Борис Саченко - Великий лес

• Название: Великий лес
• Автор: Борис Саченко
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: О войне
• Год: 1983

Борис Саченко известен русскому читателю по книгам повестей и рассказов «Лесное эхо», «Встреча с человеком», «Последние и первые», «Волчица из Чертовой ямы», роману «Чужое небо».

В новом романе «Великий Лес» рассказывается о мужестве и героизме жителей одной из белорусских деревень, о тех неимоверных трудностях и испытаниях, которые пришлось им пережить в дни борьбы с фашистскими оккупантами.

Книга переведена на русский язык Владимиром Жиженко, который познакомил широкого читателя с рядом романов и повестей известных белорусских писателей.

---

— Пешком? — посмотрел на Рыжего Апанас.

— Чего это мы пешком ходить будем? Нас же засмеют — начальство называется. Поедем!

— На чем поедем? Где лошадей возьмем?

— Вот староста так староста, — покачал головой Рыжий. — Это не ты у меня, а я у тебя должен спрашивать, на чем поедем. Да ладно уж, на первый раз прощаем. Я своих запрягу…

— Каких своих? — вытаращила глаза на Рыжего мать Апанаса.

— Тех, на которых сюда приехал. Я человек сельский и знал, что кони всегда сгодятся. — Рыжий тяжело поднялся из-за стола. — Ладно, в другой раз дольше посидим. А теперь домой пойду. Только бы не проспать завтра…

Шатаясь, ступил к порогу, надел кожух, на голову — шапку. Вскинул и винтовку на плечо. Долго, словно со стороны, любовался собою — с повязкой на рукаве, с винтовкой.

— А что, начальник и есть. Вполне! — произнес удовлетворенно и, не попрощавшись, вышел.

XI

Совещание старост, начальников полиции, сотрудников различных оккупационных управ проходило в бывшем районном Доме культуры — большом, с колоннами, здании, возвышавшемся прямо за площадью в самом центре Ельников. Площадь, как на ярмарку, была запружена подводами, когда к ней подъехали Апанас Харченя и Змитро Шламак.

Распрягши лошадей и привязав их к грядке своей же телеги, Змитро Шламак, а за ним и Апанас Харченя почти бегом — как бы не опоздать! — поспешили в зал. Но у входа их задержал, преградив путь винтовкой, полицай.

— Вы куда? — спросил строго.

— На совещание, — попятился от неожиданности Змитро.

— Документы!

— Какие еще документы?

— Что вы начальство, приглашены на совещание.

— Нет у нас никаких документов.

— Как это нет?

— Ну-у, не дали… Не успели еще дать, — поправился Змитро.

— Вы откуда?

— Из Великого Леса.

— А-а, это что вола на дуб встаскивали, чтоб ярмо на шею примерить? Ха-ха-ха, — захохотал полицай.

— Чего? — не понял Змитро.

— Вола, говорю, ваши отцы-деды на дуб затащили, чтоб ярмо примерить, — хохотал полицай, припомнив давнюю шутку про великолесских недотеп-мужиков. — Идите вон туда, — показал рукой на столик, который прятался в нише, как в коридорчике, и за которым сидела в наброшенном, на плечи пальто немолодая, грудастая и пучеглазая, как сова, женщина. — Там вам выдадут документы, а заодно и отметят, что вы, стало быть, приехали.

Фамилии Змитра Шламака и Апанаса Харчени в списке нашлись. И женщина, пристально осмотрев с головы до ног еще двоих служак нового, фашистского порядка, протянула им две небольшие голубые карточки — пропуска, взяв которые, Змитро и Апанас прошли в зал и сели.

Видимо, назначенное время приближалось, ибо зал быстро наполнялся разным, селянского обличья, людом, в основном мужчинами. Однако были среди приглашенных и женщины. Всего несколько, но были. Иные из мужчин громко разговаривали, здоровались со знакомыми, вообще вели себя свободно, словно на каком-нибудь очередном совещании, другие сидели тихонько, молчаливо и лишь боязливо озирались по сторонам, будто чего-то страшились или испытывали неловкость: были люди как люди, а тут подались в прислужники к новым оккупационным властям.

Но вот внезапно все пришли в движение, насторожились, притихли — на сцену, к застланному белой скатертью столу, за которым в три ряда стояли стулья, стали выходить с обеих сторон люди — несколько немцев в офицерской форме, за ними — штатские, свои, местные, одетые каждый на свой вкус, но — и это было заметно — во все самое лучшее, что у них нашлось, чисто выбритые, праздничные. Солидно, с чувством собственного достоинства и значения направлялись — немцы в первый ряд, остальные — кто во второй, кто в третий. А несколько штатских, должно быть, самые видные новые начальники, шли вместе с немцами в первый ряд.

В зале послышались аплодисменты, и, поскольку те, кто был на сцене, за столом, не садились, встали, поднялись на ноги и сидевшие в зале. Несколько минут все дружно хлопали. Но вот лысый, круглолицый и, пожалуй, самый толстый из немцев выбросил перед собою руку и проорал:

— Хайль Гитлер!

Аплодисменты, начавшие было утихать, взорвались с новой силой. И длились уже до тех пор, пока тот круглолицый и толстый, что выкрикнул «Хайль Гитлер», не перестал сам хлопать в ладоши и не сел. Вслед за ним сразу же перестали аплодировать и немцы, и все, кто стоял за столом на сцене, и, наконец, зал. Все стали садиться.

Когда в зале снова наступила тишина, поднялся человек в черном костюме, при галстуке, с небольшими усами-бабочкой и громко объявил:

— Первым на сегодняшнем совещании выступит герр комендант Курт Апфель. Попросим, Панове!

И, почтительно обернувшись к тому лысому, круглолицему немцу, который кричал «Хайль Гитлер», захлопал в ладоши…

* * *

Когда совещание закончилось и в зале зашевелились, стали вставать с насиженных мест, поднялись и потянулись на выход вместе со всеми и Апанас Харченя со Змитром Шламаком. Отыскали на площади свою телегу, запрягли лошадей, уселись.

— Ну что? — весело подмигнул Апанасу Змитро. — Слыхал, как берутся?

— Слыхал, — нехотя буркнул Апанас.

— Немцы народ деловой. Коль они сказали, коль взялись — порядок наведут. Да и мы тоже дремать не будем. И поможем, и подскажем…

— Да уж ясно, — простонал, как от зубной боли, Апанас и, не дожидаясь новых вопросов Змитра, взял в руку вожжи, тронул лошадей, крикнул: — Но-о!

— Ты куда? — выхватил у него вожжи Змитро.

— Как куда — домой!

— Что, и по чарке на дорогу не возьмем? — как на дурачка, смотрел на Апанаса Змитро.

— Где ты тут что возьмешь? Да и домой надо. Пока доедем — смеркнется.

— И то правда, — сдался, услыхав последние слова Апанаса, Змитро. — Бродят тут всякие по лесам. То скирды, то мосты жгут. Да ничего, мы их скоро переловим, перестреляем…

Апанас не ответил — его волновало, не давало покоя другое, то, что услышал на совещании: немцы якобы окружили Москву и не сегодня завтра возьмут… «Если так, то, может, не слушать никого, а?.. Не лезть на рожон? Не то… в землю без поры ляжешь… Комендант вон сказал, что в ближайшие дни будут выловлены и отданы под суд все бывшие советские начальники, большевики, комсомольцы… А я же… Что немцы со мною сделают, если узнают, кто я?..»

XII

На край света ушел бы Евхим Бабай, лишь бы не возвращаться домой, не видеть Соньки, вечно голодных, ненасытных детей.

«Я летел, рвался к ним, а они… Рев устроили, попрекать взялись. За что? Будто во всем я один виноват. А сами… Даже не спросили, где был. Столько дней прошло, а никто так и не проведал, передачи не принес. Расстреляли бы — а им и дела нет. Им все дай, старайся для них, а они о тебе и не подумают, и не вспомнят. Лишь бы им хорошо было. Накорми, одень, все-все вынь да положь. Так мало того, еще и погоняют. Влезли на воз — и вези, слова поперек не скажи. И ничего не поделаешь, надо тянуть воз. Тянуть, пока не скопытишься, ноги не протянешь. Иван Дорошка с Василем Кулагой — свое, жена и дети — свое, немцы пришли — и те свое. Каждый чего-то от тебя требует, каждому что-то нужно. А ты… Знай слушайся, делай, что приказывают. Не то кнута получишь, накричат, обругают. Ты один, а их много. Много-много тех, кто хотел бы ехать на тебе, запрячь и ехать, погонять. И едут, едут, погоняют, еще как погоняют, передышки не дают. Вот и дня не пробыл дома — уже встрепку дали, опять требуют, чтоб впрягался, вез. И пожаловаться некому. Да и жалуйся не жалуйся, никто тебе не поможет, никому до тебя дела нет, каждый своим занят. Наоборот, норовит на тебе проехать, сбыть свои заботы, взвалить на чужие плечи, чтоб самому вольно дышалось, чтоб никаких забот… Да и я вот… Разве я не о том же мечтаю? Только суждено ли сбыться этому? Нет, никогда, поди, этому не бывать. Одно с шеи, с плеч своих скинешь — другое навалится, еще и тяжелее прежнего. Откуда — порою и не знаешь, не заметишь. И кто виноват во всем этом? Кто следит, чтоб человек налегке не ходил, без забот дня не прожил, нес бремя на сердце ли, на плечах ли своих?..»

Долго стоял Евхим Бабай, подперев плечом собственный хлев, и размышлял, размышлял обо всем, что лезло в голову. Никогда, кажется, не думал столько, как в тот раз, у хлева. И никогда еще не чувствовал себя таким одиноким, неприкаянным и беспомощным. Дом отталкивал, гнал от себя, хотелось куда-нибудь уйти. А куда — и сам не знал, ума не мог приложить. В лес? Так ведь холодно уже в лесу. Да и что там делать? Ночью и… без ружья. Как без рук чувствовал себя Евхим Бабай без ружья.

«А если встречу кого-нибудь? Чем оборонюсь?»

И корил, корил себя, что поддался тогда искушению, пошел в Ельники.

«И ружье у меня отняли, и покой… Да что там ружье, покой — жизни едва не лишили».

И снова накатывала злость на жену, на детей.