Семён Борисов - Баженов

• Название: Баженов
• Автор: Семён Борисов
• Издательство: Журнально-газетное объединение
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1937

В издании представлен биографический роман о российском архитекторе, художнике, теоретике архитектуры и педагоге Василии Ивановиче Баженове.

---

Находились скептики, которые прямо говорили:

— Вся эта затея — пустая. Императрица хочет показать, сколь богата держава, и дело дальше представления с фейерверком не пойдет…

Баженову такие предположения казались дикими.

Когда генерал Измайлов получил приказ Екатерины: «начинать разбирать старые в Кремле строения, как в плане обозначено», Баженов ожил.

Для будущего Кремлевского дворца очищалось место. Сносились старые, обветшалые строения. Была разобрана городовая стена от церкви Благовещения до церкви Петра-митрополита. На горе разобрали длинный кopпус старинных приказов, тянувшихся от Архангельского собора к Спасским воротам. Снесли здание дворцового запасного двора, палаты князей Трубецких, Дворы соборного духовенства, церковь Косьмы и Дамиана и ряд других строений, облеплявших Кремль… Державин, тогда еще молодой поэт, посвятил этому событию специальное стихотворение: «На случай разлома Московского Кремля для построения нового дворца в 1770 году архитектором Баженовым при отъезде автора из Москвы в Петербург»:

Прости, престольний град, великолепно зданье
Чудесной древности, Москва, России блистанье!
Сияющие верхи и горда вышина,
На диво в давний век вы были созданы:
В последни зрю я вас, покровы оком мерю
И в ужасе тому дивлюсь, сомнюсь, не верю
Возможно ли гробам разрушаться, восстать
И в прежней красоте нуднее процветать?
Твердыням таковым коль пасть и восстановляться,
То должно, так сказать, природе пременяться!
Но что не сбудется, где хощет божество:
Баженов! начинай, уступит естество!

Во время земляных работ для Большого дворца была вскрыта многовековая плесень погребов и подвалов — смрадный воздух окружал Кремль. Жалобы москвичей дошли до Екатерины. Пугаясь рвения Баженова, она указала Измайлову: «Если увидите, что рытье фундамента под Кремлевским дворцом в нынешней осенней поре воздух портит, то прикажите до зимы остановить».

Уже тянулись подводы с материалами для дворца. На Калитниковском поле устроили кирпичный завод. В «Московских ведомостях» печатались публикации с предложением брать поставки на лес, песок…

Душою всего дела был Баженов.

Иногда он оставлял работу и с опущенной головой шел по Кремлю. Ближе к реке тянуло свежестью воды, внизу, под горой, шумели рабочие, оборванные и худые, выезжали подводы со строительным мусором, а беззубые старухи, страшные и косматые, проклинали и сулили гибель безбожникам, которые разрушают храмы… За Москва-рекой лежало зеленеющее Замоскворечье, с кривыми узкими улицами и верхушками бесчисленных церквей. Через деревянный Москворецкий мост, к домику у красной церкви, часто направлялся Баженов.

В доме стариков Каржавиных жила сирота Груня — Аграфена Лукинична. Баженов сделал ей предложение. Будущее казалось обоим радостным и счастливым. Вскоре они поженились.

С этой поры Баженов ощущал свою жизнь полнее, ярче и тем радостнее отдавался любимой работе.

Начиналась сборка отдельных частей модели.

Екатерина изрекала:

— Мы теперь желаем все римское…

Баженов низко склонял голову и целовал протянутую руку императрицы.

Но Баженов не был подражателем. Он быстро убедился, что в вопросах искусства, а особенно архитектуры, Екатерина так же невежественна, как и ее предшественница. В своих оценках Екатерина руководствовалась настроениями, а не образованием и вкусом.

Баженов знал, что императрице нужны громкие, прославляющие ее царствование дела, крупные, для всех очевидные достижения, которые она могла бы приписать себе.

Баженов в успехе начатого дела не сомневался.

— Вы желаете, государыня, римское…

Кремлевский дворец превзойдет термы Диоклетиана в Спалато на восточном берегу Адриатического моря — огромное здание, распланированное по типу римского лагеря. Нужно превзойти все декоративные особенности дворца Диоклетиана — карниз над средними колоннами, подымающийся круглой аркой, аркадные стены на колоннах, связанных непрерывным рядом крупных арок, и ряд других особенностей римского дворца.

Большой Кремлевский дворец должен превзойти даже грандиозные термы Каракаллы, с их огромными залами и бассейнами, окруженными двориками и садами. По красоте он не будет уступать Лувру и Версалю, столько раз доставлявших Баженову наслаждение ясностью своих пропорций.

Вся величественная архитектура прошлого возникала в воображении русского зодчего, когда взыскательные руки вычерчивали контуры и силуэты отдельных частей дворца.

Общая композиция Большого Кремлевского дворца рисовалась автору как огромный комплекс, по форме близкий к треугольнику. Комплекс должен был включить все старые кремлевские архитектурные памятники — Арсенал, соборы, колокольню Ивана Великого. Не крылось ли тут опасности создать архитектурный конгломерат? Эту небывалую в истории архитектуры задачу Баженов разрешил с честью. «Проблему введения в новый комплекс разных по времени и стилю, не созвучных новому дворцу старых зданий, Баженов разрешил тем, что он дал, так сказать, инородные по отношению друг к другу здания в своем новом комплексе, что привело частично к художественной обособленности частей комплекса…. Освоение кремлевского архитектурного наследия шло здесь по линии создания нового живописного комплекса»… (Н. Кожин.)

Старая французская Академия, еще за столетие до пребывания Баженова в Париже, установила каноны архитектурных пропорций; они стали обязательными для зодчих классицизма: «При возведении здания необходимо, соблюдать три условия: прочность, удобство, красоту; их совершенство всецело зависит от степени таланта архитектора». Эти каноны, ясные, как закон золотого сечения, разве не получили своего применения в Версале и Лувре?

Вынашивая архитектурный образ Большого Кремлевского дворца, Баженов мысленно не раз возвращался к современным созданиям передовой французской архитектуры, казавшимся ему идеально решенными в духе античности. Обращаясь к образам античности, Баженов с волнением развертывал офорты Пиранези и следовал за полетами его необузданной фантазии. Казалось, никто, кроме Пиранези, не мог чувствовать мощь базилик Константина, терм Каракаллы и по деталям римских руин воскрешать античность во всем ее блеске и колоссальности. Не потому ли необузданный фантазер и безумствующий романтик Пиранези с берегов Тибра заставлял учащеннее биться сердце другого романтика на берегу Москва-реки…

Баженов высоко ценил западноевропейскую культуру, но переносить ее на русскую почву, без учета реальной обстановки и традиций русского искусства он считал неразумным. Сочетая западное мастерство с русским народным творчеством, с его национальной самобытностью, нужно, думал Баженов, создавать своих мастеров и свое мастерство. Василий Баженов сознавал всю силу, смелость и оригинальность русского народного гения, и, сын народа, он в своих творческих изысканиях всегда обращался к этим чистым и близким ему источникам.

Однако в руководящей верхушке русского дворянского общества последней трети XVIII века насаждались и были модны другие идеи, противоположные взглядам Василия Баженова.

Ярче всего сказывалось это на литературе — наиболее чувствительном инструменте, отражающем общественную идеологию господствующего класса.

Екатерина II требовала, чтобы литература описывала жизнь «в улыбательном роде». Болотов в своих записках рассказывает, что «самая нежная любовь, толико подкрепляемая нежными и любовными и в порядочных стихах сочиненными песенками, тогда получала первое только над молодыми людьми свое господствие».

Фонвизин в маленькой, но выразительной сцене «Бригадира» между Советницей и Иванушкой ярко характеризовал умственные запросы общества. «Боже тебя сохрани, — говорит Советница Иванушке, — от того, чтобы твоя голова была наполнена чем иным, кроме любезных романов! Кинь, душа моя, все науки. Не поверишь, как такие книги просвещают. — Madame! — отвечает ей Иванушка, — вы говорите правду. Я сам, кроме романов, ничего не читывал».

В переводных виршах Дезульер прямо обращалась к современному обществу с нравоучительной и средной сентенцией:

Овечки! ни наук, ни правил вы не зная,
Паситесь в тишине: не нужно то для вас.

Но сердца «овечек» мало смягчались от этих призывов: эта сентиментальная литература, наполненная «чепухою сладких слов», нисколько не мешала процветать дикому и жестокому крепостничеству, которое достигло едва ли не самых больших степеней произвола именно в царствование «просвещенной и чувствительной» Екатерины II. Для дворянского общества литература являлась лишь некоей «приправой чувственности». После повседневной расправы с крепостными на конюшне «сентиментальная» помещица уходила к себе в покои, углублялась в эротический мир французских романов, слезливых или до глупости восторженных, и потом откровенно объясняла по-русски своему тринадцатилетнему сыну все таинства любви и качества женского пола… «Общечеловеческая культура, приносимая иноземным влиянием, воспринималась так, что не просветляла, а потемняла понимание родной действительности; непонимание ее сменялось равнодушием к ней, продолжалось пренебрежением и завершалось ненавистью или презрением. Люди считали несчастьем быть русскими и, подобно Иванушке Фонвизина, утешались только мыслью, что хотя тела их родились в России, но души принадлежали короне французской» (В. Ключевский).