Борис Саченко - Великий лес

• Название: Великий лес
• Автор: Борис Саченко
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: О войне
• Год: 1983

Борис Саченко известен русскому читателю по книгам повестей и рассказов «Лесное эхо», «Встреча с человеком», «Последние и первые», «Волчица из Чертовой ямы», роману «Чужое небо».

В новом романе «Великий Лес» рассказывается о мужестве и героизме жителей одной из белорусских деревень, о тех неимоверных трудностях и испытаниях, которые пришлось им пережить в дни борьбы с фашистскими оккупантами.

Книга переведена на русский язык Владимиром Жиженко, который познакомил широкого читателя с рядом романов и повестей известных белорусских писателей.

---

Из окна было видно, что никто из соседей не вел особых приготовлений к встрече немцев. Правда, то один, то другой выходили со дворов, поглядывали в оба конца улицы — не стоят ли где у ворот столы с хлебом-солью? — и, довольные, опять скрывались в хатах.

«А молодцы, молодцы наши-то, — радовался Василь. — Вот бы и дальше так…»

Жена, Поля, хлопотала по хозяйству — то доила, провожала в стадо корову, то печь топила, варила-парила, то кормила свиней. И все молча, с отрешенным видом, — до мужа, Василя, ей вроде и дела не было. А он, Василь, ждал: может, все-таки не выдержит, подаст голос. Потому что и раньше, еще когда они с Иваном Дорошкой по ночам в лес ездили, прятали хлеб, нет-нет да и вспыхивали ссоры. Поля никак не могла привыкнуть, смириться с тем, что муж, Василь, дома не ночует. «Что, кралю нашел? — спрашивала она. — А что ж, теперь молодиц хватает, к любой пойди — не прогонит». Хуже всего было то, что он, Василь, не мог открыто сказать жене, где пропадает по ночам, вынужден был молчать, таиться. И это выводило жену из себя. «А-а, признаться, сказать не хочешь, где, у какой был!» Пытался Василь объяснять жене, что идет война, все мужчины на фронте, воюют, и он оставлен здесь тоже ради дела. «Какого такого дела?» — допытывалась жена. «Да не могу я тебе сказать». — «А-а, сказать не можешь? Так я сама тебе скажу: по бабам шляться». — «Как ты смеешь? — возмущался Василь. — Столько лет с тобою прожили — и ни по каким бабам я никогда не шлялся. А теперь, что теперь изменилось?» — «Ты же сам сказал — война, все мужчины на фронте. Вот ты и осмелел, в блуд пустился». — «Не смеши людей, — находил в себе силы улыбнуться Василь. — Никогда не думал, что ты у меня вдобавок ко всему еще и ревнивая». — «Вдобавок к чему?» — настораживалась жена. «Вдобавок к другим хорошим качествам». — «Ты еще издеваться будешь?!» — вспыхивала жена. И уже ничем, ничем нельзя было ее образумить. Особенно запомнилась Василю та ночь, когда они жгли скирды и завод в Гудове, когда до дома он добрался только на рассвете, донельзя усталый и неразговорчивый. Упал на постель — что неживой. Чего только жена не наговорила, чем только его не попрекала! Даже тем, что скирды сгорели необмолоченные, а то можно бы людям зерно раздать. И если б хоть о чем-нибудь догадывалась!

И сегодня Василь ждал, что долго жена отмалчиваться не станет: как-никак всю ноченьку его не было, только утром заявился. Жена, конечно, не сдержится, выскажет все, что накипело за ночь, о чем думала, его дожидаясь.

Между тем поднимались со сна дети, умывались, лезли за стол — ждали, когда мать подаст завтрак. Поля управилась уже и с коровой, и со свиньями, и с печью, подмела в хате. Молча, никому ни слова не говоря, налила в миску супу, поставила на стол. Достала с полки хлеб, ложки. Положила перед каждым, села сама. Обернулась к Василю:

— А тебе что, особое приглашение нужно?

Хотелось Василю отшутиться, сказать: «Я сегодня завтрака не заработал». Но не сказал, подумал: «Не поймет шутки. Еще возьмет да спросит: «А когда ты его зарабатывал?..» И снова — в который раз — начнется свара. А это никуда не годится. И так вон дети — что волчата. Встают — и хоть бы слово. Сидят молчком, словно боятся отца и матери.

Встал Василь, подошел к ведру, зачерпнул ковшом воды, вымыл руки, ополоснул лицо. Вытерся насухо шершавым полотняным рушником, сел на свое привычное место за столом, где уже тоже лежали его ложка и ладная краюха хлеба.

— И до каких пор ты будешь по ночам черт знает где таскаться? — подняла глаза на мужа Поля.

Василь посмотрел на детей, в молчании хлебавших большими деревянными ложками суп, сказал:

— Может, после поговорим?

— После ты опять из дому уйдешь.

— Но при детях?..

— Пускай дети знают, что у них за батька, как о них думает, заботится.

— Я не хочу ругаться, — был на редкость спокоен Василь.

— А я хочу, — с вызовом встала из-за стола Поля. — Хватит. Или ты живешь с нами, или… — Ей, видимо, трудно было произнести те слова — она запнулась, внезапно умолкла. Но все же выговорила, выдавила из себя: — Или оставь нас.

Василь ждал всего чего угодно, но только не этого, и потому тоже поднялся из-за стола. Прошелся взад-вперед по хате, сказал задумчиво:

— Так или этак я все равно вынужден буду вас оставить. Раньше или позже. Но не хотелось бы, чтобы это было вот так…

— А как? Как хотелось бы? — уже кричала, некрасиво раскрывая рот, Поля.

— Ну-ну, не так. Тем более что я перед тобою, Поля, и перед детьми ни в чем не виноват. То, что я делаю по ночам… Словом, вовсе не то, о чем ты думаешь… Идет война, я — коммунист. И я… не имею права быть в стороне, я обязан, как и все, воевать.

— Ну и воюй, только нас не мучь!

— Жестокая ты, Поля. Жестокая и мало понимаешь. Дальше собственного носа ничего никогда не видела. И не хотела видеть.

— Зато ты такой уж зрячий, далеко все видел и видишь. Так далеко, что…

— Знаешь, Поля, — перебил жену, не дал ей договорить Василь, — я уже сказал: не хочу ссориться. И ты, прошу, успокойся, уймись.

— Не успокоюсь, не уймусь!

Знал, хорошо знал Полю Василь. Чем спокойнее бывал он сам, тем больше злилась, доходила до ярости она. Оставалось одно — уйти с глаз, дать ей перебеситься. И Василь решил воспользоваться этим. Натянул на голову кепку-шестиклинку, взял винтовку и направился было к двери.

— Уходи-и! — крикнула ему вслед жена. — Уходи и… не возвращайся! Не возвращайся больше в мою хату!

Руку словно что оттолкнуло от щеколды, она вяло повисла. Василь невольно оглянулся, пробежал глазами по личикам детей, в настороженном молчании следивших за отцом и матерью, посмотрел на жену.

— Эх ты, — покачал он с сожалением головой. — Такая война идет, рушится все, чем мы столько лет жили, о чем мечтали… А ты…

И решительно толкнул дверь, вышел в сени. Постоял, перекинул через плечо винтовку. А вот куда пойти — не знал, представить себе не мог.

«В лес? Но здесь же дети, она, Поля. И немцы вот-вот могут в деревню приехать… Оставаться тут, дома? Но что значит — дома? Лезть на чердак? Или лучше в хлеву спрятаться?»

«Все не то, не то, — подсказывала упрямая мысль. — Было бы все иначе, если б с женой в ладу жил, если б понимала тебя и не гнала из хаты, а, наоборот, помогала бы, одними с тобой заботами и делами жила».

«Но об этом надо было-раньше думать, когда женился. Не спешить как на пожар…»

— Эх, — с горечью выдохнул Василь и вышел из сеней. Побрел — глаза в землю — на дровяник. Сел, опустился на посеченную топором колоду, на которой всегда сидел, когда на душе было неладно, когда не знал, что и как дальше делать, задумался…

XX

Никогда еще не знала такого возбуждения, не жила так бурно Поташня, как в этот день. Едва рассвело, по деревне пронесся слух — кто-то ночью сжег мост через Болотянку. Все, кто был на ногах, бежали к реке — поглядеть, правда ли. Женщины оставили печи, забыли про чугуны и горшки; мужчины — их в Поташне осталось всего несколько, и те немощные, белобилетники, — тоже сошлись к мосту. Собралась у реки и детвора. Расхаживали по берегу, смотрели на сгоревшие чуть ли не до самой воды быки, на черные головешки, валявшиеся в траве, в грязи, и каждый считал своим долгом что-то сказать, поделиться тем, что он думал или знал.

— Я ночью видел, как мост горел, — говорил, тряся козлиной бородой, сухощавый Казимир Камша. — Выходил по нужде и видел…

— Что ж ты людей не поднял? — спрашивал такой же тщедушный, только что без бороды, беззубый Евсей Лошак. — Потушили бы.

— Х-хе, — усмехался в бороду Казимир Камша. — «Потушили бы!» А ты знаешь, что мост не сам по себе горел? Подпалили его…

— Кто подпалил? — спрашивали у Казимира.

— Если б я знал, — пожимал плечами, лукаво усмехался Казимир.

— Так что ж, никого возле моста не было?

— Ну, не сороки же огонь принесли, — мялся, не спешил выкладывать все, что видел, Казимир.

— А кто там был? — наседали со всех сторон люди.

— Ночь была, темно. Я и не распознал.

— Бабы или мужчины?

— Мужчины. Двое. Со стрельбами.

— С ружьями? — ахали поташанцы. — И откуда их принесло, куда потом, когда мост сгорел, пошли?

— Чего не знаю, того не знаю, — уходил от ответа Казимир Камша. А может, и впрямь ничего больше не знал?..

Люди строили догадки, кто же были те двое, да еще с ружьями. Таких, у кого были ружья, в их сельсовете раз-два и обчелся, их все знали. Но когда взялись припоминать, вскорости и обнаружилось: те, у кого были ружья, ушли по мобилизации в армию.

— А Евхим Бабай? — подсказал кто-то.

— Евхим Бабай?..

Долго судили да рядили — мог Евхим поджечь мост или не мог? Некоторые готовы были согласиться, что мог.

— Этому ничего не жаль. Если б ему дали право — весь мир подпалил бы…