Андрей Ханжин - Поэт

• Название: Поэт
• Автор: Андрей Ханжин
• Жанр: Контркультура
• Год: 2011

---

Нарезав мелкими кусочками говяжье и куриное мясо, Кактус поджаривал его на подсолнечном масле прямо в бачке, добавляя туда же, для привкуса, несколько полосок хорошо прокопчённого бекона. Жадный мясной запах расползался по кладбищу, истекал сквозь землю на дно могильных ям и будоражил ещё не приняты в рай души воспоминанием о покинутой земле. И, вместе с душами, встревожились собаки. Одна из них, сука, оказалась посмелее, подошла к склепу, потянула воздух и улеглась, полуприкрыв умные печальные глаза. Художник вдруг заметил, что и у Кактуса, и у собаки одинаково трогательное выражение глаз, будто они родня в это чужом для них мире.

— Послушай, Кактус, — как-то неловко и неуверенно спросил Дрон, — а у тебя родственники какие-нибудь остались?

— Конечно остались! — совершенно неожиданно заявил бродяга. — У меня и мать жива, и отец, и брат с сестрой! Только далеко живут, в Приморье. Город Арсеньев, может слышал?

— Это в честь писателя? — зачем-то спросил шокированный Дрон.

— Ага. Который «Дерсу Узалу» написал.

— Ничего не понимаю! Я думал, ты сирота, ветром по миру гонимый… Какого ж чёрта ты здесь маешься?!

Мясо уже достаточно прожарилось кактус залил его водой из пластиковой фляги, засыпал сверху мелко нарезанной морковью с картофелем, постругал туда же корень сельдерея, посолил, добавил зажаренного до золотистости лука, подкинул несколько лавровых листов, накрыл крышкой, закурил и сказал:

— Ты тоже на сироту не похож.

Как-то быстро начало меняться освещение. Дрон откинул голову назад и посмотрел в небо. Рваная туча стремительно шла под солнцем в сторону моря. Сквозь её прорехи пробивались лучи и тут же исчезали, окрашивая землю в короткое жёлто-коричневое, а затем снова в серо-синее, долгое. И тут он увидел Кактуса совершенно иным, будто в этом освещении его сущность проступила сквозь смазанную маску бродячего пьянчужки и перед Дроном возник юркий амурский шаман с чуть раскосым разрезом, плавный в движениях… И ему вдруг стало ясно, почему — кладбище, откуда взялась симпатия, цветы, вечный огонь… Всё как-то упорядочилось и не вызывало больше никаких противоречий.

Варево закипело. Кактус вытащил из костра основную дровину, уменьшая пламя, отнял от бачка крышку, помешал содержимое деревянным черенком, всыпал туда сахара, добавил нарезанного кольцами лимона, окунул в гущу непременные маслины, которые выглянули из булькающей массы, будто глаза грешника, запорошил всё сверху петрушкой и укропом и оставил томиться, чтобы мясо разошлось и сделалось развалистым.

— Что лошадницы-то, не травят больше? — не зная, что сказать, спросил Дрон. Вышло фальшиво.

— Давай-ка вот лучше остограммимся, пока соляночка доходит. — Кактус сползал в склеп и вынырнул оттуда с литровой бутылкой вина в руках. — Помню, ты говорил, что водку терпеть не можешь, так я вот винца…

— Давай.

Бывает же так и часто бывает, что людям нечего сказать друг другу. Не оттого, что общего мало, а потому что и без слов всё понятно. И нет никакого напряжения в таком молчании. Летят облака, срываются последние листья, лежит собака. Проходит жизнь, совершаются тысячи событий, но оглянешься назад, и нечего вспомнить, кроме таких вот коротких зарисовок. А ведь будоражили разум замыслы! Дерзость великих свершений застилала горизонт! И свершалось может быть… Да не успокаивало душу. И запоминаются лишь такие минуты, которые казались пустыми, а оказались самыми важными.

— Давай, Кактус, разливай!..

— В Москву поедешь.

— Ночью и поеду.

— Да…

— А ты, значит, здесь на зиму…

— Даст бог, переживу.

— За солянку спасибо!

— Заезжай ещё.

— Цветы научишь красть?

— Научу.

— Осень…

— Да. Осень.

Не поехал он ни в какую Москву. И не собирался. Петербургские демоны не наигрались ещё, не вырвали сердце… Глаз только! Да что глаз! Ему так даже лучше — отчётливей цвета.

Вокруг её губ выступили солёные капельки пота. Сон это был или явь… Тяжёлые, словно мужчины, змеи обвивали её тело и вылизывали быстрыми языками, раздвоенными и скользкими, набухшие розовым соски её белоснежной норманнской груди. Она подогнула ноги в коленях, чуть развела их и то ли рука её, увитая серебряным браслетом, то ли ещё одна змейка с тонким узором кожи скользнула во влажное тепло. Она облизала губы, змеи жёстче сжали её прогнувшуюся спину, а незнакомый и вкрадчивый голос произнёс: «God in a heaven. Where is she?» Она провалилась внутрь себя, душа её стремительно пронеслась по мрачному коричневому подземелью, освещённому ослепительно голубой жижей, проступавшей сквозь трещины каменной кладки, вырвалась на волю, под дождь, и увидела, как одноглазый палач в испачканном глиной хитоне приколачивал к лежащему в грязи распятию хрипевшего от боли, варяжского бога Одина. Раздался звонкий щелчок, змеи исчезли и оставались только её пальцы, погружённые в пылающую влагу, она скользила, теряла, сбивалась с ритма, сама хрипела, как казнённая богиня, вытряхнула свободной рукой сумочку, нащупала продолговатый флакон дамской воды «Hugo Boss» облизала колпачок и нетерпеливо ввела флакон… Одноглазый палач засмеялся, вгоняя последним ударом гвоздь в левую ладонь несчастного, и поднялся, чтобы переступить через хрипящее и надломившееся в мучении тело к правой руке. Не останавливая движений, она резко подалась за палачом и с силой дёрнула его за край хитона. Мужчина потерял равновесие и рухнул перед ней на колени, обрызгав бисером разлетевшейся грязной жижи её лицо. «God in a heaven. Where is she?» Рука её ворвалась под хитон и нащупала нечто короткое и очень толстое. Палач схватил её за волосы, оттащил от себя. Резко ударил в живот и, когда она переломилась от боли, ткнул её лицом в липкий и смрадный пах казнённого. «Hugo Boss» продолжал двигаться с огромной скоростью. Скорость… Она кричала, когда одноглазый кат приподнял её и больно… Ей стало очень больно… А бог гладил её по щекам и плакал вместе с ней, а она вдруг вспомнила, что человек по имени Хуго Босс разработал форму для гитлеровского вермахта. И теперь ей казалось, что её насилуют эсэсовские рыцари, а бог гладит её по щекам, осушая слёзы, но не любит и оттого не хочет кончить вместе с ней.

Она обмякла, влажные глаза её полуприоткрылись, приход завершился. Подруга осторожно вынула шприц из её вены, что-то шепнула ей, промыла иглу в стоящей рядом кружке, дважды спрыснула, выбрала из пузырька полтора кубика кислого раствора и полушёпотом попросила сидящего у стены Дрона: «Вмажь меня». Художник взял шприц, поднялся и направился на кухню. «Куда ты?» Он не отреагировал. Подруга кинулась за ним, схватила за рукав и прокричала: «Отдай, тварь одноглазая!» Дрон развернулся и резко врезал ей коленом в живот. Девица согнулась, повалилась на пол и заскулила: «Инга, иди, забери у этого гада раствор!..» Никто не отозвался.

Дрон зашёл в кухню, сел на табурет, немного откинувшись к окну, качнул кулаком, отыскал в полумраке вену, осторожно подцепил её иглой, взял контроль и медленно надавил на поршень…

Изумрудное с коричневым.

Она была точной копией Марины, только звали её Инга. Дрон встретил её у Казанского собора в тот же вечер, когда простился с Кактусом. Он сидел на лавке у фонтана и слушал заунывные песни какого-то хиппаря, аккомпанирующего собственному вою на болгарской двенадцатиструнке. Она сама подсела к художнику. Рыжая, но не такая как та, а чуть темнее. Стрижка каре. На этом внешние различия заканчивались. Правда первитин отточил её черты, и она выглядела как та, перед приездом медицинской кареты. Потёртая косая куртка из мягкой кожи, джинсы в обтяжку, лёгкие, но объёмные ботинки. Серебряная змейка на руке. Ей не хватало ста пятидесяти рублей, чтобы купить раствор на Некрасовском рынке. Из тех четырёх сотен, что выдали Дрону в спецприёмнике ан дорогу до Москвы, у него оставалось триста. На остальные он купил три пачки сигарет. Теперь он отдал их очередной случайной знакомой. На Некрасовский они пошли вместе. А потом оказались в двухкомнатной малогабаритке в Весёлом посёлке, где хозяйкой была её подруга, такая же винтовая, которая всё продолжала шептать проклятия из комнатной полутьмы.

Минут через двадцать на кухне появилась Инга. Взяла сигарету и села напротив Дрона.

— Ты видел?.. — голос у неё был хрипловатый. Подсаженный.

Дрон молча кивнул.

— Из-за этого на иглу пристроилась. — пальцы её дрожали, когда она затягивалась. — Контроль теряю… Сорок минут приход — сорок минут кончаю.

— А просто ебаться не пробовала?

Она посмотрела на него, как на инопланетянина.

— Пробовала. Не торкает. ладно, извини… Ты на эту дуру внимания не обращай, — махнула она рукой на проклятия, доносившееся из темноты, — у неё крышу напрочь снесло… Слушай, чувак, а ты сам-то вмазался?

Дрон кивком указал на шприц, валяющийся у неё под ногами.