Елена Арсеньева - Преступления страсти. Алчность

• Название: Преступления страсти. Алчность
• Автор: Елена Арсеньева
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-699-25612-9

Жажда богатства — одна из самых сильных человеческих страстей. И одна из самых опасных. Потому что чаще всего приводит того, кто встал на путь наживы, к преступлению… Да, имена многих — к примеру, конкистадора Эрнандо Кортеса, обворожительной маркизы-отравительницы Мари-Мадлен де Бренвилье, пирата Генри Моргана, любимца Петра Великого Александра Даниловича Меншикова — записаны на скрижалях истории. Но эти люди шли к своему богатству по трупам, а потому их страдания не вызывают сострадания. Что, наверное, закономерно. Наверное…

---

Что в глазах Александра Даниловича значило — от него!

Он был возмущен и немедленно отправился в покои царевича в своем же дворце. Его появление произвело всеобщий переполох. Петр выскочил в окно, Наталья — в дверь. Его стали избегать. Наталья прозвала его Левиафаном и Голиафом. Она имела дар подражания и передразнивала Меншикова там и сям, высмеивая его, как могла, а пуще — его семью, в том числе важного Александра и замкнутую, надменную дочь.

Меншиков, несмотря на то что имел троих детей, не слишком-то разбирался в молодежи. Он привык к раболепию, почтению, послушанию. Ему было дико, что кто-то может ему прекословить. Даже Маша, когда пыталась возразить против решения отца сделать ее государевой невестой, имела дело не с ним, а с теткой Варварой Михайловной Арсеньевой, которая просто-напросто пригрозила постричь ее в монастырь, предварительно выпоров до полусмерти. И всех ее слез и прекословья отец так и не узнал, а потому пребывал в уверенности, что дочь невыразимо счастлива уготованным ей жребием. Ну а уж если он ничего не понимал в собственных детях, где ему было понимать в чужом ребенке, преждевременно повзрослевшем, преждевременно преисполнившемся самоуверенности воистину императорской?

Чтобы справиться с непомерно возросшей самостоятельностью Петра и его амбициями, Меншиков решил усилить свое давление. И вот тут-то он допустил роковую ошибку, потому что отныне это означало не просто пригнуть Петра к земле, но и унизить его достоинство. Достоинство молодого мужчины и молодого царя! Подобного Петр не мог снести.

Любой человек, который случайно оказался бы в тот день в Преображенском дворце, мог бы наблюдать очень странную картину.

Александр Данилыч Меншиков, разъяренный до такой степени, что лицо его приняло винно-красный оттенок, пинками гонял по комнате какого-то человека, резво бегающего на четвереньках туда-сюда, пытаясь увернуться. Правильнее будет сказать, что несчастный двигался на трех конечностях, ибо одною рукою прижимал к груди некий пухлый сверток. Меншиков тоже не просто так гонял свою жертву, а норовил именно сей сверток у бедняги выхватить, однако тот не давался и, когда ловкие руки светлейшего оказывались в опасной близости, просто-напросто падал плашмя, закрывая сверток своим телом и героически перенося более чем чувствительные тычки под ребра.

Наконец несчастный ненароком разжал пальцы — и в то самое мгновение светлейший, подобно коршуну, бросился вперед и вырвал у него вожделенный сверток, проворно спрятав его за спину и отскочив на безопасное расстояние, как если бы опасался, что жертва кинется отнимать свое добро.

Ничего подобного, разумеется, не случилось. Обобранный просто уставился на Александра Данилыча с выражением крайнего отчаяния.

— Ну чего, чего? — грубовато, но добродушно проговорил Меншиков. — Что за беда? Государь еще молод и не знает, как обращаться с деньгами. Я эти деньги взял; увижусь с государем и поговорю с ним.

Придворный, дрожа губами, с трудом встал, поклонился и, пятясь, вышел. Меншиков победно перевел дух и сунул сверток в ларец, стоявший на столе. Крышку он запер, ключ, привешенный на цепочке, надел себе на шею и с усталым, но победным выражением проворчал, обращаясь невесть к кому:

— Видали, люди добрые? За всем пригляд, глаз да глаз нужен! Все норовят растащить, все растратить, все на бирюльки спустить… Десять тысяч червонцев! Цех петербургских каменщиков поднес их императору, а государь отправил… в подарок сестре. Девушке молоденькой в подарок десять тысяч червонцев! Статное ли дело? Наталье Алексеевне я перстенек поднесу, а денежки в… в казну.

Ну что ж, казна в ту пору и впрямь была пуста, однако чуткое ухо вполне могло уловить заминку перед словом «казна», которое для Меншикова, бесспорно, было равнозначно со словом «карман». Свой карман.

Светлейший не понимал, что натворил. Любому стороннему наблюдателю ясно было бы, что вряд ли Петр (при самом благом расположении к Александру Данилычу!) стерпит обиду, нанесенную горячо любимой сестре, вдобавок — унизившую его перед слугою, которому велено было передать деньги.

И в самом деле — где-то вдали раздался хриплый яростный крик, потом по коридору загрохотали шаги бегущего человека, дверь распахнулась — и в кабинет ворвался царь Петр.

Его загорелое, округлившееся, обветренное (следствие частых забав на свежем воздухе) лицо было сейчас бледно и искажено возмущением. Порыв негодования вынес юного монарха на середину комнаты, но там, как скала, возвышался светлейший, вмиг переставший быть суетливым ростовщиком, подсчитывающим прибыль, и обратившись в олицетворение государственной важности: голова гордо вскинута, локоны любимого вороного парика обрамляют толстые щеки, губы надменно поджаты, взор невозмутимо-спокоен и проникнут истинным величием, живот выпячен, рука заложена за борт камзола — чудилось, он изготовился позировать для парадного портрета. И впечатление было столь внушительным, что пыл Петра разбился бы об эту твердыню самомнения подобно тому, как волна разбивается о неколебимый утес, Меншиков одержал бы новую победу своей власти над молодым императором — когда б вслед за Петром в комнату не ворвалась вся его непременная компания: Елисавет, Иван Долгорукий и невольная виновница происшедшей стычки великая княжна Наталья Алексеевна.

Она была на год старше своего царствующего брата, хотя не напоминала его ни красотою, ни обаянием. Принято было считать меж иноземными посланниками, что она умна, добра, великодушна и благотворно влияет на излишне норовистого государя, однако сейчас ни ума, ни добросердечия, ни великодушия никто не увидел бы в ее узеньких, как бы заплывших глазках: в них светилось неприкрытое злорадство.

Заслышав ее тяжелую поступь и запыхавшееся дыхание, почуяв ее насторожившуюся фигуру за своей спиною, Петр даже подпрыгнул, вновь исполнясь энергии, и подался к Меншикову с таким пылом, что, кажется, еще миг — и сшибся бы с ним грудь с грудью.

— Как вы смели, князь?! — крикнул он каким-то петушиным голосом. — Как вы смели, князь, не допустить моего придворного исполнить мое приказание?!

Меншиков тупо моргнул, рот его приоткрылся. По лицу светлейшего было видно, что он не верит ни глазам своим, ни ушам, что он воистину ошеломлен, в первый раз наблюдая такую выходку от государя, которого, как ребенка, привык держать в почтительном страхе перед собою. Потребовалось не меньше минуты, чтобы он опомнился и провозвестил:

— Ваше величество! У нас в казне большой недостаток денег. Я сегодня намеревался представить вам доклад о том, как употребить эти деньги, но, если вашему величеству угодно, я ворочу те десять тысяч червонцев. И даже из моей собственной казны дам миллион!

А вот это было совсем уж неосторожно: кичиться перед царем своим богатством. Елисавет по-мальчишески присвистнула, в маленьких глазах Натальи Алексеевны вспыхнула алчность, а Петр с сердитым мальчишеским выражением выкрикнул:

— Пусть вы богаче меня, но я — император, мне надо повиноваться! Я здесь хозяин!

И, топнув на побледневшего Меншикова, как на крепостного, Петр резко повернулся и замаршировал прочь, такой длинноногий и длиннорукий, что всякое движение его казалось разболтанным и неуклюжим. Вдобавок он был так зол, что пинал то там, то сям мебель.

— Государь! — прохрипел Меншиков, беспомощно простирая вслед ему руки. — Ваше величество! Не изволите ли отправиться прогуляться в сад с невестою? Вы давеча выражали такое пожелание — ее императорское высочество ждет.

Видно было, что от растерянности светлейший решил вернуть себе власть над Петром простейшим напоминанием о его обязательствах — но не тут-то было. Не родился еще на свет мальчик, которому напоминание о несделанных уроках доставило бы удовольствие, тем более ежели тот мальчик — государь. Вдобавок при словах «ее императорское высочество» Елисавет громко фыркнула, а Наталья, возмущенно передернув пухлыми плечами, выскочила за дверь.

Петр холодно оборотился к будущему тестю и бесцеремонно бросил:

— Сперва хотел гулять, а теперь раздумал. И вообще, к чему лишние любезности? Довольно ей моей клятвы. К тому же всем хорошо известно, что я не собираюсь жениться раньше двадцатипятилетнего возраста. Такое у меня намерение!

Елисавет послала государю восхищенную улыбку, и тот гордо произнес — как бы только ей, но с явным намерением, чтобы услышал и Меншиков:

— Не терпеть же, когда он несет вздор да еще и дерзость норовит! Смотрите, как я его поставлю в струнку!

Царь и его компания удалились, но по коридору долго раздавались перекаты веселого молодого хохота.

У Меншикова был вид человека, которого крепко ударили по голове, и он уже готов упасть, но в последнем изумлении озирается, не соображая, кто и с какой стороны его стукнул.