Захар Каменский - Грановский

• Название: Грановский
• Автор: Захар Каменский
• Издательство: Издательство «Мысль»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1988
• ISBN: 5-244-00025-X

Книга посвящена жизни и деятельности известного профессора Московского университета Грановского (1813–1855) В ней определятся его гражданская позиция в социально-политической жизни России 40-50-х гг. 19 века, проводится анализ его «органической теории» развития исторического процесса.

---

Грановский понимал, что необходимо было найти метод, с помощью которого можно было бы научно подойти к рассмотрению истории, и этот метод нельзя выработать, не обратившись к философии. Иначе чем можно объяснить, что он, приехав изучать историю, посещает столько философских курсов и читает философскую литературу?

Самую полную информацию о занятиях Грановского философией дает его переписка с однокурсником по Петербургскому университету В. В. Григорьевым. Здесь он высказывается о 1) необходимости философии как науки; 2) ее способности к решению задач, перед ней стоящих; 3) диалектическом характере философии.

Первый тезис Грановский выдвигает в связи с высказанным Григорьевым «презрением к немцам и философии». Он видит корень такого отношения в том, что А. А. Фишер (1799–1861), профессор охранительного направления, у которого оба они учились философии в Петербурге, читал «какую-то другую науку», пользы которой он теперь не понимает. Грановский признается, что «не знал, что такое философия, пока не приехал сюда» (9, 17, 18). Словами, очень похожими на те, какими ему самому доказывал Станкевич необходимость изучения философии, Грановский писал Григорьеву: «Работай, воспитывай себя; готовься к разрешению великих вопросов. Я делаю то же… Займись, голубчик, философией… Это вовсе не пустая, мечтательная наука. Она положительнее других и дает им смысл» (9, 13–14). Настоящую философию Грановский видит в системе Гегеля. Именно ее он проповедует Григорьеву, рекомендует ею заняться, видит в ней средство познания наиболее сокровенных (из вообще доступных познанию) вопросов бытия.

Вторую и третью из названных позиций — дееспособность и диалектичность философии — Грановский формулирует как идеи гегелевской философии. «Учись по-немецки, — советует он Григорьеву, — и начинай читать Гегеля. Он успокоит твою душу. Есть вопросы, на которые человек не может дать удовлетворительного ответа. Их не решает и Гегель, но все, что теперь (курсив мой. — З. К.) доступно знанию человека, и самое знание у него чудесно объяснено» (9, 14). В этом высказывании присутствует агностическое допущение. Оно содержится в мнении, будто «есть вопросы, на которые человек не может дать… ответа» (там же). Однако не следует ли понимать это ограничение возможностей интеллекта относительно, а не абсолютно? Лишь во времени? Лишь в том смысле, что теперь на эти вопросы нельзя ответить?

Подобная интерпретация находит свое основание и подтверждение и в том понимании диалектики познания, диалектики рассуждения, которое предлагает Грановский. Человек, диалектически верно рассуждающий, всегда приходит к определенному, а отнюдь не скептическому выводу, говорит он. «Имеем ли мы право, — спрашивал он Григорьева, — доверять отрицательным результатам наших сомнений? — Нет. Мы можем, мы должны сомневаться, — это из прекрасных прав человека; но эти сомнения должны вести к чему-нибудь; мы не должны останавливаться на первых отрицательных ответах, а идти далее, действовать всею диалектикою, какою нас Бог одарил, идти до конца, если не абсолютного, то возможного для нас. Это правило для всего человечества… Хаос в нас, в наших идеях, в наших понятиях — а мы приписываем его миру… „Wer die Welt vernunftig ansieht, den sieht sie auch vernunftig an“ (Кто разумно смотрит на мир, на того и мир смотрит разумно. — См. 46, 12), — говорит Гегель. И это едва ли не величайшая истина, сказанная им» (9, 13). Если исследование, рассуждение приводит к скепсису, то это доказывает лишь, «что твоя диалектика еще не укрепилась, что ты не умеешь еще перейти из одного определения в другое, противуположное» (там же). Таковы те немногие общефилософские рассуждения, какие мы обнаруживаем у Грановского в это время. Приложение философских идей к предмету истории, которым он специально занимался в этот период, было весьма ограниченно: он очень мало говорит о философии истории, гегелевской философии истории, к которой он относится весьма сдержанно и даже критически. «Гегелеву философию истории, — сообщает он Н. В. Станкевичу и Я. М. Неверову 15 июля 1838 г., — я прочел… от начала до конца и со вниманием. Начало: все введение в древний мир — отлично, хорошо, но далее много субъективных мнений, особливо в отделе о средних веках. Он несправедлив к этому отделу истории. Еще странно мнение (blosse Meinung), что история никогда и никому не приносила практической пользы, что ни один народ не воспользовался ее уроками» (8, 358–359). Сначала, продолжает Грановский, он согласился с этим мнением, но затем понял его ошибочность: «…всякий день современной истории доказывает их (практических уроков истории. — З. К.) могущество и влияние. В этом теперь у меня твердое убеждение» (8, 359). Станкевич не соглашался с Грановским и резко отвечал ему: «Пожалуйста, если удастся встретиться с ним (Шевыревым. — З. К.) в Берлине, не говори того, что ты в письме своем говоришь против Гегеля: только оружие давать! А между тем ты врешь! Разумеется, Гегель прав. Надо быть идиотом, чтобы справляться с историей, как поступить в каком-нибудь положении политических дел. Такой политик похож будет на учителя латинского языка в Воронежской гимназии, который запретил своим пансионерам купаться, потому что в это лето утонул в Москве один студент. Но, что история учит знать настоящие потребности, или, лучше сказать, воплощает развитие духа и через это воспитывает в нас способность схватить и обсудить каждый новый момент и распорядиться, — кто же это отвергает?» (83, 464).

Проблема практической пользы истории занимала Грановского всю жизнь, и он полемизировал по этому поводу с Гегелем на всем протяжении своей профессорской деятельности. Таким образом, в начале своего пребывания за границей Грановский, осознав значение философии для науки истории, принялся за философию, желая положить ее в основу своей исторической концепции, с ее помощью обобщить исторический материал.

Уже после поучений Григорьеву о пользе философии, после прочтения гегелевской философии истории и после того, как он прослушал ряд философских и философско-исторических курсов, он писал Станкевичу и Неверову 15 июля 1838 г.: «По приезде в Москву я на несколько времени оставлю исключительное занятие историей — для поэзии и философии… Время, посвященное мною в Берлине философии, решительно потеряно. Я ничего порядочно не понял и даже хорошо не осмотрелся в науке… необходимость философии для меня я час от часу более и более чувствую… я должен извне усвоить себе внутреннее единство и согласие» (8, 358).

Годы, проведенные в Германии, не были потрачены только на исторические и философские науки. Грановский широко интересуется самыми различными отраслями культуры. Он часто бывает в театре, увлекается Шиллером, комической оперой, слушает музыку Моцарта, Вебера, Глюка.

Летом 1837 г. Грановский отправляется в путешествие. Он посещает Дрезден, пешком проходит по югу Германии. В Праге, интересуясь славянской историей и филологией, он знакомится с деятелем чешского и словацкого национально-освободительного движения Шафариком, другими славистами и до известной степени защищает их от иронических нападок Станкевича. Впрочем, он соглашается, что их «идеи неисполнимы и преувеличены», и утверждает, что «всемирное значение получили славяне только недавно, когда Россия вошла в Европу» (8, 333–334).

Глава II ГОДЫ ПРОФЕССОРСТВА. ВРАГИ, БОРЬБА. ДРУЗЬЯ, СПОРЫ, РАЗНОГЛАСИЯ

рофессорская деятельность Грановского (1839–1855) протекала в сложное время истории Московского университета. С одной стороны, происходило усиление реакции. Новый университетский устав 1835 г. отнимал у университета некоторые привилегии и вольности, предоставленные ему уставом 1804 г. По новому уставу усиливался контроль правительственных чиновников над профессурой, преподаванием, публикациями, а тем более — над студентами, для чего была введена должность специального инспектора, подчиненного к тому же не университетскому начальству, а попечителю, надзиравшему над университетом непосредственно по поручению царя. Профессура подвергалась унизительной слежке, широко практиковались доносы, усиливалось давление церкви и высших ее пастырей, позволявших себе, подобно митрополиту Филарету в отношении Грановского, отчитывать профессоров за излишнее вольнолюбие и религиозный индифферентизм.

Реакция оказывала свое давление и через профессоров, проводников «официальной народности». К их числу можно отнести И. И. Давыдова, М. П. Погодина и С. П. Шевырева. Погодин примыкал в 20-х годах к московскому кружку любомудров и до начала 30-х годов был одним из русских пионеров диалектико-идеалистической философии истории, он читал курс русской истории. Хотя его чтения и содержали ряд положительных моментов (он знакомил студентов с русскими летописями, с методами критики источников и т. п.), но были они пронизаны охранительными политическими идеями. Он был одним из родоначальников реакционной теории русского панславизма.