В. Белов - ДУША БЕССМЕРТНА

• Название: ДУША БЕССМЕРТНА
• Автор: В. Белов
• Жанр: Классическая проза

Юбилейное издание книги рассказов Василия Белова приурочено к семидесятипятилетию писателя. Читателя ждет новая встреча с известными произведениями, по праву признанными классикой отечественной литературы. Рассказы писателя занимают важное место в его творческой биографии. Их публикация — реальное подтверждение живой связи времен, к которой стремится Художник в своих сочинениях, отражающих проникновенный диалог между поколениями.

---

— К сыну?

— К сыну, милая. Встретили: «Ой, мамушка, приехала! Продала дом-то?» — «Продала, — говорю, — батюшко, да вот деньги-то потеряла дорогой». — «Дак вот, — говорят, — мама, у нас и жить-то негде, сама видишь. Иди лучше к Ваньке-то». Я ночь ночевала, пошла к Ваньке. Эти тоже рады: «Ой, мама приехала, ой, мама приехала!» — «Вот, — говорю, — ребятушки, приехать-то приехала, да пустая деньги-то за дом потеряла дорогой». Ночевала опять ночь, а они и говорят: «Мама, у нас и спать тебе будет негде». — «Да, ладно, — говорю, — я уж и на полу». — «Ну, — говорят, — на полу, а как ходить-то через тебя? Иди к Маньке-то, у ее и комната большая». Это к дочке-то. Я к Маньке перебралась, эта тоже: «Ой, мамушка, дорогая, приехала. Иди, Вова, зови с улицы папу, станем обедать. Скажи: бабушка приехала». Зять на улице костяшками брякает. Пришел, вот я и говорю: «Миленькие, дом продала, а деньги-то потеряла. Видно, в поезде вытащили. Вот, — говорю, — беда-то моя». — «Ну, — зять говорит, — это не беда, это со всеми может быть. Не горюй, бывает оплошка. Давай-ко вот располагайся как дома да будем чай пить». А я и говорю: «Вот, батюшко, спасибо-то на добром слове, не обидел старуху». Вынула из-за пазухи восемь тысяч да и подала ему. Вот и живу с зятем, а не с сыновьями.

— Внуки-то есть?

— Четверо.

— А у меня комната своя. Правда, от горжилотдела, да не выгонят. Одна живу, никуда не пойду.

— Одна?

— Одна. Гостила тоже у сына, потом у зятя два месяца. Зять-то и начал загадки загадывать: «Вот, — говорит, — думаешь, почему петух поет?» Я говорю: «Почему поет, потому и поет, что поет. Петуху больше чего делать». — «Нет, — говорит, — а почему он поет? Потому поет, что он один, неженатой».

— Ой, ой, гли-ко ты.

— Много всяких загадок начал загадывать, я и вижу, что все насчет меня. Уехала к сыновьям, а у сыновей невестки — тут уж мне не рады совсем. И дыхнуть-то боишься, и в комнату ихнюю не зайди. Умом-то и думаю: написали бы на двери вывеску — осторожно, злая собака. «Нет, уж, — говорю, — бог с вами, буду одна жить».

— Не любят старух-то, хоть ты сгинь.

— Не любят, лучше и не говори.

В это время парень и девушка решили покачаться на качелях, и бабка, кряхтя, заковыляла на свое рабочее место. Парк понемногу наполнялся гуляющими.

ПРОСВЕТЛЕНИЕ

(Рассказ бабушки)

По нонешней-то поре балясы точить не больно и сподручно, времечко дорогонько. Народ теперь сплошь торопливой, с одного на другое перескакивают. Утром-то иной еще и порточки не застегнул, а ноги уж в сапогах. Сердешной, до вечера так и бегает, остановить некому. Да вот хоть меня возьми, дурочку. Волосьё-то сивое, а на месте редко сижу. Туды-сюды, сарафан только шумит. Бежишь да и думаешь. «Опеть будто ветром из дому-то выдуло. Откуда эдака?» И смех и грех, поздороваться некогда, не то что сон рассказать.

А вот раньше поговорить-то любили. На что, помню, Митя-пастух, только и знал — темно да рассвело, язык-то проглотил с малолетства. А и то по деревне утром идет, не торопится, язык-то не действует, дак колотавочки в руках выговаривают:

И родится пригодится,
И умрет не уйдет!

Зимнее дело, темное. Лучины-то нащепаешь копну порядошну. Сидим, пока петух не пробудится, про все переговорим. Не всяка добра лучинка-то, от иной в ноздре, как в трубе. От еловой-то. И осиновая пропрядывала: эту гореть всем миром уговариваем. Зато от березовой копоти нету, огошек ясный. Наши коклюшки брякают, языки того пуще. «Ой, девоньки, а лучина-то вся!» Ну, вся так и вся, посидим и в потемках. Куфтыри с кружевами в сторону, за песни примемся.

Тут подходит другая пора, стали и с карасином сидеть. Ламп напокупали, абажуров навешали. Светло горит, любой фитанец выписывай. Сидим, не хуже и ранешного. Карасин в лампе кончится — водички дольем: горит да похрипывает. С новомодным огошком канители меньше. Слова переговорим, опять за песни, глядишь, худое время, как куделю, опряли. Только одна война на запятках, другая как тут и была:

      Кабы мне бы, кабы мне бы
      Дали еропланию,
      Я слетала бы к милому
      В самую Ерманию.

Чего не наделаешь, в песнях-то? Вот долго ли, коротко, а пришло новое времечко. Приволокли электричество. Сперва установили свое, местное. Дырок в стенах навертели, столбов наставили, опутали проволокой всю деревню. Ой, мамоньки, включили первый-то раз, глаза сами затвариваются. До того светло, всю бы жизнь в девках сидела, не выхаживала бы! Ну, да уж дело сделано: у этих девок у самих девки.

У нас по машинам Толька с Володей. Два друга, два санапала, все лобогреи в ихних руках, все триеры. На посту дежурят по очереди. Как маленько стемняется, который-нибудь и бежит машину пускать. Выключают ровно в двенадцать часов, не омманывают. Помигают три раза, потом еще упряжку горит; успевайте, крещеные! Ворота запирайте, дела доделывайте.

Толька с Володей за моей Марюткой оба ухлястывают. Я дочке говорю: «Не води ребят за нос, дай одному отбой!» Марютка хохочет: «Один отступится, другой про запас». Я говорю: «Вот погоди, оба отступятся, доиграешься». Один раз огонь включили, явились оба. Я говорю: «Ох, ребята, как нехорошо, машину одну оставили. А ну-ко иная трубочка лопнет? Ведь вам, — говорю, — не рассчитаться с колхозом-то. Машина дорогая, новая, за ей нужен пригляд особенной». Говорят: «За девками тоже нужен пригляд. Чего ей сделается, машине-то? Горючим залита, все смазано. Молотит да молотит». — «Ну, — говорю, — как знаете, ученых учить — только портить». Гасить пошли, оба на Марютку оглядываются. Ладно. Я ворота заперла, мы с Марюткой улеглись при огне. Я на этой кровати, она на той. Вот помигало три раза, погорело да и потухло. Уснули обе. Сплю я, сплю, сон и привиделся, будто баню топлю. До того жарко натопила, что и сама боюсь. Гляжу на каменку-то, а каменка-то как полыхнет! Ох тимнё, осемсветным огнем! Пробудилася, а в избе светлее, чем днем. Ой, унеси водяной, огонь средь ночи включили! Вот стамоногие-то, свет прямо в глаза бьет, и глаз не открыть. Я на другой бок перевернулась да разожмурилася. На дочкину-то кровать поглядела… Марютка-то… Лешие, с Володей в обнимку лежат. Аль с Толькой? Сейчас, думаю, я их рассортую, ухват у меня близко. Очнулася. Гляжу, парень тутотка, а Марютки нетутка. Так я и села на постеле-то! Глаза-ти протерла, опять гляжу. Новое дело, Марютка тутотка, парня нетутка! Я в одной рубахе да к шестку за ухватом. Пока бегала, свет выключен. Ох, дьяволята, ужотко я до вас доберусь.

Утром обоих, машинистов увидела: как дальше думаете? Один говорит — не я; другой говорит — не я. Друг на дружку сваливают. Ужо, говорю, я у Марютки спрошу. Она мне и призналась. Про Володю. Оне, вишь, из избы-то оба вместе, а Володя за кадушку присел. Я, дура старая, ворота-ти заперла да улеглась, будто век не сыпала. Добралась до постели-то. Уснула в такой момент. А Толька-то что? Толька говорит: «Я до трех часов по морозу ходил. Пошел да машину включил, — говорит, — от холоду». Разогрелась машина-то, он возьми да свет и включи. Середь ночи сиянье по всей округе. Тут было всего, да и не со мной одной. Хохочет Толька-то. «Вот, — говорит, — просветленье какое вышло!» Я говорю: «Погоди, прохвост, ужотко я тебе просветлю, в контору нажалуюсь». — «А я, — говорит, — Володи не виноватее». — «А тому, — говорю, — наплюю в пустые глаза». — «Ой, бабушка, нехорошо!» Это Толька-то мне. И правда вся, расписалися. Теперь с Володей живем. Он до меня лучше Марютки, я к нему лучше, чем к дочке. Да и машину списали, подвели большие столбы. Государственные. Теперь все время свет, хоть днем, хоть ночью. На ферме, как на вокзале, горит всю ночку. Видно далёко, за десять верст. Не горит, не шает, а зарево. Коровы избаловались, без свету и спать не лягут, вот до чего! Будто солнышко. Коров-то в колхозе много, а девок нет.

ЖАЛОБА

«В газету «Известия» города Москвы от механизатора брать мое заявление по существу, потому как нахожусь в настоящее время в безвыходном положении. А также прошу рассудить обе стороны, кто прав, кто виноват, и кроме того, чтобы призвали к порядку участкового т. Гурьева в части его личной жизни и в служебных делах с превышением своих прав и обязанностей.

Я, Петруничев Н. И., с 1933 года рождения, в совхозе «Маяк» живу второй год, имею детей дошкольного возраста, проезжая со станции с грузом соли, промок в реке. По причине холодной температуры я купил маленькую и заехал к знакомому другу, а он в долгу не остался и купил на мои деньги большую. После чего я благополучно доставил груз соли на склад, заглушил трактор и вместе с знакомым другом пошел на свою квартиру. Оба были в стадии ниже среднего опьянения. Ступив на крыльцо, я сразу почувствовал, что ворота для нас закрыты, стал стучать сперва рукой, потом сапогом, но никаких результатов. После чего наше терпенье лопнуло, и мы со знакомым другом купили еще, поэтому началась вторая стадия. Моя жена, психически нормальная женщина, в этот день была расстроена соседской руганью. Она не выдержала нашего вида. Она всячески оскорбила знакомого друга, а я был вынужден сидеть на крыльце квартиры и уснул. В это время она живьем сволокла меня к колодцу, начала обливать холодной водой, после чего бросила на произвол судьбы. Очнувшись от сна, я, незаслуженно мокрый, простудился еще больше, и наконец она открыла ворота. Я хотел спокойно уйти спать, взял подушку и полез на печь, но она выхватила у меня подушку. После чего мои нервы вторично не выдержали, и я смазал ей по правой, потом по левой щеке. А она с нецензурным криком бросилась к участковому т. Гурьеву на его квартиру и, придя вместе с ним, всячески на меня кричала и заявила: «Я тебя все равно посажу!» И это на родного-то мужа! Есть ли, в конце концов, хоть капля в них женской ласки и справедливости? После таких слов жены я опять вышел из рамок и смазал ей по щеке еще раз, итого я смазал 3 (три) раза, один раз в присутствии т. Гурьева. По причине глухой ночи и стычки с личной женой участковый т. Гурьев все свое неудовольствие истратил на меня и под утро составил акт на предмет моего ареста по мелкому хулиганству.