Александр Кузьменков - Группа продленного дня

• Название: Группа продленного дня
• Автор: Александр Кузьменков
• Жанр: Прочая старинная литература

---

С его уходом Кравцов понял: есть полчаса, от силы час, чтобы избежать тюремной вони немытых тел, презрительных окриков охраны и тупых, никчемных вопросов следователя. Мысль о них заставила сердце лихорадочно зачастить, наполнила и полонила тело темным и тоскливым ужасом; нет, этого надо было избежать. Как угодно.

Он через голову стащил футболку и, опустившись на колени, обернул ею лезвие, тем самым укоротив его до нужной длины. Память мертвых и воля мертвых делали движения точными и размеренными. Плоть подалась, впустила хищный металлический холод, под напором железа внутри что-то рвалось с мерзким крахмальным хрустом. Кравцов, не в силах совладать с раздирающей болью, отбросил вакидзаси и, наклонившись вперед, перенес вес тела на руки, чтобы расслабить брюшные мышцы, движение отозвалось новой болью, и он неуклюже и нелепо, с долгим стоном перевалился на бок. Он бережно потревожил рану кончиками пальцев: крови почти не было, но в разрушенном теле что-то мучительно и тяжко плескалось, звук толчками тек изнутри вместе со слабыми темно-вишневыми струйками. А ты газетку прилепи, сказал Кравцов себе. Его медленно сковывала вязкая, холодная дурнота, он чувствовал, как, покорствуя ей, стынут руки и ноги; воздух растрескался, и его зазубренные осколки царапали гортань; рот иссушила внезапная полынная горечь, – впрочем, это была всего лишь плата за избавление, цена входного билета. По жилам беззвучно и беспрепятственно лилась уже кровь, но смерть. Сердце, все еще не согласное с неизбежностью, билось гулко и часто, однако мозг опередил его, – не справляясь с тошнотворным головокружением, суматошно вытряхивал из своей копилки окаменелые пустяковины: огрызки плесневелых фраз, обрывки истрепанных сновидений. Предметы вокруг выцвели, отступили, сделались мертвы для глаза, освобождая зрение для сумрака благой и безмолвной пустоты. Вот и все, пробормотал Кравцов в пустоту, едва улавливая звуки собственного голоса, ибо тот доносился издалека, из страны мутного серо-зеленого света, вот и все.

Ватанабэ сделал привал среди низкорослого, тенистого ивняка, на берегу быстрого и мелкого ручья, дно которого устилала веселая пестрая галька. В прозрачной воде суетились мальки. Отложив посох, Ватанабэ черпнул воду горстями, и рыбешки бросились врассыпную. От холода заломило зубы. Он скинул соломенные сандалии и опустил ступни в обжигающе студеные струи, но этого показалось мало. Он разделся догола, встал на колени и облился с головы до ног, избавляясь от многодневного пота и дорожной пыли. Листья ивы напоминали наконечники стрел, но эта увядшая память уже не бередила душу, не застила глаза и не мешала словам складываться в строки:

Не дошли.

Только ветер

Шевелит в траве сасимоно...

Владимиру Монахову, протагонисту и соавтору

 

1

Щуплая тропинка, заросшая полынью, вяло сползала вниз, к дороге. Дачный поселок поплелся было следом, но потом споткнулся, отстал и прекратил дышать в затылок. Барби заныла: ну вот, блин, ногу натерла, чё пешкодралом-то поперлись? Тут тачку фиг дождешься, заплутает, объяснил Жуля. Да-а, предлагал же Юрец подбросить, и Жулю передернуло: ну на фиг, мне с этим ковбоем отмороженным и с трезвым-то ездить страшно. Хозяйка блядь, пирог говно, и суп из ебаной свинины, сказал Борман, и Барби поддержала: водка, по ходу, ваще стремная, катанюги, что ли, набрали? и шашлык резиновый, ваще не разжуешь, и Борман брезгливо обронил вдогонку: а Дэн этот сраный нажрался в хлам за пять минут, сука позорная. Жуля виновато кивнул: да ладно тебе, он всяко-разно ко мне во вторник заскочит эскизы смотреть, пообщаетесь.

У придорожного киоска Жуля спросил с пластмассовой рекламной бодростью: ну, кто идет за «Клинским»? Оно же теплое, скривился Борман, и Барби, приложив банку к щеке, радостно объявила: не-а, нормалек, чё, прям тут будем? А фигли нам, красивым, сказал Жуля, – по-нашему, по-пролетарски, на пленэре! только сесть негде. Пошли на завод, предложил Борман, там найдешь, куда любимую жопу пристроить.

Ворота, загроможденные бетонными блоками, нехотя пропустили людей в индустриальное омертвение. Под ногами хрустела кирпичная крошка, гнилые доски ломались со слабым всхлипом, амбразуры пустых окон делили черное, в серых облачных разводах, небо на ровные прямоугольники. Барби сказала полушепотом: во, как у этого в фильме, ну как, блин, его… у Тодоровского. У Тарковского, поправил Борман. Да, по ходу, без разницы, ты же понял, разруха конкретная. Жуля вертел головой по сторонам: ага, зашибись, как бы здравый такой гранж, по-своему живописно. А чё тут раньше делали, спросила Барби, и Борман растолковал: прокатные валки, его году в девяносто шестом или девяносто седьмом банкротили, точно – в девяносто седьмом, я тогда как раз диплом защитил. Барби отыскала в травяных зарослях дорожку из рифленых плит и запрыгала по ней на одной ножке, и Борман вздохнул: в поле ветер, в жопе дым, – хорошо быть молодым… Жуля смахнул пыль с крыльца: падай, в ногах правды нет, и Борман снова вздохнул: но правды нет и выше, и Жуля крикнул: алё, гараж! пивасик будешь? Буду, отозвалась Барби, а ты банку отэтовай, мне ногти жалко, только утром сделала. Она растопырила руки, и на крыльцо легла длинная когтистая тень. Имидж – ничто, жажда – все, сказал Жуля, садись к нам, Носферату. Зёма, чё, блин, гонишь? у меня джинсы белые. Банка щелкнула и зашипела, и Барби объявила тост: пусть лопнут те, кому мы не достались, пусть сдохнут те, кто нас не захотел! Жуля опять оглянулся: надо будет сюда с фотиком прийти, пощелкать, может, сгодится. Ага, хмыкнул Борман, Дэну твоему в кабак. Не, я там другой стайл замутил, зачипатый такой Джапан: фонарики, оригами, на стенах какэмоно… Что еще за кака, спросил Борман. Какэмоно, свитки с иероглифами. Ну и что, он серьезно думает народ на эту твою каку развести? Почему? там все чики-пуки: чиф крутой, из Саппоро, меню тоже как бы пафосное: суши, роллы, тэмпура… Рис и рыба, поморщился Борман, плюс вагон понтов, а через месяц все нажрутся до отрыжки, и кердык заведению. Барби остановилась с пивной банкой на отлете: короче, хорэ наезжать-то, ну подумаешь, расслабился мужик, чё теперь, убить его, в натуре? Борман отметил про себя: новое дело, раньше так не было, а вслух сказал: да что ты говоришь, родная?.. Девочки, не ссорьтесь, засуетился Жуля, да ладно тебе, юрист ему по-любому нужен, не просохатишь… а насчет кабака – это ж так, фигня, побочный промысел, а Дэн по жизни чел успешный, типичный Стрелец, упертый, как танк. Видел бы ты его в школе – ботаник задроченный в диоптриях, а теперь, прикинь, реально неслабый пацайло, бабло побеждает зло: тачила, секьюрити, туфли за тонну бакинских… Хуй с ним, заключил Борман, поживем – увидим.

За бетонной оградой был стылый неоновый свет, и Барби прыгала по дорожке, и голос ее плескался и нырял: там по периметру горят… и одинокая гитара… Борман сказал: кругозор – я ебу, от Наговицына аж до Тарковского. До Тодоровского, хихикнул Жуля, чикса реально продвинутая, супер. Барби подняла вверх средний палец: хорэ там прикалываться, и так, блин, пивом вся обэтовалась. Борман бросил под ноги пустую банку и погладил Жулю по плечу: офицер, угостите даму папироской, да завязывай жопиться, знаю же, что есть. Тот вынул из кармана леденечную коробку: для милого дружка… Поверх травы в жестянке лежали два нескупо, по-хозяйски забитых косяка: ахтынка, у Тажетдина брал. А я и не в курсе, что он промышляет… ну, давай глянем, что за хрень абреки бодяжат. Жуля чиркнул зажигалкой: на самом деле бодяжат здраво, я тебе отвечаю, традиционный рецепт: сперва на солнце сушат, потом в вине вымачивают… а может, наоборот, фиг знает, но приход зашибись, благородный. Дым обжег горло, в воздух порхнуло едва заметное серое облачко. Жуля спросил: как оно? и Борман услышал свой неожиданно грузный и угловатый ответ откуда-то со стороны: третий сорт – не брак, и Жуля оживился: торкнуло? торкнуло? Вы, блин, плановые, фыркнула Барби, короче, я вас домой не потащу. А мы тебе пяточку оставим, пообещал Жуля, а потом тачку вызовем, на, пыхни.

Мир, отступив на шаг, качнулся и поплыл, монолит времени распался на секунды, и каждая, прежде чем сгинуть в темноте, вспыхивала, рассыпая колючие и веселые бенгальские искры; цинковый свет фонарей за оградой теплел и плавился, сочился медовым умиротворением, и Жуля затянул нараспев, в унисон медленному и ласковому колыханию вокруг: ну какой ты, на фиг, Борман, раз она Барби, то ты Кен, и Барби поперхнулась скользким смешком: Ке-ен, угарное, блин, погоняло. Она устроилась на ступеньках, положив голову на колени Борману, и Жуля продолжил: споки-ноки, а как же джинсы? Да по барабану ей, сказал Борман, уже никакая, уноси готовенькую. Сам ты готовенький, щас полежу мальца и пойдем-пойдем-пойдем…

Тело, измученное ступеньками, ныло тяжело и тупо. Борман с трудом разогнул заржавленную руку и посмотрел на часы. Стрелки, вопреки блеклому рассвету, показывали три; встали, япона их мать. Он сел, сплюнул вязкую слюну, избавляясь от затхлой горечи во рту и запутался в серпантине безадресных матюгов. Скоко время, спросила Барби хриплым ночным голосом. Который час, поправил Борман. Ну чё ты докопался с утра пораньше, в лом сказать? Часы стоят. Барби села рядом: запахан, блин, от тебя! С понтом, сама лучше. Барби покосилась на грязные джинсы и провела рукой по волосам: ну да, видон, по ходу, – я упала с сеновала. Ладно, жопу в горсть, сейчас спящего красавца поднимем да выдвигаться пора, но Жуля уже протирал глаза: здоровки, пипл…