Борис Саченко - Великий лес

• Название: Великий лес
• Автор: Борис Саченко
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: О войне
• Год: 1983

Борис Саченко известен русскому читателю по книгам повестей и рассказов «Лесное эхо», «Встреча с человеком», «Последние и первые», «Волчица из Чертовой ямы», роману «Чужое небо».

В новом романе «Великий Лес» рассказывается о мужестве и героизме жителей одной из белорусских деревень, о тех неимоверных трудностях и испытаниях, которые пришлось им пережить в дни борьбы с фашистскими оккупантами.

Книга переведена на русский язык Владимиром Жиженко, который познакомил широкого читателя с рядом романов и повестей известных белорусских писателей.

---

— Ну, как ты тут? — прошептал наконец.

— Ай, не спрашивай. Я уже не ждала, что ты когда-нибудь придешь, наведаешься к нам.

— А разве я тебя когда-нибудь обманывал? Сказал — приду, значит, приду.

— Мало что ты говорил… Такое на свете творится!..

— Что, у вас уже немцы?

— А где их нет?

— И в деревне?

— Нет, наезжают только. В деревне полиция. Ой, Иванка, кажется, попалась я. И посоветоваться не с кем, хорошо, что ты пришел…

— Как попалась?

— Пошли в хату, там и расскажу… Все расскажу.

— А полиция не наскочит?

— Мы свет зажигать не будем.

— Собака шуму наделала, — оглядываясь на конуру, говорил все так же шепотом Иван.

— Просила же отца — не покупай. А он мне: «Собака хоть даст знать, что кто-то ходит». И правда, залает, так нас уже врасплох не застанешь. Ты иди, а я тут выпущу ее, пусть бегает. Надо же, загнал! — Катя довольно засмеялась.

— Я и не таких когда-то, в коллективизацию, загонял.

— Опыт. А полицаи боятся. Вот мы выпустим ее — никто во двор не войдет…

Как только Катя открыла конуру, пес опять бросился на Ивана, залаял, зарычал.

— Тихо! — прикрикнула на него Катя. — Нашел на кого гавкать!

И, взяв Ивана под руку, повела в хату.

* * *

Давно, давно не бывал у своего тестя Иван. Прежде, как только поженились с Катей, и по два, и по три раза в году наведывались в Будиловичи. Катя скучала по родителям, по деревне, а отпускать ее куда бы то ни было одну Иван не хотел. Но родился Петрик, потом Андрейка, — с ними, хотя путь не такой уж и дальний, ездить стало неудобно. Да и Катя постепенно отвыкала от Будиловичей. Правда, теперь, если случалась нужда, Катины родные сами приезжали в Великий Лес. Отец и мать у Кати добрые, скромные, единственную дочушку свою любили, любили и Ивана, даже первое время называли на «вы». И жили богато: едучи в гости, непременно целый воз всяких подарков везли — и сала, и мяса, и грибов сушеных и соленых, и яблок, и груш. Когда Иван сопротивлялся, говорил, что ничего не нужно, успокаивали его: «Зима длинная, все съестся. Что себе, что курам, что свиньям». И жили Катины родные дружно, мать как-то даже хвастала, что ни разу с мужем не поссорились. «За тридцать лет жизни грубого слова не сказал».

Сейчас Иван шел в хату к тестю и чувствовал что-то вроде вины. Хорошо им с женой жилось в Великом Лесе — носа в Будиловичи не показывал, а стряслась беда — ничего никому не сказав, жену с детьми сюда прислал: извольте принять на попечение и дочь, и внуков своих.

— Как отец, мать? — спросил у Кати. — Ничего не говорили, когда ты приехала?

— А что они скажут? Рады — и все…

Вошли в сени, из сеней — в хату.

— Кто там? — послышался с печи, едва переступили порог, притворили за собою дверь, голос отца, — нездоровилось старому Антону, прогревал нутро на печи.

— Это Иван, — тихо, шепотом ответила Катя.

— Иван?!

Старый Антон мигом сполз с печи. Выбежала из боковой двери и Малакка — Катина мать.

И тесть, и теща кинулись к Ивану целоваться.

— О-ей, радость-то какая!

— Надолго к нам?

— Чуяло мое сердце, что гость на подходе! Да и кот с самого утра намывался…

Вокруг Ивана уже бегали, суетились.

— Может, детей разбудить? — спрашивала теща. — Пускай бы на отца поглядели. Да и отец на своих деток…

— Не спешите, впереди у нас ночь…

Сели за стол в темноте. У Писарчуков было правилом: кто бы к ним ни пришел, ни приехал — начинали с застолья. «А как же, — отклоняли хозяева любые возражения. — Вы же с дороги. И устали, и, наверно же, проголодались». А Иван был голоден и ел долго, старательно, несмотря на то что сами Писарчуки недавно поужинали и почти не притронулись к еде. Начал с картошки, которая хотя и простыла, но вкусна была с простоквашей, потом — сало с хлебом и огурцами. Выпил две кружки свежего молока. Ему никто не мешал есть — не задавали никаких вопросов. Видели, как жадно он насыщался.

— Ну, рассказывайте, как вы тут живете, — вытирая рот, обвел в темноте всех троих глазами Иван.

— Ничего, сынок, живем, — ответил за всех старый Антон. — Не так, как жили, а все-таки… Одно вот погано — никаких известий с фронта не имеем. Где наши? Немцы брешут невесть что. Будто и Минск, и Москву взяли, скоро, мол, войне конец. А иные из наших и поверили, к немцам служить пошли. Кто в старосты, кто в полицаи. С винтовками по деревне шастают, людей муштруют. Да если б только муштровали, а то ж и стреляют. Человек, поди, десять уже застрелили.

— Кого? — сухо, настороженно спросил Иван.

— Да разных. Евреев две семьи жило у нас… А то милиционера, Ромку. В Комарине служил. К матери наведался, а они его тут и прикончили. И красноармейца одного — хромал, бедолага, своих догонял… — рассказывал спокойно, как всегда, по-деловому тесть. — Просто не знаем, что делать с этой полицией. Припугнули бы их, что ли…

— Кто в полиции у вас?

— Да ты, Иванка, не знаешь их, — вступила в разговор Малакка, теща. — Сынок кулацкий начальником над ними. Батьку выслали, а он у тетки рос. Пожалели, на свою беду. Фамилия такая же, как и у нас, — Писарчук. Но мы не родня ему, нет…

Рассказал Иван и тестю, и теще, и жене заодно о положении на фронте.

— Далеко немцы зашли, это правда, — признался он. — Но Москву не взяли. Да если и возьмут, это еще не конец войне. Конец только тогда наступит, когда немцев с земли нашей прогоним. И фронт теперь не только там, докуда немцы дошли, а всюду, где наши люди есть. Растет сопротивление народа, все, кому дорога советская власть, кто не хочет отчизну свою в неволе видеть, поднимаются на борьбу. Идут кто в лес, а кто и к немцам — помогать нашим. И не бойтесь, не немцы нас — мы немцев победим. А насчет этой накипи, что всплыла, — полицаев, одно могу сказать: долго они не потешатся — сметем…

— Может, оно, Иванка, так все и будет. Но сколько они беды натворят! — сквозь слезы сказала Маланка.

— На то и война, — сурово заключил Иван. — Без смертей, без крови, сами знаете, войны не бывает.

— Да уж так оно и есть, — со вздохом согласился тесть, Антон. — Только бы нас, нашу семью, лихо миновало.

— Дай-то бог…

И Малакка первой встала из-за стола, принялась убирать миски, ложки, остатки еды.

— Ты хоть надолго к нам? — спросила Катя. Она все время сидела рядом с Иваном, слушала его и словно не верила, что это он ее муж, что это именно его голос.

— Сегодня же и уйду, — прошептал Иван.

— Сегодня? — не поверила Катя. — Не отпущу!

И припала головою к Ивановой груди, заплакала. Иван погладил ее волосы:

— Успокойся. Почему это ты меня не отпустишь?

— А потому… потому, — захлебывалась слезами жена, — что мне многое нужно тебе рассказать, посоветоваться… Я же не успею…

— А ты, доченька, не теряй времени — говори, рассказывай, — посоветовала Кате мать. — Не сидите тут, а идите в светлицу и говорите. И так дай бог, чтоб никто не помешал. Уж так собака брехала…

— Ага, ступайте в светлицу, — как бы спохватился и отец. — А я на печь уже не полезу, кожух накину вот да у окна посижу, постерегу. Чуть что — в сени беги и на чердак. У меня там тайничок устроен, под лежаком. Думал, придешь, сынок, да там в случае чего и схоронишься от беды…

* * *

… Едва вошли в светлицу, Ивана первым делом потянуло к детям, — они спали на одной кровати, укрытые теплым домотканым одеялом.

— Может, лампу зажечь? — прошептала Катя.

— Не надо, испугаешь.

— Да ты же не видишь их.

— А мне бы только услыхать, как они дышат, носиками сопят.

— И ты, видно, соскучился без нас?

— А вы без меня?

— Еще спрашиваешь…

И Катя, приблизившись к Ивану, обвила руками его шею, впилась губами в его губы и вся враз как-то ослабла, обмякла. Ивану тоже будто хмель в голову ударил. Поддерживая друг дружку, как пьяные, дошли до кровати, белевшей у стены, поодаль от той, где спали дети.

— Иван, Иванка, — едва не плакала жена, — забеременеть хочу, родить от тебя еще дитя. Девочку, дочку, чтоб помощница мне была…

Иван словно протрезвел:

— Ты что? Такое время, а ты…

— Иванка, да живот для меня сейчас — это защита. Иначе может плохо кончиться… Очень плохо… Пожалей меня, сделай, как я прошу. Чую — не скоро мы с тобой снова увидимся… А родить девочку, дочурку хочу… Одна я у отца с матерью была, росла одна, потому и поставила себе цель — родить и вырастить и сынка, и дочурку. Сынков двое у нас, а дочурки… нету. А хочется, чтоб была. Это ж такая радость — дочурка… Она еще что-то говорила, но Иван почти уже не слышал — хмель женского тела, такого родного и желанного, которого к тому же он не знал столько дней и ночей, одолел его. И он поплыл, поплыл, как в тумане, ощущая только ее, Катю…

* * *

… Потом они в изнеможении, почти голые, лежали и говорили, говорили. Говорила большей частью Катя, а он, Иван, слушал, лишь изредка вмешиваясь, вставляя по слову, по два. Катя рассказывала, почему вдруг ей пришло в голову забеременеть.