Р. Скотт Бэккер - Око Судии

• Название: Око Судии
• Автор: Р. Скотт Бэккер
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-699-61264-2

Долгожданное возвращение во вселенную «Князя пустоты»!

Действие новой трилогии Р. С. Бэккера начинается спустя 20 лет после событий, произошедших в «Падении Святого города». Всевидящий Аспект-Император Келлхус ведет вторую войну, Великую Ордалию, против Консульта. И если армия Аспект-Императора победоносно продвигается на мили вперед, покоряя некогда гордые народы, то за спиной у Келлхуса все не так радужно.

В столице зреет заговор, цель которого — лишить Аспект-Императора власти. Жрицы богини Ятвер ждут Воина Доброй Удачи, который согласно пророчеству должен уничтожить Келлхуса. Изгнанный колдун Ахкеймион и Мимара, ведьма с Оком Судии, пускаются в опасное путешествие, чтобы узнать истинную природу Аспект-Императора.

Впервые на русском языке!

---

— Когда наутро я проснулся, — продолжил он, — я не знал, что и думать. Мне не показалось, что это откровение, мне просто стало любопытно. Исключения возникают постоянно. Были бы мы сейчас в Атьерсе, я показал бы тебе целые тома, в которые занесены различные разновидности случаев, когда Сны дают осечку: изменение последовательности, подмены, исправления, искажения и прочее и прочее. Немало колдунов Завета потратили жизнь на то, чтобы истолковать их значение. Нумерологические шифры. Пророческие послания. Вмешательство свыше. Тут легко пасть жертвой навязчивых идей, при том, через какие страдания приходится проходить. Эти люди не могут убедить никого, кроме самих себя. Не лучше философов.

Поэтому я решил, что Сон про ушибленный палец — это мой собственный сон. Сесватха не ушиб палец, сказал я себе. Это я ушиб палец, когда видел Сон, что я Сесватха. Ведь это не чей-нибудь, а мой палец болел целое утро! Такого никогда не было, сказал я себе. Пожалуй…

И разумеется, на следующую ночь снова вернулись привычные мне Сновидения. Снова кровь, огонь и ужас. Прошел год, может, больше, прежде чем я увидел во сне еще одну житейскую мелочь: Сесватха бранил ученика на террасе, выходящей на Сауглишскую Библиотеку. Ею я пренебрег так же, как и первой.

Потом, два месяца спустя я увидел во Сне еще одну простую подробность: Сесватха в скрипториуме, скрючившись, читает свиток при свете догорающих угольков…

Он помедлил, то ли чтобы дать почувствовать важность сказанного, то ли чтобы еще раз пережить воспоминание, он и сам не знал. Иногда слова сами себя обрывали. Он теребил край плаща, перекатывая грубый шов между большим и указательным пальцами.

Мимара провела краем ладони по внутренней стороне плошки, чтобы выгрести последние остатки каши — будто рабыня или служанка. Странно было, заметил Ахкеймион, как она то вспоминала, то вновь забывала свои джнанские привычки.

— Что это был за свиток? — спросила она, проглотив.

— Утерянная рукопись, — ответил он, погруженный в воспоминания. — «Параполис» Готагги, — добавил он, очнувшись. — Я понимаю, что это заглавие тебе ничего не говорит, но для ученого это… да пожалуй, чудо, не меньше. «Параполис» — утерянная книга, весьма известная, первый крупный трактат о политике, на который ссылаются чуть ли не все авторы древнего мира. Это было одно из величайших сокровищ, пропавших во время Первого Апокалипсиса, а я, я-Сесватха, — видел во Сне, как я читаю его, сидя в хранилищах библиотеки…

Мимара последний раз провела языком по ободку плошки.

— А ты точно уверен, что ты это все не придумал?

От раздражения смех его был холодным, как мрамор.

— У меня достаточно острый язык, чтобы меня считали умным, но уверяю тебя, я далеко не Готагга. Нет. Я не сомневаюсь, что все так и было. Я проснулся в состоянии лихорадочной спешки, бросился искать перо, пергамент и рог, чтобы набросать все, что пока еще помнил…

Забыв о еде, Мимара наблюдала за ним с мудрым спокойствием, которое красоте ее матери придавало законченность и совершенство.

— Значит, Сны были реальны…

Он кивнул и прищурился, вспоминая о чуде, которое произошло тем утром. О дивный, захватывающий дух прорыв! Казалось, что ответ вот он, вполне оформился, прозрачный, как пар, поднимающийся над утренним чаем: он начал видеть Сны за пределами узкого круга сновидений, в котором пребывали его бывшие братья по Завету. Он начал видеть Сны о повседневной жизни Сесватхи.

— И больше никто, никакой адепт Завета никогда не видел во Сне ничего подобного?

— Может быть, куски, фрагменты, но не так.

Как это было странно, получить главное откровение всей его жизни в примитивных мелочах — ему, которому довелось сражаться с умирающими мирами. Впрочем, великое всегда зиждется на малом. Он часто думал о людях, которых знал — воинственных и просто целеустремленных, — об их завидной способности ни на что не обращать внимания и ничему не придавать значения. Своего рода сознательная неграмотность, словно все проявления недостойных страстей и сомнений, все бренные подробности, которые составляли реальность их жизни, написаны на языке, которого они не в состоянии понять, и поэтому должны осуждаться и принижаться. Этим людям не приходило в голову, что презирать мелочи — это презирать самих себя, не только презирать истину.

Но в том и состоит трагедия публичности.

— Но почему такие перемены? — спросила Мимара. Изящный овал ее лица тепло и неподвижно светился на мрачном фоне черной лесной чащи. — Почему ты? Почему сейчас?

Сколько раз он поверял все эти вопросы пергаменту и чернилам.

— Не представляю. Может быть, это все Шлюха, гребаная Судьба. Может быть, это приятные последствия моего сумасшествия — поверь, никто не может вынести то, что денно и нощно выносил я, и немножко не сойти с ума. — Он закатил глаза и так карикатурно задергал головой, что Мимара засмеялась. — Может быть, прекратив жить собственной жизнью, я стал жить его жизнью. Может быть, какие-то смутные воспоминания, искорка души Сесватхи, долетают до меня… Может быть…

Голос сорвался, и Ахкеймион, поморщившись, прочистил горло. Слова могли воспарять, падать, сверкать, иногда ярче солнца. Ослеплять и освещать. Другое дело голос. Он остается привязан к почве выражений. Как бы ни плясал голос, под ногами его всегда лежали могилы.

Продолжая тяжелый вздох, Ахкеймион произнес:

— Но есть намного более важный вопрос.

Она обхватила колени, щурясь на всплески и спирали языков пламени, и лицо ее было, скорее, осторожным, чем безучастным. Ахкеймион догадывался, как он выглядит со стороны: в суровом взгляде — вызов, агрессивная самозащита, гроза своим подручным. Он казался желчным стариком, который сваливает свои доводы все в кучу, размахивая ослабевшими кулаками.

Но если и было у нее в глазах осуждение, он его разглядеть не мог.

— Мой отчим, — ответила она. — Этот более важный вопрос — Келлхус.

Наверное, он смотрел на нее, открыв рот, таращил глаза, словно оглушенный ударом по голове.

Он-то говорил с ней, как с посторонним человеком, пребывающим в блаженном неведении, а на самом деле, она была связана с ним с самого начала. Эсменет — ее мать, а значит, Келлхус приходится ей отчимом. Хотя Ахкеймион знал это и раньше, глубинный смысл этого факта полностью ускользнул от него. Еще бы она не знала о его ненависти. Еще бы она не знала в подробностях историю его бесславия!

Как он мог оказаться таким слепым? Ее отцом был этот дунианин! Дунианин.

Разве отсюда однозначно не следует, что она — орудие? Что она сознательно или неосознанно выполняет роль шпиона. Ахкеймиону довелось быть свидетелем того, как целая армия — целая священная война! — подчинилась его пугающему влиянию. Рабы, князья, колдуны, фанатики — все без разбора. Сам Ахкеймион отказался от своей любимой — от своей жены! Могла ли устоять простая девушка?

В какой мере ее душа осталась ее душой, а в какой ее подменили?

Он смотрел на Мимару, пытаясь за суровым выражением лица скрыть слабость.

— Это он тебя прислал?

— Что? Келлхус? — проговорила она с искренним недоумением и даже замешательством.

Она смотрела на колдуна, открыв рот и не в силах произнести ни слова.

— Если его люди найдут меня, они приволокут меня домой в цепях! Бросят к ногам моей распутной мамаши — можешь мне поверить!

— Он прислал тебя.

Что-то в его голосе прозвучало такое, что она отшатнулась. Какая-то нотка безумия.

— Я не л-л-гу…

Глаза ее заволокли слезы. Она как-то странно склонила голову набок, словно отворачивая лицо от невидимых ударов.

— Я не лгу, — повторила она угрожающе. Ее лицо исказилось гримасой. — Нет. Послушай. Все же было так хорошо… так хорошо!

— Так оно и бывает, — услышал Ахкеймион свой резкий беспощадный голос. — Так он и отправил тебя. Так он и правит — из темноты наших собственных душ! Если ты почувствовала, если ты знаешь, то это попросту означает, что здесь более глубокий обман.

— Я не знаю, о чем ты говоришь! Он… он всегда был таким добрым…

— Он когда-нибудь велел тебе простить свою мать?

— Что? О чем ты?

— Он когда-нибудь рассказывал тебе о твоей же душе? Говорил слова утешения, исцеляющие слова, слова, которые помогали тебе увидеть себя яснее, чем когда-либо?

— Да, то есть нет! И да… Пожалей меня… Все это было так… так…

Его облик был гневен, то была застарелая ненависть, с годами ставшая нечеловеческой.

— Ты когда-нибудь обнаруживала в себе благоговение к нему? Как будто что-то нашептывает тебе в ухо: этот человек — больше, чем человек? Ты чувствовала себя вознагражденной, выше всякой меры, от одной только его ласковости, от самого факта его внимания?

Он говорил и весь трясся, дрожал от воспоминаний, в наготе от безжалостно сорванных с него двадцати лет. Ложь, надежды и предательства, вереница шумных битв под палящим солнцем подступали к нему как наяву.