Густаво Беккер - Белая лань

• Название: Белая лань
• Автор: Густаво Беккер
• Жанр: Классическая проза

Подлинная фамилия этого замечательного писателя — Домингес Бастида, печатался же он под фамилией Беккер, второй, не переходящей к сыну частью отцовской фамилии. Родился он в Севилье, в семье давно обосновавшихся в Испании и уже забывших родной язык немцев. Рано осиротев, Беккер прожил короткую, полную лишений жизнь, которая стала таким же воплощением романтической отверженности, как и его стихи. Умер Г. А. Беккер в расцвете творческих сил от чахотки.

Литературное наследие писателя невелико по объему, и большинство его произведений было опубликовано лишь посмертно. Друзья выпустили сборник его «Стихов» (1871) по неполному черновому варианту, единственно сохранившемуся после того, как во время сентябрьской революции 1868 года оригинал подготовленной поэтом книги погиб. Тогда же были собраны воедино его прозаические «Легенды».

Продолжая традиции романтического искусства, Беккер, однако, уже лишен революционной активности, свойственной ранним испанским романтикам. Мироощущение писателя глубоко трагично, а его романтическое бунтарство находит выражение преимущественно в самоизоляции от неприемлемой действительности и в погружении в мир интимных чувств, прежде всего любви.

Любовь, в сущности говоря, — центральный персонаж и стихотворений Беккера, и его прозаических «Легенд». Если в стихах поэт отгораживается от реальности, погружаясь в субъективные переживания, то в «Легендах» это осуществляется перенесением действия в далекое, главным образом средневековое, прошлое. В испанском романтизме жанр легенды получил распространение до Беккера. Но, как писал испанский исследователь Анхель дель Рио, в прежних романтических преданиях «господствовал, наряду с описательным элементом, дух приключений, интриги; это искусство новеллистическое. В легенде Беккера, напротив, царит таинственное, сверхъестественное и магическое; это искусство лирическое». Содержание этих легенд разно-образно, оно нередко заимствовано писателем из народных сказок, но почти всегда в основе трагического конфликта, определяющего развитие их сюжета, лежит тяга к недостижимому, невозможному, ускользающему. Легенда «Зеленые глаза» впервые переведена Ек. Бекетовой и опубликована в 1895 году; в заново отредактированном виде она вошла в сборник: Г. А. Беккер. Избранное. М., 1986. Там же впервые напечатан перевод легенды «Лунный луч».

З. Плавскин

---

Тутъ присутствовавшіе не могли долѣе сдержать давно разбиравшаго ихъ смѣха и, давъ волю своему веселью, разразились отчаяннымъ хохотомъ. Донъ Діонисъ не могъ не принять участія въ общемъ весельи, несмотря на свою напускную серьезность; онъ и его дочь первые начали смѣяться и успокоились чуть-ли не послѣ всѣхъ, особенно Констанція: всякій разъ, какъ она смотрѣла на смущеннаго и неуклюжаго Эстебана, она приннмалась снова хохотать, какъ сумасшедшая, такъ что слезы навертывались ей на глаза.

Хотя пастухъ и не обратилъ особеннаго винманія на впечатлѣніе, произведенное его разсказомъ, но онъ почему-то казался взволнованнымъ и озабоченнымъ, и, пока господа вдоволь потѣшались надъ его глупостью, онъ озирался съ очевиднымъ страхомъ и точно старался разсмотрѣть что-то такое между частыми стволами деревьевъ.

— Что съ тобою, Эстебанъ? — спросилъ одинъ изъ охотниковъ, замѣтивъ возростающее безпокойство бѣднаго юноши, который то устремлялъ испуганный взоръ на прелестную дочь дона Діониса, то озирался кругомъ съ глупымъ, растеряннымъ видомъ.

— Что со мной? Да что-то очень странное! — воскликнулъ Эстебанъ. — Когда я услыхалъ тѣ слова, которыя только что повторилъ вамъ, я быстро обернулся, чтобы увидѣть того, кто произнесъ ихъ, и въ тоже мгновеніе изъ тѣхъ самыхъ кустарниковъ, гдѣ я спрятался, выскочила бѣлая, какъ снѣгъ, лань и, перепрыгивая огромными прыжками черезъ остролистники и мастиковые кусты, удалилась; за ней мчалось цѣлое стадо ланей обыкновеннаго цвѣта. Всѣ онѣ, не исключая и бѣлой, которая ими предводительствовала, не кричали, спасаясь бѣгствомъ, какъ простыя лани, а громко хохотали, и я готовъ присягнуть, что ихъ смѣхъ и до сихъ поръ звучитъ у меня въ ушахъ — по крайней мѣрѣ, я сейчасъ его слышалъ.

— Вотъ тебѣ и на! — воскликнулъ донъ Діонисъ съ шутовскимъ видомъ. — Послушай, Эстебанъ, слѣдуй совѣтамъ тарасонскаго попа: не разсказывай про свои встрѣчи съ оленями, любящими пошутить, не то въ самомъ дѣлѣ чортъ отниметъ у тебя и ту каплю разума, что у тебя есть, а такъ какъ ты уже запасся Евангеліемъ и знаешь молитвы святому Варѳоломею, то ступай къ своимъ ягнятамъ, которые уже разбрелись но ущелью. Если нечистая сила снова начнетъ приставать къ тебѣ, ты вѣдь знаешь, чѣмъ помочь: скорѣе «Отче нашъ» и эпитемью.

Пастухъ спряталъ въ свою сумку бѣлый хлѣбъ и кусокъ кабаньяго мяса, хватилъ добрый глотокъ вина, принесеннаго ему однимъ изъ конюховъ по приказанію господина, и распрощался съ дономъ Діонисомъ и съ его дочерью. Не успѣлъ онъ отойти четырехъ шаговъ, какъ уже началъ дѣйствовать пращой; собирая стадо.

Такъ какъ жаркіе часы уже успѣли пройти, и вечерній вѣтерокъ начиналъ шевелить ольховые листья и освѣжать воздухъ, донъ Діонисъ распорядился снова осѣдлать лошадей, которыя паслись въ сосѣдней рощѣ, и когда все было готово, приказалъ спустить своры и трубить въ рога. Охотники выѣхали густой толпой изъ ольховой рощи и продолжали прерванную охоту.

II

Въ числѣ охотниковъ дома Діониса былъ молодой человѣкъ, по имени Гарсесъ, сынъ стараго, преданнаго слуги, особенно любимый своими господами по случаю своего происхожденія.

Гарсесъ былъ почти однихъ лѣтъ съ Констанціей и съ ранняго дѣтства привыкъ предупреждать ея малѣйшія желанія, угадывать и исполнять ея легчайшіе капризы.

Онъ занимался на досугѣ изготовленіемъ острыхъ стрѣлъ для ея самострѣла изъ слоновой кости; онъ укрощалъ жеребцовъ, предназначенныхъ для молодой госпожи, и воспитывалъ для охоты ея любимыхъ гончихъ; онъ дрессировалъ ея соколовъ, которымъ покупалъ на кастильскихъ ярмаркахъ красныя шапочки, вышитыя золотомъ.

Изысканная услужливость Гарсеса и особенная благосклонность къ нему господъ доставили ему нѣкоторую непопулярность среди остальныхъ охотниковъ, пажей и низшихъ слугъ дона Діониса; по словамъ его завистниковъ, во всѣхъ его стараніяхъ предупреждать малѣйшія прихоти госпожи сказывался его льстивый и подобострастный характеръ. Были, конечно, и такіе, которые отличались большей наблюдательностью или лукавствомъ и усматривали въ безконечныхъ ухаживаньяхъ услужливаго юноши нѣкоторые признаки плохо скрываемой любви.

Если это и было справедливо, тайное пристрастіе Гарсеса оправдывалось съ избыткомъ несравненной красотой Констанціи. Только каменная грудь и ледяное сердце могли оставаться невозмутимыми близь этой женщины, съ ея поразительной прелестью и рѣдкой привлекательностью.

На двадцать миль въ окружности ее звали монкайской Лиліей, и она, дѣйствительно, заслуживала этого прозвища, потому что была такъ стройна, такъ бѣла и такъ золотокудра, какъ будто Господь создалъ ее, какъ и лилію, изъ снѣга и золота.

Между тѣмъ окрестныя сеньоры поговаривали втихомолку, что прекрасная хозяйка Вератонскаго замка не отличалась чистотой крови, равной своей красотѣ, и что, несмотря на свои золотыя косы и свою алебастровую кожу, она происходила отъ матери цыганки. Никто не могъ съ достовѣрностью утверждать, насколько справедливы были эти слухи, такъ какъ донъ Діонисъ, дѣйствительно, велъ въ молодости довольно безпокойную жизнь и, прослуживши долгое время подъ предводительствомъ аррагонскаго короля (отъ котораго, въ числѣ прочихъ милостей, получилъ и свои Монкайскія владѣнія), отправился въ Палестину, гдѣ странствовалъ нѣсколько лѣтъ, послѣ чего вернулся и поселился въ своемъ Вератонскомъ замкѣ съ маленькой дочкой, родившейся, безъ сомнѣнія, въ чужестранныхъ земляхъ. Единственный человѣкъ, который могъ разсказать что-нибудь о таинственномъ происхожденіи Констанціи, — такъ какъ сопровождалъ дона Діониса въ его отдаленныхъ походахъ, — былъ отецъ Гарсеса; но онъ умеръ уже довольно давно, не проронивъ ни одного слова на этотъ счетъ даже своему собственному сыну, который нѣсколько разъ спрашивалъ его объ этомъ съ величайшимъ любопытствомъ.

То сосредоточенный и печальный, то безпокойный и веселый нравъ Констанціи, странная экзальтація ея мыслей, ея нелѣпыя причуды, ея таинственныя привычки и образъ жизни, даже та особенность, что глаза и брови у нея были черны, какъ ночь, между тѣмъ какъ она сама была бѣла и бѣлокура, какъ золото, — все это давало пищу сплетнямъ сосѣдей. Даже самъ Гарсесъ, стоявшій такъ близко къ ней, убѣдился, наконецъ, что въ его госпожѣ было что-то необыкновенное, и что она не походила на другихъ женщинъ.

Присутствуя вмѣстѣ съ другими охотниками при разсказѣ Эстебана, Гарсесъ чуть-ли не одинъ изъ всѣхъ выслушалъ съ истиннымъ люборытствомъ подробности необычайнаго приключенія. Хотя онъ не могъ удержаться отъ смѣха, когда пастухъ повторилъ слова бѣлой лани, но, все-таки, едва онъ успѣлъ выѣхать изъ рощи, въ которой всѣ отдыхали, какъ уже началъ перебирать въ умѣ самыя нелѣпыя мысли.

— Конечно, вся эта исторія съ говорящими ланями — чистѣйшая выдумка Эстебана, и самъ онъ сущій идіотъ, — разсуждалъ про себя молодой охотникъ, слѣдуя шагъ за шагомъ за конемъ Констанціи, верхомъ на великолѣпномъ рыжемъ жеребцѣ. Она также казалась немного разсѣянной и молчаливой, и, отдѣлившись отъ толпы охотниковъ, не принимала почти никакого участія въ праздникѣ. — Однако, кто знаетъ, можетъ быть, въ разсказахъ этого глупца есть доля правды? — продолжалъ размышлять юноша. — Бываютъ на свѣтѣ вещи и постраннѣе этого; отчего-же не быть и бѣлой лани, тѣмъ болѣе, что, если вѣрить нашимъ деревенскимъ пѣснямъ, у самого святого Губерта, покровителя охотниковъ, была такая лань. О, если бы я могъ поймать живую бѣлую лань и подарить ее моей госпожѣ!

Гарсесъ провелъ весь вечеръ, разсуждая и размышляя такимъ образомъ, а когда солнце стало скрываться за сосѣдними холмами, и донъ Діонисъ приказалъ своимъ людямъ собираться, чтобы вернуться въ замокъ, онъ незамѣтно отдѣлился отъ общества и отправился на поиски за пастухомъ, углубляясь въ самую чащу и глушь горныхъ лѣсовъ.

Ночь почти настала, когда донъ Діонисъ достигъ воротъ своего замка. Наскоро приготовили скромный ужинъ, и онъ сѣлъ за столъ вмѣстѣ съ дочерью.

— А гдѣ-же Гарсесъ? — спросила Констанція, замѣтивъ, что ея вѣрный слуга не находился на своемъ мѣстѣ, чтобы служить ей, какъ обыкновенно.

— Мы не знаемъ, гдѣ онъ, — поспѣшили отвѣтить другіе слуги. — Онъ разстался съ нами около ущелья, и съ тѣхъ поръ мы его не видали.

Въ эту минуту вошелъ Гарсесъ, запыхавшійся и усталый, но съ такимъ довольнымъ и сіяющимъ лицомъ, какое только можно себѣ представить.

— Простите меня, сеньора! — воскликнулъ онъ, обращаясь къ Констанціи. — Простите, если я на минуту пренебрегъ своими обязанностями; но тамъ, откуда я пріѣхалъ во всю прыть моего коня, я также, какъ и здѣсь, старался только о томъ, чтобы услужить вамъ.

— Услужить мнѣ? — переспросила Констанція:- я не понимаю, что ты хочешь сказать…

— Да, сеньора, услужить вамъ, — повторилъ молодой человѣкъ, — потому что я убѣдился, что бѣлая лань, дѣыствительно, существуетъ. Кромѣ Эстебана, это утверждаютъ многіе другіе пастухи, которые клянутся, что видали ее не разъ. Съ помощью ихъ и уповая на Бога и на моего покровителя, святого Губерта, я надѣюсь доставить ее въ замокъ раньше трехъ дней живую или мертвую!