Антонина Ленкова - Это было на Ульяновской

• Название: Это было на Ульяновской
• Автор: Антонина Ленкова
• Издательство: Ростовское книжное издательство
• Жанр: Детская проза
• Год: 1985

Автор повести — журналистка, ветеран Великой Отечественной войны, участница освобождения Ростова в феврале 1943 года. Повесть посвящена детям войны, ребятам с Ульяновской улицы Ростова, которые во время его оккупации помогли взрослым спасти жизнь многим раненым и бежавшим из фашистского плена бойцам Красной Армии, заплатив за это собственными жизнями.

Повесть адресована школьникам среднего возраста.

---

Это была первая встреча ребят с подвигом и мужеством. И верностью тоже. Потому что сердцами своими поняли мальчишки и девчонки: только любовь Елизаветы Григорьевны, жены Куцепина, помогла вырвать его из рук смерти, только любовь помогает ей вершить этот каждодневный подвиг верности.

Много лет будут приходить они в этот дом, принося с собой дыхание жизни, а когда вырастут — приведут сюда своих детей.

Я вспомнила сейчас об этом потому, что в одной из поздравительных открыток куцепинцы напишут: «Наш путь на улицу Серафимовича проходил через Ульяновскую».

Через ту улицу, по которой далеким студеным днем шагала рядом с матерью девочка в старенькой вязаной шапочке.

* * *

Когда Мария Ивановна постучала в первый дом, сердце ее гулко забилось. Но уже через минуту страх сменился острой жалостью.

— Извиняйте, что не прибрано, — встретила их хозяйка холодного, неуютного дома. — Как на сына похоронка пришла — будто подкосило меня. Ни жить, ни дышать, ни плакать… Спасибо людям — кто водички принесет, кто едой поделится, а мальчуганы, смотришь, дровишек подкинут…

— Дровишек и мы вечерком притащим, — пообещала Мария Ивановна. — А сейчас просьба великая: может, чашка-кружка лишняя завалялась, одеялко какое старое. Зачем — не спрашивай, надо.

— Все, что видишь, то и бери, раз надо.

У Вали горели щеки, когда она помогала матери укладывать сумку. Ей было нестерпимо жарко в этой ледяной комнате. Просить, даже если не для себя, все равно трудно…

В соседнем доме были одни ребятишки.

— А мамка где? — спросила Мария Ивановна у закутанного в невероятное тряпье мальчугана лет семи.

— Там, — неопределенно махнул он рукой. И добавил: — Еду ищет. А то ревут — никакого сладу нет. — Он кивнул в сторону малышей, сидящих, тесно прижавшись друг к другу, на кровати с глубоко провалившейся сеткой. Их было трое, один одного меньше. — Несознательные они, не понимают, что война, — оправдывал он своих братиков.

— Пойдем, — нетерпеливо шепнула матери Валя и потянула ее за рукав.

— Пойдем, дочка. Здесь грех что-нибудь просить.

Они перешли улицу наискосок, постучали в окошко. Шторка дрогнула, за стеклом показалось испуганное женское лицо. Увидев Марию Ивановну, женщина успокоилась и гостеприимно распахнула двери. Даже не дослушала — метнулась в кладовку, вытащила оттуда матрац, две подушки, старый ковер и два одеяла. Тюки получились довольно внушительные, и она подхватила один из них, донесла до кизимовского дома.

Узнав, в чем дело, засуетились соседки, прибежал Коля Крамаренко, и к вечеру в тесной квартире Марии Ивановны негде было повернуться.

Когда стемнело, вещи были перенесены в подвал. Матрацы разложили в ряд, подальше от сырых, холодных стен. Прикрыли одеялами. На большом ящике разложили чашки, кружки, тарелки. Посредине поставили лампу.

— Как тут хорошо стало! — радовалась Валя.

Очень ей хотелось, чтобы исстрадавшиеся в неволе люди, чудом вырвавшиеся из плена, нашли в этом подвале хоть капельку тепла и уюта.

— Вот бы печку поставить, — мечтала она вслух.

— Нельзя печку — дым-то куда поползет? На улицу. Фашисты враз догадаются. Мы вот с тобой сейчас выйдем да лаз этот понадежнее прикроем.

— Мам, а хочешь, я буду караулить?

— Все мы будем караулить, когда люди там будут. А пока подумать надо, чем их кормить.

— У нас же есть ячменная мука, мы им затирки наварим!

— Умница ты у меня, доченька, — похвалила Валю мать, любуясь ее раскрасневшимся личиком. И снова, в который уже раз, зашлось сердце нестерпимой болью при воспоминании о погибших своих и чужих детях…

Спала в эту ночь Валя спокойно и крепко, как до войны. Она не слышала легкого стука в кухонное окно, разбудившего мать; не проснулась от света зажженной ею лампы; ее не разбудили даже голоса.

— Принимай, Мария, — трое пока. Если у тебя все готово, приведу еще.

— Веди. А я печку затоплю, воды нагрею… Ночью у нас тихо.

Под утро еще несколько теней скользнуло в низенький, похожий на сарай, домик Кизимов, и снова девочка не проснулась. А когда открыла глаза, в доме было светло, тихо и почему-то очень тепло.

— Мам, — позвала девочка, — какой я сон видела! Как будто в подвале уже живут.

— Раз живут, вставать надо. Завтрак готовить.

— Так это ж во сне, — засмеялась Валя.

— Это у тебя во сне, а у меня — наяву!

Мария Ивановна улыбнулась, увидев, как у дочки вытянулось личико, и продолжала:

— Сейчас кашу пшенную варить будем. Целое ведро надо! Вот какая у нас теперь семья. Вставай-ка пшено перебирать.

Если кто-нибудь из вас думает, что это очень просто — перебирать пшено, — значит, он никогда этой работой не занимался. Больше часа стояла девочка, склонившись над столом, пока не выбрала из крупы все камешки. Как будто нарочно кто горсть песку покрупнее сыпанул в банку с пшеном, чтобы ей, Валюхе, задать работу. Было даже некогда поздороваться с Колей Крамаренко, который заглянул в дверь и спросил:

— Тетя Маруся, соли надо? Я принесу…

— Надо, Колюшка, еще как надо. Только ты поосторожней — знаю ведь, где берешь.

— Ничего страшного, часовой больше в будке отсиживается. Да и не до соли им теперь: я вчера листовку читал — наши к Ростову подходят. Ура!

— Рано еще «ура!» кричать. Лучше давай-ка чашку, положу вам кашку. Как там Лилечка, не хворает?

— Не, только скучная какая-то. При мне — ничего, а как откуда приду — глаза красные. Ревела, значит. Я уж ругал…

— Ругать не надо. По маме она плачет. Ты лучше почаще ее к нам присылай.

Каша получилась рассыпчатая, душистая, без единого камушка.

— Мам, я отнесу в подвал. Можно?

— Нет, доча. Ведро тяжелое, горячее. Лучше ты у ворот постой. Как кто чужой появится — сразу ко мне? Поняла?

— Поняла.

Скупое зимнее солнце, пробившись сквозь тучи, освещало двор холодными косыми лучами. Неровная тень от развалин, внутри которых был вход в подвал, доставала почти до ворот. «Никто не догадается, что там люди!» — тихо радовалась Валя. На душе у нее было светло. Она знала: Коля похвалил бы ее, обязательно похвалил бы.

Солнце скрылось, и улица сразу стала унылой и неприветливой. Замерзшие стволы деревьев дрогнули от ветра и загудели, как телеграфные столбы. Какой-то мальчик в длинной телогрейке и надвинутой на самые глаза ушанке, согнувшись под тяжестью объемистого мешка, шел прямо к ней.

— Мать дома? — спросил он, подойдя.

Валя отрицательно качнула головой, с трудом признав в исхудавшем глазастом мальчугане Колю Петренко.

— Ты? — удивилась она. — Зачем тебе моя мама?

— Мешок ей велено передать. Ячмень там. И мельничка, зерна молоть. Чтоб мука получилась, понимаешь?

— Понимаю, не маленькая. Давай твой мешок. Мама придет — передам.

— Тяжелый он, — с сомнением глядя на стоявшую перед ним хрупкую девочку сказал Коля. — Может, к дому поднести?

— Ничего. Сама донесу.

Мальчик хотел еще что-то сказать, но светлые Валины глаза вдруг потемнели, стали строгими, как у взрослой, и он, сбросив у ее ног свою тяжелую ношу, зашагал обратно, удивляясь, с чего бы это ей в такой холод торчать у ворот.

— Замерзла, доченька? — услышала Валя голос матери. — Пойдем домой. А это что?

Услышав, что мешок с ячменем принес Коля Петренко, мама ничуть не удивилась, просто сказала, что он молодец. Любого мужика стоит.

* * *

Коля Петренко и в самом деле оказался настоящим мальчишкой. Каждое утро, еще затемно, тростиночкой сгибаясь под свирепым зимним ветром, шел он, держа за веревку санки, по родной своей Ульяновской. Не с горки кататься — на заработки.

Спать бы мальчугану в такой ранний час, а он шагает по безлюдной улице, мимо обугленных развалин — к Дону. Скатывается вниз с крутого берега, осторожно ступает на припорошенный снегом неровный лед. Спешит на ту сторону, зорко высматривая в скупом свете зимнего утра столпившихся там людей. По мосту ходить запрещено, перебирайся через Дон, как знаешь. И люди терпеливо ждут мальчика с санками, который поможет им перетащить груз.

— Мы уж думали, не придешь в такую-то стужу, — ласково говорят ему женщины.

— Семью кормить надо, — солидно отвечает Коля.

— Ах ты, кормилец, — жалеют они его. — Что война проклятая понаделала! Тебе годков-то сколько? Тринадцать! Ах ты, жалюшка…

Причитая, грузят они свои оклунки, перевязывают их веревкой, крепят к санкам.

— Пошли, дите…

Осторожно, чтоб не перекинулись, спускает он на лед санки. Интересное дело: сюда шел — ветер в лицо, обратно — тоже. Тонкие веревки глубоко врезаются в плечи — хоть бы не лопнули!

На середине реки Коле становится жарко, а когда он втаскивает свой нелегкий груз на высокий берег, у него перехватывает дыхание.

— Запалился, сердешный, — замечают женщины. — Отдохни малость.