Питер Хёг - Дети смотрителей слонов

• Название: Дети смотрителей слонов
• Автор: Питер Хёг
• Издательство: Издательство «Симпозиум»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-98091-464-4

«Не знаю, кто сотворил вселенную. Но бывает, что в ней начинает не хватать элементарной заботы о тебе!»

Новый (2010) роман знаменитого датского писателя, автора «Смиллы и её чувства снега», написан от лица 14-летнего мальчика, сына священника с острова Финё — самого благополучного уголка Дании.

Но родители исчезают. Необходимо найти их прежде, чем их найдёт полиция. Помощи от взрослых ждать не приходится, союзники Питера в расследовании — сестра, брат и фокстерьер, если не считать графа Рикарда — потомственного аристократа и бывшего наркомана. Поиски родителей приводят в межрелигиозную террористическую организацию, планирующую сорвать первый конгресс всех религий мира.

Попутно, пока не поздно, нужно своими руками организовать себе счастливое детство. И решить главный, самый трудный вопрос — как в 14 лет жить дальше.

---

Я смотрю на неё, она смотрит мне прямо в глаза.

Я не то чтобы ухожу — идти я не в состоянии. Я просачиваюсь куда-то, словно сильно разбавленная жидкость. За моей спиной Конни говорит ещё что-то, кажется, она приветствует глав государств, религиозных лидеров и королеву, но я не различаю всех слов, я могу лишь молиться, чтобы мои ноги футболиста вынесли меня в холл, и молитва моя оказалась услышана: я оказываюсь именно там и падаю на первый подвернувшийся мне диван.

♥

Если бы поблизости оказался врач, он предписал бы мне пять минут покоя — мне нужно прийти в себя. Но приходится это отложить. Потому что на соседнем диване уже кто-то сидит. Я всё же понемногу восстанавливаюсь и вижу, что это Торкиль Толасиус, его жена, Вера-секретарь и Анафлабия Бордерруд. У Анафлабии на коленях сидит Чёрный Хенрик. Рядом с ними стоят Катанка и Ларс. Глаза у них блестят, но взгляд при этом отсутствующий, как у людей, которым только что напомнили, что конец их дней может наступить в любой момент.

В руках у Катанки позвякивают наручники. Хенрик сейчас будет арестован.

Мне не кажется удивительным, что Анафлабия первой приходит в себя.

— Есть ли в судебной практике прецедент отбывания наказания дома у матери? — спрашивает она.

— Разве что последнюю часть срока, — отвечает Катанка. — Если психиатры не будут против.

Все смотрят на Торкиля Торласиуса. Он явно не в восторге от этой идеи.

— Он собирался всё взорвать, — говорит он. — У него определённо не все дома.

— В глубине души он хороший мальчик, — говорит Анафлабия. — Он просто сбился с пути.

Она прижимает Хенрика к себе, тот кладёт голову ей на плечо.

— Потом вернёмся к этому вопросу, — говорит Торкиль Торласиус. — Посмотрим на его поведение в тюрьме. Наверное, что-то можно будет сделать.

Его взгляд останавливается на мне. Я, скорее всего, всё ещё переживаю глубокое потрясение. Но в его голосе мне слышится то, что вполне можно принять за доброжелательность.

— Твоя роль во всём этом, мой мальчик, мне не вполне ясна. Но, как специалист, я вижу все признаки того, что со временем тебе удастся покинуть преступный мир, отказаться от наркотиков и вернуться в общество.

— Большое вам спасибо, — говорю я.

— Атмосфера здесь, — продолжает Торласиус. — В этом здании. Я ещё не успел всё проанализировать. Но она совершенно особая. Хочу сказать, в этом зале есть такие одарённые личности, которые по своему уровню вполне могут сравниться с врачами-ординаторами новой областной больницы Орхуса.

Я чувствую, что уже достаточно собрался с силами, чтобы ещё раз преодолеть расстояние в пятьдесят метров. В тот момент, когда я поднимаюсь с дивана, к компании присоединяется ещё один человек. Это приковылял и упал на диван Александр Финкеблод.

— Я опасаюсь за свой рассудок, — говорит он.

Страх этот можно считать вполне обоснованным. Но что-то со мной произошло, возможно, дело в затылке Конни, который оказался так близко, возможно, в её словах, возможно, я просто чувствую громадное облегчение. Во всяком случае, меня внезапно охватывает нежность — к ним ко всем. И чтобы вы поняли, насколько глубокое это чувство, скажу, что в эту минуту я и Кая Молестера оставил бы в живых, случись ему тут оказаться. И чувство это распространяется даже на Александра Финкеблода.

— Из-за всей этой грязи, — при этих словах он пытается смахнуть некоторые из тех комьев, которые до сих пор украшают его лицо, — моё зрение как-то ухудшилось. Так что когда я сажусь и достаю салфетку, чтобы привести себя в порядок, я случайно задеваю какую-то женщину, которая сидит на скамейке рядом со мной. И тут случается ужасное — она падает на землю. Я обращаюсь к ней. Она не отвечает. Я прикасаюсь к ней. Она мертва! И вдруг я понимаю, что это уже третий раз за двадцать четыре часа. Может, на мне лежит какое-то проклятие? Что я — один из тех людей, при виде которых все остальные сразу умирают?

— Александр, — говорю я. — Вы вовсе не такой человек. Я бы сказал, что вы человек, при виде которого у многих возникает мысль, что им есть чем заняться. Особенно если учесть то, как вы сейчас выглядите. Но та дама на скамейке, да и остальные — они уже были мертвы.

Александр смотрит на меня.

— Я подумал, — говорит он, — что, может быть, до сих пор не очень обращал внимание на положительные — пусть и не многие, но положительные — стороны общения с детьми.

Я встаю. Ноги дрожат уже не так сильно. Мне нужно глотнуть свежего воздуха.

♥

На первый взгляд, в холле больше никого нет, кроме охранников, но вдруг между двумя колоннами мелькнули какие-то фигуры — это Тильте и Якоб Аквинас, они меня не видят.

— Тильте. — говорит Якоб, — последние часы изменили меня. Я увидел кое-что в себе и в твоей семье, и понял, что всё-таки не гожусь для роли священника.

Тильте целует его.

Не считаю, что прилично стоять и смотреть, как твоя сестра целует своего друга. Я не двигаюсь с места лишь потому, что не могу оторвать взгляд от руки Якоба на спине Тильте — она больше не перебирает чётки.

— Якоб. — говорит Тильте, — если ты хочешь и дальше двигаться в сторону двери, особенно если ты собираешься вернуться в светскую жизнь, ты ни в коем случае не должен переставать молиться — даже когда целуешься. Давай попробуем?

Тут я отворачиваюсь и тихонько ухожу.

Я пересекаю двор замка. Якоб и Тильте догоняют меня, за ними — Ханс, Ашанти и Баскер. Мы молча проходим по насыпи и мимо шлагбаума. За стеклом в будке дремлет полицейский Бент, а на коленях у него Синичка. Мы проскальзываем мимо них и идём дальше по дорожке вдоль кромки воды.

Впереди справа припаркован автомобиль — «мазерати». Мы сворачиваем на тропинку и, пробравшись через кусты, оказываемся перед скамейкой, на которой сидит судовладелец Поуль Беллерад, вооружённый биноклем. Рядом с ним стоят два бритоголовых охранника, один из них вытирает судовладельцу глаза носовым платком, другой разминает ему плечи.

Заслышав шаги, Беллерад оборачивается, во взгляде его загорается огонёк надежды, который при виде нас сразу же гаснет. Он надеялся увидеть Хенрика.

— Поуль, — говорю я, — мне хотелось бы вас кое о чём спросить.

Он без всякого интереса смотрит на меня.

— Глава похоронного бюро на острове Финё. Бермуда Свартбаг Янсон, друг нашей семьи и популярная личность во всей Дании, знаменитая тем, что хоронит людей так, будто собирает их на придворный бал. утверждает, что существуют только три мотива, которые могут заставить людей задумать что-то действительно отвратительное — это религия, секс и деньги. Насчёт религии и секса мне всё понятно. Но вот деньги…

Тут наша компания пополняется. За спиной Беллерада вырастают Альберт Винглад, Ларс и Катинка. У Катинки в руках три пары наручников. Наверное, у неё где-то под рукой целый ящик с наручниками, в последние двадцать четыре часа они у неё никак не кончаются — как сосиски в киоске.

Судовладелец поднимается с места. Смотрит на меня.

— А, это ты, с цветами, — говорит он. — Кто ты, собственно говоря, такой?

— Жертва, — отвечаю я. — Обстоятельств.

Щёлкают наручники.

— Возможно, деньги и не лучший мотив. — говорит Беллерад. — Но он самый чистый. Подумай над этим.

Его уводят.

Альберт Винглад остаётся с нами, из контейнера с неприкосновенным запасом он достаёт десять-двенадцать бутербродов, чтобы немного подкрепиться.

— На самом деле, в этом нет никакого смысла, — сообщает он нам.

Мы бросаем на него вопросительный взгляд. Возможно, он хочет сказать: какой смысл есть бутерброды, если всё равно через пять минут снова проголодаешься.

— Аресты. Уголовные дела. Тюремные заключения. Какой смысл? Всегда найдутся другие, они уже наготове. Чего-то мы всё-таки не поняли…

Говорит он в первую очередь сам с собой.

— Её Величество хочет поблагодарить вас, — сообщает он. — Давайте я вас подвезу. Вот только дожую что осталось.

Все уходят вперёд, мы с ним остаёмся вдвоём.

— Альберт, — говорю я. — Полагаю, нам с Тильте нужна помощь, чтобы мы не наговорили лишнего всем тем журналистам, которые через минуту облепят нас как мухи. Мы ведь можем случайно рассказать такую историю, что у общественности сложится превратное представление, будто полиция и разведывательное управление проспали всё на свете, позволили обвести себя вокруг пальца и преподать себе урок — а всему виной маленький мальчик и его сестра.

Он смотрит на меня, не сводя глаз, и больше не жуёт.

— Мы с Тильте будем немы как рыбы, если вы поклянётесь, если дадите честное слово, скажете «будь я проклят», если ваших родителей не отпустят без всяких последствий.

Он прожёвывает и сглатывает. Потом подносит палец к складкам подбородка.