нас стоит человек, который притворяется, что смотрит. Он чего-то ждёт и всё оглядывается. Вдруг поспешно подходит к нему другой человек и говорит: «Сейчас Зимний дворец будет взорван. Я завёл машину». Мы это слышим. Представьте себе, что мы это слышим, что люди эти так возбуждены, что не соразмеряют обстоятельства и своего голоса. Как бы мы с вами поступили? Пошли бы мы в Зимний дворец предупредить о взрыве или обратились ли к полиции, к городовому, чтоб он арестовал этих людей? Вы пошли бы?