Наталья Громова - Странники войны: Воспоминания детей писателей. 1941-1944

• Название: Странники войны: Воспоминания детей писателей. 1941-1944
• Автор: Наталья Громова
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-271-4497

Наталья Громова – писатель, драматург, автор книг о литературном быте двадцатых-тридцатых, военных и послевоенных лет: «Узел. Поэты. Дружбы и разрывы», «Распад. Судьба советского критика», «Эвакуация идет…» Все книги Громовой основаны на обширных архивных материалах и рассказах реальных людей – свидетелей времени.

«Странники войны» – свод воспоминаний подростков сороковых – детей писателей, – с первых дней войны оказавшихся в эвакуации в интернате Литфонда в Чистополе. Они будут голодать, мерзнуть и мечтать о возвращении в Москву (думали – вернутся до зимы, а остались на три года!), переживать гибель старших братьев и родителей, убегать на фронт… Но это было и время первой влюбленности, начало дружбы, которая, подобно пушкинской, лицейской, сохранилась на всю жизнь.

Книга уникальна тем, что авторы вспоминают то, детское, восприятие жизни на краю общей беды. Каждая история – отдельная судьба. Среди прочих – судьбы трех погибших юношей: Георгия Эфрона, сына Марины Цветаевой, Никиты Шкловского, Всеволода Багрицкого; рассказы о встрече с Борисом Пастернаком, о том, как двенадцатилетние дети ловили дезертиров или как на новый 1942-й год устроили праздник с настоящей елкой!

Книга иллюстрирована уникальными семейными фотографиями.

---

Наша дача оказалась несчастливой. С ней была связана какая-то мистика. Говорили, что перед смертью Ильфа на всей даче зажегся свет. Это случилось ранней весной 1937 года. А в 1940 году на финской войне погиб мой папа Борис

Левин, летом 1940 года на даче арестовали Константина Ротова, в 1942 году в Отечественную войну разбился на самолете Евгений Петров. К счастью, Константин Павлович вернулся. Самые первые хозяева тоже погибли. И когда дачи не стало, наши мамы сказали: «Слава богу, что у нас ее нет».

Берсут

Берсут… Высокий, крутой обрыв над рекой, видны песок, камни и валуны. Кое-где заросли кустов и сосны с обнаженными корнями. На противоположном берегу зеленые луга. Кама в этом месте широкая и очень стремительная, ниже по течению она поворачивала, образуя излучину.

На повороте реки в нее впадал ручей. Здесь же находилась пристань, куда пришвартовывались пароходы, катера и баржи. Сюда пристал и наш пароход. От пристани вдоль ручья поднималась дорожка к бывшему Дому отдыха, расположенному над обрывом Камы. Его территория отделялась от дороги и леса низким забором. Два больших корпуса и несколько подсобных помещений.

Нас приехало много: школьники, детсадовцы и мамы с маленькими детьми. Школьники разместились в одном из корпусов. Спальни (или палаты) со стороны реки выходили на широкие террасы, похожие на палубы.

Главным руководителем лагеря был Борис Михайлович Мазин, до этого начальник пионерлагеря во Внукове. Он и вывозил нас из Москвы вместе с Евгенией Давыдовной Косачевской, сотрудницей Литфонда, молодой, активной, с волнистыми волосами, в тюбетейке. Писатели ее хорошо знали, называли Женя, многие дружили с ней. Борис Михайлович относился к нам заботливо, и мы это ценили. Он погиб на фронте, как и муж Косачевской.

Алёша Баталов с братом Мишей. 1939

Нас долго расселяли, переводили из палаты в палату, и в конце концов я оказалась вместе с Таней Беленькой, Эрой Росиной и Лялей Маркиш. Таню и Эру я знала давно, еще по пионерлагерю, а вот Ляля приехала из Киева. Она любила рисовать. У Эры в ноябре погибнут папа и мама, защищая Москву. Тогда, летом, этого невозможно было и предвидеть. Ее папа, Самуил Росин, вступил в ополчение, в роту, состоявшую из писателей. Он был талантливый еврейский поэт, лирик. Накануне войны написал пророческие строчки: «Умру я в самой гуще боя, оставшись юным навсегда». А мама повезла продовольствие в ту самую «писательскую роту», где шли бои, под самую Вязьму.

Оттуда они оба уже не вернулись.

В другом большом корпусе находилась столовая, к ней примыкала застекленная терраса. Там стоял рояль, была сцена.

Детский сад и мамы с малышами жили отдельно. Девочки двенадцати-тринадцати лет помогали мамашам – гуляли с малышами.

Мы катали детей на лодке и с кормы полоскали пеленки. Еще девочки чистили картошку для столовой. У мальчиков тоже были свои обязанности: снабжать всех водой, доставать бревна, прибившиеся к берегу, и колоть дрова для кухни. Воду привозили в бочках на телеге. Мне поручали нянчить Илюшу Петрова, а также Мишу и Борю Ардовых. Особенно нежно я относилась к Боре, так как его назвали в честь моего папы, к тому же он был бледненький и слабенький, а Миша, наоборот, крепкий и загорелый, носил желтую курточку и напоминал итальянского мальчика. Их старший брат по матери, Алёша Баталов, тоже нам помогал, кроме того, он привозил для всех воду в бочке на лошади. Илюша Петров – светленький карапузик в черных бархатных штанишках, ему было около двух лет. Чаще Валентина Леонтьевна, его мама, возилась с ним сама или поручала его старшему брату Пете. Их отец писатель Евгений Петров, в то время редактор «Огонька», постоянно выезжал на фронт как военный корреспондент.

В Берсуте я впервые увидела мою сестричку по отцу, годовалую Аничку. Она сидела на руках своей бабушки Анны Сергеевны, которая при встречах радовалась мне, называла Ёлочкой, всегда улыбалась как-то грустно и виновато. Им помогала Скина Вафа, дочь индусского поэта Эс-Хабиба Вафа – коммуниста, тогда уже покойного. В Берсуте я услышала такую эпиграмму: «В Москву приехал Эс-Хабиб Вафа, Эс-Хабибу Вафа в Москве лафа». Скина была худющая, смуглая, с иссиня-черными косами, с удлиненными, насмешливыми глазами. Она часто давала мне подержать Аничку, причем с таким видом, мол, нянчи сама. Аничка, как и Боря, была слабенькая и трогательная. Ее было жалко.

Анечка Герасимова с бабушкой Анной Сергеевной. 1942

Утро начиналось с зарядки и линейки, на которой сообщали сводки с фронта и распорядок дня. В конце июля мы услышали, что бомбили Москву, и очень растревожились, забеспокоились о своих родных. На линейку, чтобы узнать новости, подходили и взрослые. Запомнилась девочка-подросток, дочь воспитательницы детсада: высокая, с короткими русыми волосами под гребенку, сероглазая, в очках, с выпуклым лбом и упрямым подбородком. Всегда с книгой под мышкой. Она жила отдельно и смотрела на нас со стороны. Спустя годы она вспоминала, что мы ей казались «красивыми и умными». Это была Галя Щербакова. Она стала искусствоведом, собирателем и знатоком старинных вышивок народов Поволжья.

Кормили нас хорошо, простой и здоровой пищей, всегда свежей. Много времени с нами проводил физкультурник Костя. Мы его знали по пионерлагерю. С ним купались, он учил нас грести и плавать, с ним всегда ходили в лес и, когда разбредались, то аукались: «Костя!» Мы собирали бересклет, ломали ветки и обрубали корни для каких-то военных целей. В лесу были заросли малины, а на опушках полно земляники.

В столовой раздавали еду Эстер Катаева, Зинаида Николаевна Пастернак и Кира Владимировна, жена Лебедева-Кумача. Последняя была высокая, кареглазая, с черными волосами, стянутыми на затылке. В ней чувствовалась «роковая женщина». Марина, ее дочь, напротив, была совсем незаметная, но умненькая девочка. К несчастью, у нее после дифтерита сильно выпадали волосы, ее стригли наголо, и она ходила в голубом или красном берете. А стриг ее Николай Николаевич Ляшко, ставший писателем еще до революции, автор «Сладкой каторги» – книжки про тяжелый труд и любовь на конфетной фабрике. Николай Николаевич появился в Берсуте позднее, видимо, в помощь начальству, высокий, темноволосый, внимательный. Мне нравилась его дочка Туська, румяная, синеглазая, ходившая в мальчишеских рубашках, выдумщица и бесстрашная. Я с ней дружила.

Лена Левина. 1939

Все были искусаны какими-то вредными комарами и расчесывались до крови. Эти раны смазывали зеленкой, и мы все были пятнистыми. Мазаться ходили к медсестре Ирине Николаевне, по прозвищу Ирник, темноволосой, белозубой, с соболиными бровями. Ее знали уже не первый год и любили. Рядом с ней всегда находился маленький сын Серёжа.

Раны от укусов назывались «импитиго». Даже распевали такую песенку: «Мальчик трубочку курил. Импитиго. Импитиго на носу. Импитиго». Этот припев придумал Женя Зингер, простодушный и веселый, по прозвищу «рыжий Жоня» или «пожарник». Он был влюблен в Эву Василевскую, которая была так хороша, что кроме него на нее никто не осмеливался и взглянуть.

В старшей группе выделялся своей образованностью и нервностью Макс Бременер с крупными карими глазами на бледном лице, а также мрачноватый и неуклюжий Реджи Бывалов, страстный радиолюбитель. Вместе с Володей Волосовым он смастерил приемник, и они ловили новости. К ним все испытывали чувство уважения.

В Берсуте была большая библиотека, и мы много читали, пользовался успехом «Агасфер». Вообще читающих детей было много, некоторые даже хвастались своей начитанностью и пониманием, что халтура, а что нет. Кстати, такие слова, как «халтура», «сволочь», и выражение «я тебя презираю», были тогда в ходу. Хороших и ярких детей было немало, обо всех и не скажешь, и не упомнишь. Но вот кто противно себя вел, так это Цезарь Голодный. У него был неплохой голос, и он часто затягивал, подражая Лемешеву: «Онегин, я люблю Татьяну» или: «Я Цезарь, я Цезарь, я голодный». Но чаще всего он кого-нибудь поддразнивал, особенно Нелю Иоффе, ей было лет одиннадцать, ее легко было довести до слез. Цезарь это знал и постоянно дразнил: «Нелла Еффэ, чай, какао, тухлый коффэ». И хихикал. Он был старше, ему было уже четырнадцать, но ему как-то всё сходило с рук. Хотя обычно неблаговидные поступки осуждались.

Помню такой случай. Лучше всех плавал Вадим Билль-Бело-церковский, он даже переплывал Каму. Во время очередного заплыва он почему-то стал тонуть. В это время на лодке катались большие девочки и Алёша Баталов, который греб и ничего не заметил, поэтому не кинулся спасать. На помощь бросился кто-то другой. Не разобравшись, Алёше устроили темную. Он это переживал.

Вода в реке у нашего берега была холодная, на дне выходили родники. Иногда мы сплавлялись на лодках ниже по течению, где на другом берегу были отмель и песчаная коса. Конечно, в сопровождении старших ребят и Кости.