Джон Ролз - Теория справедливости

• Название: Теория справедливости
• Автор: Джон Ролз
• Издательство: Изд-во Новосибирского ун-та
• Жанр: Философия
• Год: 1995
• ISBN: 5-7615-0365-4

Вниманию читателей предлагается книга американского философа Джона Ролза (1921–2002), которая была впервые опубликована в 1971 г. и стала одним из самых известных и влиятельных философских произведений в англоязычном мире последних десятилетий XX столетия. В ней представлена наиболее ясная и точная формулировка принципов, которые должны быть положены в основу справедливого социального устройства. Автор рассматривает центральные идеи и цели своей концепции, названной им «справедливость как честность», в качестве как основы философской концепции конституционной демократии, так и жизнеспособной альтернативы доктринам, прежде доминирующим в западной философской традиции — классическому утилитаризму и интуитивизму. Книга имеет ярко выраженный междисциплинарный характер — она написана на стыке политической философии, политической экономии, социологии, этики, с привлечением средств современной аналитической философии, теории игр и решений.

Книга составила целую эпоху в этических и правовых исследованиях и стала стандартным учебным пособием для американских и западноевропейских университетов. Она будет полезна философам, социологам, политологам, экономистам, юристам, студентам и аспирантам соответствующих специальностей, а также всем заинтересованным читателям.

---

Важно не путать эту проблему с проблемой обоснования того, что справедливый человек может быть эгоистом.

Эгоист — это человек, который привержен только точке зрения своих собственных интересов. Его конечные цели относятся лишь к нему самому: его богатству и положению, его удовольствиям и социальному престижу и т. п. Такой человек может действовать справедливо, т. е. совершать поступки, которые совершил бы и справедливый человек; но поскольку он остается эгоистом, он не может совершать их по тем же основаниям, что и справедливый человек. Обладание такими основаниями несовместимо с тем, что он эгоист. Просто иногда получается так, что в некоторых случаях точка зрения справедливости и его собственных интересов ведут к одной линии поведения. Следовательно, я не пытаюсь показать, что во вполне упорядоченном обществе эгоист действовал бы на основании чувства справедливости, или даже что он действовал бы справедливо, потому что такое поведение было бы лучшим для достижения его целей. Опять-таки, мы не доказываем, что эгоисту, окажись он в справедливом обществе, следовало бы превратиться в справедливого человека, исходя из его собственных целей. Напротив, мы озабочены благом решимости принять точку зрения справедливости. Я допускаю, что члены вполне упорядоченного общества уже обладают таким желанием. Вопрос теперь в том, согласуется ли это регулятивное чувство с их благом. Мы не исследуем справедливости или моральной ценности поступков с какой-то определенной точки зрения; мы оцениваем благо, заключенное в желании принять вполне конкретную точку зрения, а именно, точку зрения справедливости, И мы должны оценить это желание не с точки зрения эгоиста, каковой бы она ни была, но в свете слабой теории блага.

Я буду предполагать, что человеческие поступки вызываются существующими желаниями и что последние могут постепенно изменяться. Мы не можем просто решить в какой-то момент изменить нашу систему целей (§

63). Мы действуем сейчас как человек, реально существующий, и на основании желаний, которыми обладаем сейчас, а не с точки зрения того, кем мы могли бы быть, или на основании желаний, которые мы имели бы, если бы ранее мы сделали какой-то другой выбор. Регулятивные цели особенно подпадают под эти ограничения.

Таким образом, мы должны решить заранее, утверждать ли чувство справедливости путем оценки нашей ситуации в свете достаточно отдаленного будущего. Мы не может делать то и другое вместе. Мы не можем сохранять чувство справедливости и все, что с ним связано, в то же время будучи готовыми действовать несправедливо, если такого рода поступки обещают какую-то личную выгоду. Справедливый человек не готов к определенным поступкам, и если он легко соблазняется, он, в конечном счете, был готов к этому30. Наш вопрос относится, таким образом, только к людям с определенной психологией и системой желаний. Требовать, чтобы стабильность не зависела от определенных ограничений в этом отношении, значит требовать слишком многого.

В одной из интерпретаций вопрос имеет очевидный ответ. Допустим, что человек имеет эффективное чувство справедливости; тогда он имеет и регулятивное желание подчиняться соответствующим принципам. Критерии рационального выбора должны учитывать это желание. Если человек с осмотрительной рациональностью предпочитает в своих поступках точку зрения справедливости всем другим точкам зрения, для него рационально поступать именно так. Следовательно, в этой форме вопрос тривиален: будучи теми, кем они являются, члены вполне упорядоченного общества желают более всего поступать справедливо, и выполнение этого желания является частью их блага. Раз мы приобрели чувство справедливости, которое по-настоящему окончательно и эффективно, как требует того приоритет справедливости, мы утверждаемся в таком жизненном плане, который в той мере, в какой мы рациональны, ведет нас к сохранению и укреплению этого чувства.

Поскольку этот факт представляет собой публичное знание, нестабильности первого рода не возникает, а следовательно — и второго тоже. Действительная проблема конгру энтности состоит в том, что происходит, если мы вообразим, что человек придает значимость своему чувству справедливости только в той мере, в какой оно удовлетворяет другим описаниям, связывающим его с основаниями, специфицированными слабой теорией блага. Мы не должны полагаться на доктрину чисто сознательного (conscientious) поступка (§ 72). Допустим, таким образом, что желание действовать справедливо не является конечным желанием, таким как желание избежать боли, нищеты или апатии, или желание удовлетворить охватывающий интерес. Теория справедливости дает другие. описания того, что выступает объектом желания в чувстве справедливости; и мы должны использовать их, чтобы показать, что человек, следующий слабой теории блага, на самом деле должен был бы подтвердить это чувство в качестве регулятива его жизненного плана.

До сих пор мы определяли суть вопроса. Теперь я хочу обратить внимание на основания конгруэнтности, сделав обзор утверждений, которые уже были сделаны. Прежде всего, как того требует договорная доктрина, принципы справедливости публичны: они характеризуют общепризнанные моральные убеждения, разделяемые членами вполне упорядоченного общества (§ 23). Мы не касаемся здесь людей, которые сомневаются в этих принципах. По предположению, человек признает, как и всякий другой, что эти принципы представляют собой наилучший возможный выбор с точки зрения исходного положения. (Конечно, в этом всегда можно сомневаться, однако это поднимает совсем другие вопросы.) Поскольку другие обладают (и будут обладать) эффективным чувством справедливости, наш гипотетический индивид на самом деле рассматривает для себя вопрос о том, стоит ли притворяться человеком, обладающим определенными моральными чувствами, хотя он всегда готов действовать как «безбилетник», когда возникают обстоятельства, способствующие его личным интересам. Поскольку концепция справедливости публична, он обсуждает, следует ли установить систематический курс на обман и лицемерие, пропагандируя без веры, раз это способствует его целям, принятые моральные взгляды. То, что обман и лицемерие нехороши, его не беспокоит; но ему придется считаться с психологическими затратами на принятие мер предосторожности и сохранение своей позы и с потерей спонтанности и естественности, которая возникает в результате такой позиции31. В большинстве обществ положение таково, что за такое притворство не приходится платить большую цену, поскольку несправедливость институтов и низость других делает собственный обман более легко переносимым; но во вполне упорядоченном обществе такого комфорта нет.

Эти замечания поддерживаются тем фактом, что есть связь между справедливыми поступками и естественными установками (§ 74). Исходя из содержания принципов справедливости и законов моральной психологии, желание быть честными с нашими друзьями и желание быть справедливыми к тем, о ком мы заботимся, в той же мере является частью этих привязанностей, как и желание быть с ними и печалиться при их потере. Допуская, следовательно, что человек нуждается в этих привязанностях, рассматриваемая линия поведения должна включать справедливые поступки только по отношению к тем, с кем мы связаны узами привязанности и чувством близости, а также уважение к образу жизни, которому они себя посвятили. Однако во вполне упорядоченном обществе эти связи простираются довольно далеко, и включают привязанность к институциональным формам, если исходить из того, что все три психологических закона действуют в полной мере. К тому же мы не может в общем случае выделить, кто именно потерпит ущерб от нашей нечестности. Например, если мы совершаем обман при выплате налогов или обнаруживаем способ, как не выполнить причитающуюся нам долю труда в сообществе, то этим наносим ущерб каждому, а вместе с этим и нашим друзьям и партнерам. Конечно, можно было бы подумать над тем, как тайно передать часть нашего выигрыша тем, кого мы особенно любим, но это довольно сложное и сомнительное предприятие. Таким образом, во вполне упорядоченном обществе, где эффективные связи распространяются как на индивидов, так и на социальные формы, и где мы не можем выделить тех, кто потерпит ущерб от нашего предательства, имеются сильные основания для сохранения чувства справедливости. Такая политика естественным и простым образом защищает институты и людей, о которых мы заботимся, и приводит к тому, что мы утверждаем все новые и более широкие социальные связи.

Другое основное соображение состоит в следующем: из аристотелевского принципа (и сопутствующих ему эффектов) следует, что участие в жизни вполне упорядоченного общества является великим благом (§ 72). Это заключение зависит от смысла принципов справедливости и их приоритетного происхождения в планах каждого, а также от психологических черт нашей природы. Именно детали договорного подхода устанавливают такую связь. Поскольку такое общество представляет собой социальное объединение социальных объединений, оно в исключительной степени реализует разные формы человеческой деятельности; а исходя из социальной природы людей, из того факта, что наши потенции и наклонности далеко превосходят то, что можно выразить только в одной жизни, мы зависим от кооперации с другими не только как средства благосостояния, но и как средства раскрытия наших скрытых возможностей. При некотором всеобщем успехе каждый наслаждается большим богатством и разнообразием коллективной деятельности. Однако чтобы полностью участвовать в этой жизни, мы должны признавать принципы ее регулятивной концепции, а это значит, что мы должны утверждать наше чувство справедливости. Чтобы ценить нечто как принадлежащее нам, мы должны иметь некоторую причастность к этому. А общественные усилия связываются в одно социальное объединение взаимным признанием и принятием принципов справедливости; именно это общее утверждение распространяет узы идентификации на все сообщество и позволяет аристотелевскому принципу иметь более широкое действие.