Андрей Ханжин - Рассказы

• Название: Рассказы
• Автор: Андрей Ханжин
• Жанр: Контркультура
• Год: 2011

---

Думаю, полтора кубика для начала.

И вена сразу нашлась, и мягенько пошел раствор, и червеобразные змеи уползли, напившись яду. Мгновенное облегчение с ласковым приходом… Тварь, сжимавшая когтями сердце, ослабила хватку. Зрачки упали в иголочные точечки, веки потяжелели, сигарета так сладка, не накуриться! Отрава любит отраву.

Кажется перебор.

Провал.

…………………………………………………………………………………………..

Я не знаю, есть ли что-нибудь там, за смертью… Один ростовский наркоша рассказывал, что видел своего погибшего брата. Другой, так же перебравший, попал в какой-то мрачный тоннель с ослепительно синими фонтанами искр. Мусульманин Ислам клялся Аллахом, что видел встречающую его в раю девушку с обнаженной грудью, когда самого его еле достали с того света, после осколочного ранения. Много чего рассказывают люди… Вот, по свидетельству жены, умирающий атеист Плеханов видел в агонии греческие статуи в саду и то, что в ногах его сидят три парки с ножницами, готовые перерезать нить его жизни. Я ничего там не чувствовал и ничего не видел.

Откачали меня двое: Саня Подольский и карманник Серго Эгиянц. Откачивали полтора часа. Думали, что все…

Если бы только могли вы почувствовать, как же невыносимо тяжело и тошно было мне возвращаться в эту жизнь, в этот мир, в эту поганую бутырскую тюрьму! Да, я ничего не видел и ничего не помнил, но когда сознание начало возвращаться ко мне, то первым, еще спонтанным и оттого абсолютно искренним чувством, было чувство бешеной ненависти, обрушившееся на тех, кто откачивал… О, как же я ненавидел этих "спасителей"! как же противилась каждая клеточка моего тела возвращению назад! Если бы вы только знали… Я начал орать еще в полубреду, еще с серыми трупными пятнами на коже, орал хуесосил все на свете, все, все, все, все — связанное с возвращением в этот паскудный мирок! Мне казалось, что я полностью слился с бесконечным океаном тьмы, растворился в мрачном безмолвии, стал частью межзвездного вещества… И вот, с чьей-то придурошной помощью, я начал по молекулам собираться назад, вылепляться в прежнюю форму, материализовываться там, куда больше не желал возвращаться… Как же мне было хуево в эти мгновения реанимации! Хотя, ничего, совсем ничего не видел я там и никаких воспоминаний не вынес оттуда.

Теперь живу дальше.

Но думается мне, что это коварные ангелочки затмили мне память, чтоб не покончил я с собой мгновенно, после возвращения. Что и говорить, если даже слабенький отголосок, обрывок ощущения, что я уже был там, откуда не хотелось возвращаться и теперь еще живет во мне. Уже был там…

Но вынужден продолжать эту жизнь. И не понимаю — зачем? Ведь я уже был там…

И вполне может случиться, что в следующий раз я попаду в совершенно другое место. Ведь умирая, мы попадаем туда, во что верим.

И если повезет, я окажусь в старой цыганской кибитке…

Кочующей по Вселенной…

Улла!..

Василёк

Из всего разнообразия сочинённой человечеством музыки он признавал только три явления: ансамбль SLADE, группу Dead Kennedys и певицу Наталью Ветлицкую. Всё остальное казалось ему какой-то чушью, мутью и сопливой интеллигентской заумью.

Он был юн, а мир был прост.

Цепляет или не цепляет — вот единственный критерий ощущения жизни. Что хотел бы услышать перед смертью? Конечно, человек животное подражательное. Но когда-то наступает момент фиксации образа, точка перехода к самому себе, и тогда подражание заканчивается. Тогда начинается собственный путь. И человечество делится надвое: на тех, кто подражает и на тех, кому подражают. И если ты во второй категории, то, в общем, похую — слушаешь ли ты какофонию ебанутого Штокхаузена или прёшься от щебета ухоженной самки Ветлицкой. Так думал Филин.

Год назад он выловил в ясных волнах только зарождающегося тогда FM-а милую песенку про василёк. Причём песенка была втиснута между «Старыми ранами» Майка и кинчевской «Я мотаюсь между Ленинградом и Москвой». В башке у Филина вот так и отложилось — как нечто гораздо лучшее этих рокенрольных стенаний. Более искреннее.

И к SLADE добавилась девушка Наташа.

А теперь в транзитной хате киевской тюрьмы Лукьяновки, он вдруг вспомнил песню про василёк, который — любимый цветок… и так далее.

Коротко. После распада Союза между бывшими советскими республиками произошёл обмен заключёнными. Тех, кто, согласно прежней прописке, пожелал стать гражданами России, вагонами вывозили отбывать срок в российские зоны. И наоборот. По началу этот процесс был спешным, так что транзиты и пересылки оказались страшно перегружены. Но затем интенсивность начала снижаться и люди месяцами дожидались этапов на родину.

Филин получил срок в Украине. За грабёж. Выбил ногой дверь в номере гостиницы «Ленинградская» и, шмальнув из обреза в люстру, отобрал у двух армянских коммивояжёров чемодан с пятью килограммами речного китайского жемчуга. Жемчуг был уже в нитях, которые отлетали в комиссионных лавках по 120 рублей каждая, в ценах 1990 года.

Два года Филина разыскивали киевские опера и киевские же бандиты из группировки Солохи — их коммерсов выставил Филин. Но постепенно страсти улеглись. А потом он попался. Случайно. Расслабился.

Ему впаяли срок. Бандиты о нём уже забыли, так что рёбра и зубы остались в целости и количественной сохранности.

И вот теперь, как пожелавший принять российское гражданство, с дюжиной таких же пожелавших, он уже вторую неделю мариновался в транзитной камере, ожидая отправки на политически усечённую родину.

Это был один из последних этапов, поэтому всё происходило крайне медленно, даже собаки, с которыми конвоиры сопровождали зеков на прогулки, были флегматичными и зевали, постанывая, когда их заставляли гавкать.

С тюремного довольствия отправляемых осуждённых уже сняли, поэтому кормёжка отсутствовала и зеки подъедали остатки припасённых в дорогу продуктов. Сало в основном. С чифирком и карамельками типа «Снежок».

На десятый день ожидания закончилось и это. И вот уже четвёртые сутки они практически ничего не ели, кроме редких арестантских подгонов, приходящих из следственной камеры сверху, по верёвке. Горсть макарон, например. В сутки — на всех. Забыли о них. Бывает.

Как водится, начался кипеш.

Кто-то предложил голодовку. На него посмотрели как на умалишённого. От вскрытия вен тоже отказались — пока кто-нибудь заметит эту акцию, передохнуть можно. Решили буянить. Сначала просто долбили в дверь ногами и пустыми мисками. Реакции не последовало. И тогда оголодавшие преступники стали поджигать одеяла и матрасы и вышвыривать горящие ошмётки через решётку — в тюремный двор и в коридор.

Соседние камеры кипеш поддержали. И так понеслось по цепочке — по всем тюремным корпусам.

Мусора забегали. Через кормушку хуйнули в камеру струёй из брандспойта, но утихомирить оголодавших не удалось. Тогда в камеру ворвался ОМОН. Под дубинами всех выволокли в прогулочные дворики и отпиздили, однако сытость от этой экзекуции не наступала. И вернувшись в хату, зеки продолжили протест с фейерверком.

Наконец, к камере пригнали баландёра с бачком протухших щей, и конфликт пошёл на спад.

Зеки расселись за вмонтированным в цементный пол столом и ритмично заработали ложками. Стало даже как-то уютнее… и в камере, и в душах. Кто-то начал байки травить. Сверху подогнали махорки и газет для самокруток. Такое полусытое оживление. Все ржали. Не от того, что было так уж смешно, а просто от ощущения маленькой победы.

Но как учил Карл фон Клаузевиц, потерявший позицию противник непременно должен нанести ответный удар. Иначе пошатнётся его авторитет.

Зеки не читали Клаузевица, а потому смеялись, и некоторые смеялись громко и дерзко. Никто не заметил, как тихо открылась кормушка и в камеру влетела светошумовая граната. Прощальное чао! от администрации.

Одновременно ослепило и оглушило. Филину показалось, что граната разорвалась прямо у него в башке. Впрочем, так показалось каждому — что это прямо внутри них весь окружающий мир громыхнул и затих. Только дикая, дикая боль.

Филин почувствовал, как по шее протекло что-то тёплое. Провёл рукой — кровь. Из ушей. Пиздец перепонкам.

И невыносимая тишина.

Ничего, абсолютно ничего не слышно. Ослеплённые глаза всё же быстро восстановили очертания близлежащей части вселенной, а вот слух пропал. Немое, жуткое синема. Скорчившиеся от шока и от боли люди ползали по камере, поливая сочащейся кровью цемент, а стонов не слышно. Только беззвучные гримасы.

Филину стало страшно. Вот так — хуяк! — и прощай, музыка…

И вдруг где-то далеко-далеко, в каких-то потаённых закоулках шокированного сознания или хрен знает чего, чем там набита башка, но там, глубоко, где-то там, вдруг тихо-тихо, но уловимо зазвучала песенка.