Михаил Лохвицкий (Аджук-Гирей) - ГРОМОВЫЙ ГУЛ. ПОИСКИ БОГОВ

• Название: ГРОМОВЫЙ ГУЛ. ПОИСКИ БОГОВ
• Автор: Михаил Лохвицкий (Аджук-Гирей)
• Жанр: Историческая проза

Обе эти повести прожили странную жизнь. Написанные в советские годы, они трудом пробились в печать. Все центральные издания отказались их публиковать и только в Грузии, в то время оплоте относительной свободы, обязав автора «исправить» кое какие главы, они вышли в свет. (Сначала «Громовый гул», затем «Поиски богов»). Несмотря на «отдаленность» периферийного издательства книги имели большой резонанс в стране и особенно на Кавказе. Со времен «Хаджи Мурата» Л.Н.Толстого такого взгляда и позиции на Кавказ в русской (и тем более советской) литературе не было. Если бы нынешняя власть почитала, подумала, попыталась понять...может быть многих трагических историй, произошедших и поныне происходящих на Кавказе, можно было бы избежать. Поэтому нам кажется, что актуальность этих произведений только возросла, сегодня они еще более востребованы и необходимы. Не будем проводить никаких параллелей между генералом Ермоловым, князем Барятинским и сегодняшней властью. Догадливый читатель поймет всё сам.

---

— А ему не повредит, если я посмотрю на мертвого?

— Не должно, — поразмыслив, ответил он. — По-моему, он давно уже не мертвый, а что-то вроде окостеневшей памяти. Он, как наш Мухарбек, только во много раз старше, такой старый, что, возможно, был внуком или правнуком Солнца.

— А его душа? Она не могла остаться возле него?

— Разве что поселилась в этой скале, но не думаю. Кто может знать, в ком она живет теперь? Но если ты беспокоишься, не заходи к великану.

— Гость, который останавливается у входа и поворачивает обратно, оскорбляет хозяина, я войду. А теперь, если тебя не затруднит, помоги мне.

Забравшись в пещеру, Чебахан выпрямилась, подождала Озермеса, потом подошла к скелету и поздоровалась с ним. Он, скалясь, смотрел вверх своими темными глазницами. Увидев его мертвую улыбку, Чебахан попятилась и робко произнесла:

— Пусть все, кому должно родиться, будут такими же большими и сильными, как ты, тхамада!

Осмотревшись, она отошла подальше, присела на корточки, принялась перебирать своими тонкими длинными пальцами черепки и увидела на дне разбитого кувшина обрывок пестрой ткани.

— Здесь была женщина, — сказала она, — посмотри, муж мой, это от платья. — Но только она прикоснулась к ткани, как та рассыпалась в прах. — У-у, зачем я ее тронула! — виновато прошептала она.

— А теперь иди ко мне и смотри, — сказал Озермес. — Видишь, вершину Ошхамахо? Смотри на нее, не отводя глаз.

Чебахан поднялась, подошла к нему, остановилась, прислонившись к его плечу, и он услышал, как бьется ее сердце.

Время замерло вместе с ними.

И вот белая папаха Ошхамахо вспыхнула, и в пещеру ворвалось отражение солнечного луча. Чебахан, ослепленная, закрыла глаза руками. Озермес тоже зажмурился. Чувство умиротворения и спокойствия, готовность смиренно и радостно принимать все, как есть, наполнявшее его только что, от вспышки света, ударившей по глазам, исчезли, как отогнанные выстрелом из ружья напуганные птицы.

Чебахан опустила руки, проморгалась, оглянулась на великана и шепнула:

— Пойдем.

Когда они выбрались из пещеры, она с благодарностью сказала:

— Я рада, что ты привел меня сюда, тот, кто должен родиться, теперь благословлен Солнцем.

Тот, кто должен был родиться, занимал ее чувства и мысли больше, чем все остальное, вместе взятое. И Озермес подумал, что, наверно, это то главное, чем женщина отличается от мужчины.

Но увиденное тоже занимало ее, потому что она сказала:

— Сколько уже он лежит со своим ржавым мечом там, в пещере, и из года в год смеется.

— Наверно, потому, что все знает, — отозвался Озермес, — и то, что было, и то, что будет.

— Скажи, а для чего наши предки сделали так, чтобы отражение солнца, как от зеркала, попадало туда, в пещеру?

— Возможно, чтобы солнце иногда навещало великана с мечом, а может, по какой нибудь иной причине. Утром и потом, позже, и в другие месяцы лучу солнца сюда не попасть, мне просто повезло, что вчера я оказался в пещере в такое время.

— Наверно, тебя привел сюда сам Тха.

— Тха? — Озермес нахмурился. — Я уже говорил тебе, и не шутил, мне в самом деле хочется встретиться с ним. Поговорить мне не с кем, ведь вокруг нас нет мудрых мужчин, и отвечать на мои вопросы некому. Если Тха существует, единственное место, где его, наверно, можно увидеть, это вершина Ошхамахо, ближе к небу ничего нет. Я хочу подняться, туда, я уже думал об этом. И наверно, откладывать на завтра, и еще, и еще, до старости не стоит. Наши предки считали, что достигнуть цели можно лишь, пока душа в человеке. Я пойду на Ошхамахо! Пойдешь ты со мной, белорукая, или останешься дома?

— Пойду, — сразу согласилась она. — Мой отец говорил: чем в одиночку дорогу топтать, лучше вдвоем без дороги плутать. Я возьму покрывало из заячьих шкур, ты — бурку, там ведь холодно, наготовлю еды... А когда мы пойдем?

— Ночи через две сестра Солнца округлится, и в темноте мы не окажемся слепыми. Скажи, а ты не боишься идти туда?

— Не так, чтобы очень, но боюсь. Однако я не хочу снова искать тебя, не хочу гадать, выберешься ли ты из под снега, который свалит на тебя Тха. Он, наверно, уже разгневан за все, что ты сказал о нем, и, увидев тебя на Ошхамахо, разгневается еще сильнее. Пусть тогда его гнев обрушится сразу на нас обоих! Не надо больше говорить об этом.

— Что ж, раз ты решила, будем плутать вдвоем.

Позвав Самыра и Хабека, они пошли обратно. Когда спустились с Богатырь-горы, Хабек подбежал к Чебахан и стал подпрыгивать, просясь к ней на руки.

— К тебе он почему то не захотел, — лукаво сказала она.

Озермес усмехнулся.

— Потому что ты его балуешь. Повзрослеет, перейдет на мужскую половину. Волчице и в голову не пришло бы, что ее сына будет воспитывать женщина из человечьей стаи. Кем все таки вырастешь ты, Хабек, собакой, человеком или волком? — Он щелкнул волчонка по носу.

Тот молча наморщил нос и показал свои острые, как иглы, белые зубки, а глаза его загорелись желтыми огоньками. Озермес, отдернув руку, расхохотался. — Понял, понял, ты — волк.

Чебахан, смеясь, прижала Хабека к груди. Он лизнул ее в подбородок и торжествующе посмотрел на Озермеса. Самыр, настороженно наблюдавший за ними, размашисто замахал хвостом.

— Хочешь, обойдем тот темный лес? — спросил Озермес.

Чебахан кивнула.

Когда поднимались по каменистому склону, влажному от сочившейся из под сосен воды, она нагнулась и сорвала с прямого стебля узкий острый, как нож, листочек.

— Это лечебная трава. Если надо вывести еду из желудка обратно, и еще...

— Что, белорукая?

Чебахан, отвернувшись, ответила:

— Бабушка говорила, некоторые женщины пьют настой из этих листьев, чтобы выгнать из себя будущего ребенка. Я бы ни за что так непоступила! — Она выпятила нижнюю губу и ускорила шаг.

На заходе солнца они были дома.

Появился и ушел новый день, за ним промелькнули ночь, и еще день и ночь. Чебахан заготовила дорожную еду. Озермес снял с колышка над тахтой Чебахан ружье, протер его жиром и подсушил порох, которого оставалось не больше чем на десять — двенадцать выстрелов. После этого ружье станет не более полезным, чем обитая железом дубинка. Однако пускаться в далекий путь без огнестрельного оружия было бы неосмотрительно. Все наиболее нужное они перенесли в пещеру и основательно завалили вход валунами. На столе в хачеше оставили вяленое мясо и кумган с водой. Огонь в летнем очаге не гасили, чтобы он, когда у него кончится пища, уснул сам, а горсточку жара перенесли в казанок, засыпали пеплом и сверху заложили сырым мхом. Дверь в саклю Озермес закрепил, вбив два колышка в щель между дверью и столбом.

— Муж мой, — дрогнувшим голосом спросила Чебахан, — а мы вернемся?

Он удивленно взглянул на нее:

— Почему ты спрашиваешь об этом?

Она повела плечами и посмотрела в сторону кладбища.

— Мы будто прощаемся. Вспомнила, как уходили из аула...

— Может, тебе все таки лучше остаться?

Она помотала головой:

— Нет. Уже прошло... Наверно, это от того, что я женщина. Не помню, бабушка или мама, кто-то из них говорил: женщине легче приходить, чем уходить.

— Всем так, — сказал Озермес. — Думаю, что если Тха не сбросит нас в пропасть и Шибле не заберет тебя к себе, мы вернемся вместе с рождением новой луны. До свидания, дядя Мухарбек, не впускай в саклю удды и присматривай за своим сыном.

И они на время покинули поляну. Прыгавший по траве черный дрозд издали подразнил Хабека, повертел своим желтым клювом и весело засвистел, желая им доброго пути.

Озермес нес ружье, лук со стрелами, топор, кожаный мешок с дорожным припасом, туда же он засунул и камыль, и изрядно полысевшую бурку. Сворачивая ее, Озермес подумал, что бурка, как и его черкеска, и платье Чебахан, висящие на колышках в сакле, скоро обветшает, и им придется до конца дней своих ходить в шкурах. А тот, кто должен родиться, и другие, если они народятся вслед за ним, никогда не будут носить своей адыгской одежды. Ноша Чебахан состояла из заячьего покрывала, казанка с дремлющими углями и казана побольше, пустого. Самыр бежал впереди, время от времени вспугивая то куниц, то уларов, поворачивал к Озермесу свою лобастую голову и спрашивал глазами: будешь стрелять?

— Пусть, пусть себе живут, — отвечал Озермес, — не обращай на них внимания.

Хабек носился по кустам, догонял Самыра, возвращался к Чебахан и Озермесу, снова бежал за Самыром, но стоило Чебахан сказать: «Вот, неугомонный!» — как он попросился к ней на руки и сразу заснул.

Мир устроен так, что людям приходится жить в неопределенности и колебаниях. На что решиться, как быть? Куда двигаться, идя по степи, свернуть ли на восходящую сторону, или на заходящую, или пойти прямо по направлению к верхней? Убегать ли от волков или шагать навстречу волчьей стае? Пытаться предугадать, каким будет завтрашний день или полагаться на милость Тха, пусть все решит небо? Неуверенность разъедает человека, как гноящаяся рана. Чтобы ее излечить, надо не сидеть в раздумьях у костра, а встать, взяться за лопату и копать землю, или, схватив топор, валить состарившееся дерево, или идти туда, куда надо идти.