Карл Тиллер - Замыкая круг

• Название: Замыкая круг
• Автор: Карл Тиллер
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-271-45445-5

Давид не помнит, кто он. Объявление, которое он помещает в газете, призывает друзей и знакомых описать его жизнь, чтобы запустить процесс воспоминаний. Три человека откликаются на просьбу, но за давностью лет фокус расплывается, и свидетельства превращаются в сказки чужой и собственной жизни. Виртуозно владея странной манерой рассказа, зыбкой, подобно песку в пустыне, Тиллер так пишет о разобщенности людей и о неспособности понимать другого, что невольно вспоминаются Ибсен и Чехов. Роман получил, среди прочих, обе самые престижные литературные награды Норвегии — премии Союза критиков и Союза книготорговцев, что случается крайне редко: первая традиционно отдается рафинированной высокохудожественной литературе и рассчитана на искушенных в чтении интеллектуалов, вторая же говорит о популярности книги у массового читателя. Но совпадение в выборе обоих жюри неслучайно — в этом романе современного классика каждый найдет свое. «Замыкая круг» переведен на множество языков, номинирован на премию Северного Совета и в 2009 году обеспечил Тиллеру Европейскую премию по литературе.

---

— Ну?

— Пожалуйста, Венке. После обсудим.

— Почему?

— Слушай, не начинай с ходу допрос, — говорю я, слегка безнадежным тоном, но с улыбкой. — Я же только-только вошел.

— Допрос? Я просто интересуюсь.

Смотрю на нее, тихонько вздыхаю.

— Просто настало время разойтись в разные стороны, — говорю я. — Оказалось, мы не настолько похожи, как думали поначалу, и в музыке, и в общении.

— И обнаружилось это вдруг, в одночасье? Не могли подождать до конца турне?

— Могли, конечно. Но не получилось.

— Не получилось. А почему?

Я смотрю на нее, умоляюще, не в силах я продолжать этот разговор, сейчас не в силах. Но она гнет свое, с всегдашним упорством, смотрит мне прямо в глаза и требует ответа. Секунду я молчу, вздыхаю.

— Ну, обычная история с пресловутой последней каплей, — отвечаю я, нехотя. — Они вдруг принялись обвинять меня в негативизме, и я разозлился, потому что раньше они ничего такого не говорили, наоборот, смеялись над моим черным юмором и поддакивали, словом, мы поссорились, и вот… я здесь!

Венке смотрит на меня, сокрушенно качает головой.

— Да, да, конечно! — Я вскидываю руки: мол, сдаюсь, согласен, я совершенно безнадежен.

— Ладно, Юн! — Венке смеется, ей нравится видеть меня таким, нравится, что можно обо мне позаботиться. — Проходи, садись.

Я улыбаюсь, сую руки в карманы, не спеша иду в комнату, сладковатый запах ароматических курений щекочет ноздри, вкрадчивый голос Джони Митчелл наплывает мне навстречу, что-то из альбома «Голубизна», не помню название. Останавливаюсь посреди комнаты, гляжу по сторонам. Верхний свет выключен, на подоконниках и на столе горят свечи, большие канделябры с белыми свечами, бросающими на белые стены трепетные тени.

— Как красиво у тебя стало, — говорю я, гляжу на большую картину Розины Вахтмайстер, в золотой раме.

— Да уж, конечно, — смеется она.

— Правда-правда, — говорю я, стараюсь, чтобы она поверила, улыбаюсь ей.

Она тоже улыбается в ответ.

— Спасибо, — говорит и, помолчав, добавляет: — Чаю выпьешь?

— Нет, спасибо.

— Тогда бокальчик вина?

— Не откажусь, если за компанию! Только открывать бутылку ради меня не стоит.

— Такое мне бы и в голову не пришло.

— Нахалка, — говорю я.

Мы глядим друг на друга, опять смеемся, а секунду спустя она исчезает на кухне. Я подхожу к дивану, отодвигаю подушку, плюхаюсь на сиденье, кладу руки на спинку.

— Как с учебой? — спрашиваю.

— Ничего, — отзывается она и умолкает, мне слышно, как она отрывает пластик с горлышка бутылки. — В общем, неплохо, — продолжает она. — Немного утомительно, поскольку живу-то я здесь, а не в Тронхейме. Но я не жалуюсь.

— Хм.

— Вдобавок они начали выкладывать лекции в Сети, так что теперь полегче стало.

— Конечно, — говорю я, слышу глухой хлопок, с каким пробку выдергивают из бутылки. Еще секунда-другая, и Венке возвращается в комнату.

— Ну вот. — Она ставит бутылку на стол, идет в угол, к шкафу, стеклянные дверки, открываясь, тихонько дребезжат. Она достает два бокала, которых я раньше не видел, — оранжево-красные, узкие бокалы, дамские, по три сотни за штуку, их делает какая-то средних лет тетка с серьгой в ухе. — А что стряслось дома на сей раз? — спрашивает Венке, оборачиваясь и возвращаясь к столу. На меня не глядит, садится в кресло напротив, берет бутылку, наполняет бокалы.

— Да ничего особенного, — отвечаю я и добавляю: — Сама знаешь, как оно бывает, мы не очень-то ладим между собой. — Невмоготу мне это обсуждать, делаю вид, что все это сущая ерунда, о которой и говорить не стоит, так, обычное дело.

— А ты не задумывался, почему вы не ладите? — спрашивает она, отставляет бутылку, глядит прямо на меня зелеными крыжовенными глазами.

Я отвечаю не сразу, выдавливаю тусклую улыбочку, как бы прошу оставить эту тему.

— Ну?

— Венке! — со вздохом говорю я.

— Нет, правда, задумывался?

— Может, о другом поговорим?

— Но это важно. — Она смотрит на меня, улыбается. — Ведь речь идет о твоей матери и твоем брате.

Гляжу на нее, зеленые глаза блестят заинтересованностью, которой я никогда не понимал, ума не приложу, откуда у нее такое неуемное любопытство. Она улыбается, пробует выглядеть спокойной, но все равно чертовски напориста.

— Знаю, но я не в силах говорить об этом прямо сейчас. — Беру бокал, стараюсь улыбнуться. — Твое здоровье.

Она тоже берет бокал, поспешно отпивает глоток, даже «твое здоровье» не говорит, будто недосуг ей.

— Как ты думаешь, почему у тебя такие плохие отношения с матерью и братом? — Венке смотрит на меня в упор, держит улыбку, но уже в боевом настроении, я пробыл здесь всего ничего, а она уже завелась.

Гляжу на нее, молчу, чувствую, как внутри закипает злость.

— Венке, пожалуйста! — Я злюсь, но пытаюсь говорить просительным тоном, прошу ее прекратить, добавляю: — Не допрашивай меня.

— Да я и не допрашиваю.

— А по-моему, допрашиваешь. Я всегда воспринимал это таким образом.

— Вот как?

— Да. — Вымучиваю подобие улыбки. — Когда этак выпытывают, для меня это допрос.

Тишина.

— Если я и выспрашивала, то лишь потому, что любила тебя. Беспокоилась за тебя.

— Понятно, — бормочу я, — но… — Умолкаю, сижу, покачивая головой, не знаю, что сказать, мне просто невмоготу прямо сейчас обсуждать эту тему, и она не вправе выпытывать, анализировать меня, не желаю я с этим мириться, квартира, конечно, ее, но тем не менее… Я смотрю на нее.

— Что «но»? — говорит она, не отступает, сидит себе, горит интересом, ждет.

— Не знаю, — говорю я, уныло, безнадежно.

— Речь вовсе не о допросе, — говорит она. — Речь о близости, о желании приблизиться к другому человеку, впустить других людей в свою душу. Вот о чем речь.

— Да-да, — уныло вставляю я. — Разумеется, ты права!

— Разумеется, я права?

Я смотрю прямо на нее, молча, показываю, что говорю всерьез, что мне правда невмоготу, должна же она наконец понять. А она не понимает, ей это неинтересно, вот всегда так, знай гнет свое.

— В этом-то и заключается твоя проблема, Юн, знаешь?

— В этом?

— Да, в этом! В манере себя вести, даже здесь и сейчас. Ты же увиливаешь всякий раз, когда кто-нибудь пробует к тебе приблизиться.

— Ясное дело, — говорю я, унылым, безразличным тоном.

— Да ты послушай себя. Послушай, как ты сейчас разговариваешь. «Разумеется, ты права», «ясное дело», «да-да». Ты ведь не желаешь со мной разговаривать!

— Мы же разговариваем.

— Да, но не так, как полагается.

Беру бокал, отпиваю глоточек, ставлю бокал на стол, ничего не говорю, только злость все растет, я чувствую, что сердце начинает биться учащенно, кровь стучит в висках, и зачем я только сюда приперся, черт меня к ней понес, никогда я не поумнею, надо было все-таки двинуть в летний домик.

— Ты когда-нибудь задумывался, почему ты такой? — продолжает она, гнет свое.

— Пожалуйста, хватит, а?

— Нет, ты скажи, задумывался?

— Прекрати, — говорю я, чуть громче. Если это не допрос, то я уж и не знаю.

— Не виляй! — Венке улыбается, рассчитывает, что с улыбкой выходит менее агрессивно. — Может, попробуешь все-таки поговорить как следует? Ты задумывался о том, почему ты такой? — повторяет она.

Я смотрю на нее, качаю головой.

— Венке! Говорю в последний раз: я просто не в силах обсуждать свою персону.

— Еще бы! Ты никогда этого не делал и не делаешь. А вот мне как раз очень интересно, задумывался ли ты об этом. Задумывался? Задумывался, почему не желаешь говорить о себе, почему не желаешь никого к себе подпускать, даже подругу, с которой вместе жил?

Я смотрю в пол, молчу, черт, до чего же несносная, просто не верится, что она способна так поступать, так мучить людей, внутри вскипает злость. Я резко фыркаю носом, опять смотрю на нее:

— Знакомая ситуация, по-моему. Сидим тут и, как всегда, ни к чему не придем.

— Да, — с жаром говорит она. — О том и речь. Я же спрашиваю тебя: как ты думаешь, почему почти всегда получается именно так? Почему разговор буксует, почему ты не желаешь говорить, почему боишься раскрыться, показать, кто ты, о чем думаешь, во что веришь, почему никого к себе не подпускаешь?

— Ну… мы разные, — говорю я, взмахиваю рукой, сердито, безнадежно. — Ты не в состоянии просто с этим примириться? Может, тут вопрос пола, не знаю. Я, во всяком случае, не в силах обсуждать это в данный момент. Устал.

— Знаешь, что я думаю?

— Венке! Хватит, кончай!

— Знаешь, что я думаю? — повторяет она, упрямо, будто и не слышит, что я говорю, ее как бы несет, швыряет прямо на меня. — Страх близости, страх подпустить к себе других, по-моему, его-то Ларс и Андерс и называют негативизмом, — это же две стороны одной медали. То же касается и твоего отношения ко мне, когда мы жили вместе. Знаешь… мои подруги считали тебя жутко симпатичным, и многие после говорили, что завидовали мне, когда мы были вместе… но когда увидели, как ты со мной обращаешься, завидовать перестали. Я словно вообще не существовала. Иной раз ты смотрел на меня как на пустое место.