Александр Волков - Владигор. Князь-призрак

• Название: Владигор. Князь-призрак
• Автор: Александр Волков
• Издательство: Азбука, ACT
• Жанр: Фэнтези
• Год: 1999
• ISBN: 5-237-01527-1, 5-7684-0664-6

Свергнув Климогу, Владигор по праву занял синегорский престол. Но начало его царствования не было безмятежным, над страной реяла черная тень предыдущего правителя…

Не пристало князю править, не выходя за порог дворца, узнавать о нуждах подданных из уст лукавых царедворцев. Владигор решает под видом бродяги на себе испытать, каково живется простому человеку. Между тем злодеи-самозванцы только и ждут случая, чтобы воспользоваться его отсутствием…

---

— Пусть сосут, пока брюхо не лопнет, — усмехнулась Любава.

— Как же, лопнет оно у них, жди! — возмутился Филька. — Утробы луженые!

— А не лопнет само — поможем! — договорила Любава. — Говоришь, князь жив?

— Жив, краса моя, клянусь Перуном! — Филька рухнул перед княжной на колени и рванул ворот рубахи.

— Отыщи мне его! — коротко приказала Любава, чуть тронув ладонью жесткий ежик на Филькиной голове. — Скажи, пусть сам ко мне явится или знак какой даст!

— Какой знак? — Филька задрал голову и сквозь пальцы княжны посмотрел в ее глаза преданным взглядом.

— Брат поймет, — улыбнулась Любава, потрепав Фильку по волосам. — Лети!

Филимон покорно склонил голову и незаметно для Любавы коснулся губами ее горностаевой мантии. В тот же миг шершавый бархат как огнем ожег губы птицечеловека, замысловатый узор кафтана и штанов слился в пестрый перьевой покров, плечи сдвинулись к лопаткам, образовав основания крыльев, а острые когти прорвали головки козловых сапог.

В этот миг далеко внизу скрипнули прихваченные ночным заморозком петли, и на лестнице послышались торопливые шаги.

— Лети, Филька! — шепотом приказала Любава, отступая к окну.

Филимон стукнул когтями по половице, взмахнул крыльями, взлетел в воздух и бесшумно опустился на плечо княжны, обдав ветерком ее встревоженное лицо.

В дверь негромко и почтительно постучали.

— Кто там? — спросила Любава, осторожно приоткрывая половинку окна. — Ты, Кокуй?

— Кому еще быть, как не мне, — ответил голос из-за двери.

— Что в такую рань? Я будить не велела! — строго сказала Любава, выставляя руку в окно и слегка поглаживая ладонью шершавое Филькино крыло.

— Гонец из Города, — отозвался хриплый голос Кокуя. — Князь Владигор помер.

— Как это помер?! — воскликнула Любава, выталкивая Фильку.

— Да так, — вздохнул за дверью Кокуй. — Живот, говорят, схватило — и все!

— Ох, братец, горе ты мое горькое! — заголосила Любава.

— Мало! Мало! — защелкал ей в ухо Филька. — Слезу, слезу пускай!

— Не могу, Филя, с детства не плакала! — прошептала Любава, оглянувшись на дверь.

— Дело поправимое — глянь на меня! — приказал Филимон.

Любава повернула голову и наткнулась на взгляд желтых глаз птицечеловека. Филин смотрел на княжну так, что у нее невольно перехватило горло, а к глазам внезапно прихлынула волна жаркой, неукротимой влаги.

— Вот и открылся в тебе слезный дар, — чуть слышно шепнул Филимон. — Теперь иди!

Филин раскинул крылья, снялся с ее руки и полетел в сторону леса. Любава проводила его долгим задумчивым взглядом, прикрыла окно и, ощутив на щеках потеки соленой влаги, пошла к двери.

Глава третья

На похоронах Десняк держал себя со скорбным достоинством мудреца, который многое постиг и повидал на своем долгом веку. Его вытянутое сухощавое лицо было исполнено строгой печали. «Да, я скорблю, князь был молод, а смерть либо слепа, либо чересчур глазаста, — читалось на этом лице, — но теперь князь в ее власти, а нам остается лишь достойно почтить память о нем, дабы не печалить его светлую бессмертную душу зрелищем земных мерзостей, с которыми он бился до последнего своего вздоха…»

Десняк сохранял на лице это выражение с того момента, как переступил порог княжеского двора, и до конца погребения, которое скорее можно было бы назвать вознесением, ибо колоду с телом установили на плоской вершине хворостяной кучи и запалили факелами с четырех сторон.

Языки огня быстро, как красные мыши, побежали по кривым щелям между сучьями и, достигнув колоды, стали быстро и жадно вылизывать ее тесаное дно, напомнив Десняку дворовых псов, кидающихся на свежую убоинку. Он вспомнил кровавые ошметки и клочья шерсти, вмерзшие в землю посреди его двора: все, что осталось от Хрипатого — отличного сторожа, умевшего не только рычать из-под ворот, но и бесшумным прыжком сбивать с ног ночного вора. И вот этой ночью Хрипатому не повезло: вор попался бывалый и упредил пса точным броском тяжелого клинка на грубой деревянной рукоятке. Орудие убийства было настолько топорно, что на него не позарилась даже дворня, и поэтому клинок так и остался торчать из затылка обглоданного собачьего черепа.

С дворней в то утро вообще происходило что-то странное: баба, подававшая Десняку тапочки, предварительно нагретые ее же ступнями, явилась лишь после третьего звонка колокольчика, но была не заспанной, как обычно, а, напротив, необыкновенно суетливой и расторопной. Правда, подавая тапочки, она их перепутала, отчего Десняк, вскочивший с постели на беспокойный шум под окном, зацепился ногой за ногу и едва не растянулся на половицах. В другое время он бы тут же самолично задрал на бабе рубашку и прошелся плетью по ее голой жирной заднице, но скрип ворот и топот подков по мерзлой земле отвлекли его.

Десняк подбежал к окну, но, пока растапливал теплым ночным дыханием морозный узор на слюдяной пластинке, топот затих, и в протертый от инея кружок он увидел лишь прыгающие над остриями ограды шапки верховых. Все это показалось Десняку столь странным, что он даже не стал вызванивать мальчишку-курьера, а сам треснул кулаком в стык между рамами и, когда они распахнулись, перегнулся через подоконник и что есть мочи заорал вслед всадникам: «Куда понеслись, черти? Кто приказал?»

Но ни одна из шапок даже не обернулась на крик боярина, и лишь баба за его спиной робко и почтительно прошептала: «С-сбежали!.. П-погоня!..»

— Кто сбежал? За кем погоня? — резко обернулся к бабе Десняк.

— Т-тысяцкий! Берсень! — прошептала баба, испуганно прижав к груди пухлые веснушчатые руки.

— Что ты мелешь, дура? — нахмурился Десняк. — Ерыга говорил, что он совсем дошел, сдохнет со дня на день…

— П-помогли! — пролепетала баба, моргнув редкими белесыми ресницами. — Из-изм-мена!..

— Какая измена? Кто? Ерыга? — Десняк шагнул к бабе и вцепился в складки рубахи на ее груди. — На кол посажу! В медном быке зажарю! Жеребцами разорву!

— Н-некого! П-пропал Ерыга! — пискнула баба, закатив под лоб круглые зенки.

— Под землей найду! Удавлю как бешеную собаку! — рявкнул Десняк так яростно, что с перепугу баба лишилась чувств и осела на пол, оставив в руках Десняка широкий лоскут ветхой своей рубахи и выкатив круглый живот, прикрытый плоскими, как оладьи, грудями.

— Эх, Тёкла, Тёкла! — вздохнул Десняк, глядя на эти расплывшиеся телеса. — А какая была козочка! Не красят нас годы, ой не красят!..

Он вернулся к окну, посмотрел сверху на дворовую суету, на раскиданные по земле останки Хрипатого, вынул из пазов слоистый квадратик слюды и, подойдя к бабе, приложил замерзшую пластинку к ее узкому морщинистому лбу. Баба вздрогнула, тяжко вздохнула и, разлепив веки, уставилась на Десняка мутными круглыми глазами.

— Вставай, Тёкла, вставай! — прокряхтел старый боярин, опускаясь на колено и просовывая сухую ладонь под жирный бабий затылок. — Ну, погорячился, прости! Ты ж меня знаешь, всегда крут был, но долгой злобы никогда в себе не держал.

— Мне ли тебя не знать, барин! — пролепетала Тёкла, стыдливо прикрывая грудь. — А за рубаху не печалься, дай мне полоску ткани, я ее так приставлю да нитками прихвачу, что лучше новой будет держаться!

— Справлю я тебе новую рубаху, Тёкла, — сказал Десняк, прислушиваясь к шуму в нижних сенях. — Эту можешь на тряпки пустить.

— Спасибо, барин, но я уж лучше в этой век свой доживу, — робко перебила Тёкла, — а новую приберегу, пусть меня лучше в гроб в ней положат.

— А что так? — удивился Десняк. — Хворобу какую в себе почуяла, что на тот свет заспешила?

— Пока не заспешила, — сказала Тёкла, — а то бы враз новую рубаху надела!

— Не понял! — воскликнул старый боярин. — Боишься, что я ее ядом напитаю? К чему мне такой грех на душу брать?

— Не о тебе речь, барин, — скорбно вздохнула Тёкла. — Хозяйка молодая со свету сживет, как меня в новой рубахе увидит!

— А ей-то что за дело до твоей рубахи? — сказал Десняк, подставляя ладонь под пухлый локоть Тёклы.

— Ей до всего дело есть, — ответила баба, поднимаясь с полу. — Особливо до прошлых твоих проказ. Вот и ходим все в затрапезе да телеса наедаем, чтоб этой гадюке чего не померещилось!

— Ей-то что! — досадливо вырвалось у Десняка. — Сама распалит, растравит, а как до дела доходит, так в кусты! Чисто пес на сене: сам не ем и другим не дам!

— А ты, хозяин, не печалься! — вдруг жарко прошептала Тёкла. — Есть кому тебя утешить! Я хоть нынче с виду бабешка неказистая, но с лица воды не пить, а ежели до дела дойдет, так не хуже молодой кобылы взыграю!

Тёкла приподнялась на локтях, воровато оглянулась на приоткрытую дверь и, обхватив пухлой рукой морщинистую шею Десняка, с силой притянула его лицо к своей бурно вздымающейся плоти.