Александр Громов - «Если», 2004 № 05

• Название: «Если», 2004 № 05
• Автор: Александр Громов
• Издательство: Любимая книга
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2004
• ISBN: 0136-0140

ФАНТАСТИКА
Ежемесячный журнал
Содержание:

Александр Громов. ВСЕМ ПОРОВНУ! рассказ

Рон Коллинз. БИЗНЕС ЕСТЬ БИЗНЕС, рассказ

Алек Невала-Ли. INVERSUS, рассказ

Сергей Лукьяненко. КРЕДО, повесть

Видеодром

**Хит сезона

***** Игорь Фёдоров. РАСПЛАТИЛСЯ? ПРОХОДИ! (статья)

**Экранизация

***** Дмитрий Байкалов. ЗВУКОВОЙ МАЛЬЧИК (статья)

**Рецензии

**Сериал

***** Константин Дауров. МИР, КОТОРЫЙ ПОСТРОИЛ БАРТ (статья)

Пат Кадиган. ИСТИННЫЕ ЛИЦА, рассказ

Иэн Уотсон. ОБЛИК УБИЙСТВА, рассказ

Иэн Макдональд. УБЕЖИЩЕ, рассказ

Дэн Симмонс. ВОСХОЖДЕНИЕ, повесть

Вл. Гаков. ДАМА, КОРОЛЬ И МНОГО ДЖОКЕРОВ (статья)

Рецензии

Евгений Лукин. О РЫЧАГАХ ВОЗДЕЙСТВИЯ И ЧИСТОТЕ РЕЧИ (статья)

Экспертиза темы

Приз читательских симпатий «Сумма фантастики»

Курсор

Персоналии

_{Обложка Игоря Тарачкова к повести Сергея Лукьяненко «Кредо».}

---

— Продолжайте.

— Клейд так велик и стар, что его история состоит, главным образом, из легенд, слухов, сведений, которые никто никогда не проверяет.

— Из каких именно легенд и сведений — вам удалось узнать?

— Как нам теперь известно, во всей Вселенной так и не было обнаружено негуманоидных разумных существ. Считается почти доказанным, что человеческий разум — явление уникальное, единственное в своем роде. Иными словами, во Вселенной живут только люди, однако некоторые расы обладают, гм-м… особенностями.

— Как ни мало я знаю о Науле, мне понятно, почему наше общество может показаться им… чуждым.

— Высокоразвитые цивилизации, как правило, трансбиологичны.

— То есть это разумные машины? Компьютеры?

— Нет, это нечто большее. Я до сих пор не представляю себе, что это может быть и на что похожи эти высшие формы жизни. Теория гласит, что на определенной стадии развития техника и биология начинают вести себя по общим законам. Но существовала одна цивилизация, которая не сумела преодолеть этот порог. Ее правящая элита представляла собой машинный разум в чистом виде, и этот разум угнетал и подавлял подчиненные ему биологические существа. В конце концов это привело к гражданской войне, в результате которой цивилизация была практически уничтожена. Немногие уцелевшие представители правящей верхушки предприняли отчаянные усилия, пытаясь восстановить свою численность и начать галактическую экспансию. Им это удалось. Эти разумные машины перепроектировали себя на самовоспроизводство. Увы, в поисках сырья они опустошали целые планетные системы…

— Обитаемые планетные системы?

— И мобильные космические поселения тоже. Им казалось, что биологическая жизнь представляет для них угрозу. Техника, которой они обладали, могла уничтожать целые миры. Но Клейд остановил их.

— Как?

— По слухам, Клейд применил так называемый «принцип ассиметричного расщепления».

— Что это такое?

— Я не знаю, но думаю, что это имело какое-то отношение к структуре времени и реальности.

Гардра медленно, шумно вздыхает.

— Фанадд — очень маленький мир, — говорю я. — Просто крошечный.

Но я знаю, что мои слова его не утешают. Ни один политик не любит, когда ему напоминают о собственной незначительности.

— Понятно, — кивает Гаддавер. — Ответьте нам еще на один вопрос, и мы оставим вас в покое. Как вы думаете, можем мы что-то выиграть от союза с Клейдом?

Я вздыхаю и снова поворачиваюсь к проливу, к сверкающему за ним леднику.

— Этого я не знаю, господин посол.

Этой ночью я впервые за много лет попыталась искусственно вызвать треммер. Я не делала этого с тех пор, как была подростком. И снова, как в далекой юности, ощущение показалось мне нечистым, грубым, эгоистичным — ни дать, ни взять душевная мастурбация. К счастью, я была одна в своей комнате, и меня никто не потревожил. Если бы меня застали за этим занятием, я бы, наверное, сгорела со стыда…

Снаружи режет проливной дождь; вода несет острые ледяные кристаллики и дышит холодом. Пенные потоки бурлят в водостоках, гремят по крышам галерей. Горные реки и ручьи наверняка вышли из берегов, и хижине отшельника грозит нешуточная опасность. Я разбираю свой стол. Вдоль стены перед собой я расставила лучшие фотографии. Правую половину стола занимает гора безделушек — кольца, бижутерия, монеты, заколки для волос, булавки и прочие мелочи, подаренные, случайно подобранные или незаметно присвоенные. Слева разложены музыкальные диски. Флаконы с ароматными маслами открыты, и в воздухе витают приятные экзотические ароматы.

Дождь за окном усиливается, хотя и кажется, что это невозможно. Ничего подобного я еще никогда не видела.

Моя одежда разложена на кровати. Я колеблюсь, не зная, что выбрать: строгий брючный костюм, который мы купили в бутике «Южный берег» в Метеваре, или теплый телб для зимнего отдыха, который мы приобрели в Итранге. Этот телб… Такие уже давно никто не носит, да и мех, которым оторочены капюшон и рукава, начинает вылезать, но стоит мне прикоснуться к нему, и я как наяву снова вижу Фодлу. Я собираю вещи, чтобы ехать в Убежище, а она протягивает мне старый телб и говорит:

«Непременно возьми его, слышишь? Немодная одежда тебя не убьет, а вот холод — запросто!»

Воспоминание становится таким ярким, что и дождь за окном, и полутемная комната с низким потолком на несколько мгновений исчезают. Быть может, начинается треммер?.. Я поспешно набрасываю телб на плечи и сразу чувствую знакомый запах. От старого меха пахнет Фодлой, ее телом, ее духами.

Я смотрю на первый снимок. На нем запечатлена церемония выпуска из Академии. Дождь в Вангале — большая редкость, но в тот день лило как из ведра, и новоиспеченные доктора, бредущие через квадратный внутренний дворик в Зал Науки, промокли до нитки. Фотограф стоит в арке крытой галереи. Когда очередная пара подходит к лестнице, слышится щелчок и сверкает блиц. Мы с Фодлой одеты в кружевные фартучки и легкие накидки с капюшоном; мокрые волосы свисают неопрятными прядями, на лицах написано глубочайшее отвращение ко всему происходящему и желание, чтобы церемония скорее закончилась. В руках у нас пергаментные дипломы и перстни выпускников. После вчерашнего мы обе страдаем тяжелым похмельем, но только Фодле хватило силы воли, чтобы повернуться к объективу, скорчить рожу и высунуть язык. Ну а я смотрю в сторону. Вид у меня сосредоточенный, угрюмый и очень, очень мокрый. Впрочем, так было всегда: одна сестра весела и беспечна, вторая — серьезна и сосредоточенна, словно она силится вспомнить что-то важное.

Я ставлю на проигрыватель пластинку с музыкой, которую мы слушали в тот вечер в кафе. Наур Видру в сопровождение нарраверского ансамбля ударных извлекает из своего битрена звучные, мелодичные аккорды. Под эту музыку мы пили, целовались с парнями, болтали о всякой чепухе. Приятно вспомнить… Я подношу к лицу ароматическую лампу. Запах — лучший стимулятор памяти.

Мне начинает казаться — я что-то чувствую.

Второй снимок… Снова водные мотивы. Две восьмилетние девчушки сняты на нарраверском пляже. Пляшут волны, ярко светит жаркое солнце. Одна из девочек наклонилась к самому объективу и, широко открыв рот, кричит что-то глупое, но задорное; другая глубокомысленно таращится в небо — на облака, чаек, вселенную. Проигрыватель играет «Мессонги» — помнится, тем летом это была самая популярная песня; она слышалась буквально из каждого радиоприемника. Но сейчас песня звучит немного странно. Обычно подобные вещи ставят в конце долгой вечеринки и только для самых близких и давних друзей, чтобы хоть ненадолго окунуться в счастливое прошлое.

Я втягиваю ноздрями воздух, и мне кажется, что арум веттивер — ароматическое масло — пахнет нагретой хвоей, йодом, солнцем, солью и сырой рыбой. Я гляжу на смешные короткие купальнички с голубыми рыбками на них и вдруг вспоминаю — нет, чувствую, — как сильно терли под мышками мокрые проймы.

Не спеша я перебираю в памяти образы, запахи, звуки. Я распахиваю для них свой разум и жду, что они помогут отвориться моему сердцу, моей душе. Я с надеждой жду легкой дрожи — едва уловимого трепета, который предшествует треммеру. Мне даже кажется, что я ощущаю или слышу что-то, но каждый раз это оказывается просто сквозняк под дверью, приглушенный бой часов или стук дождя по черепице. Какая же все-таки ненадежная вещь — память…

Но вот все снимки просмотрены и повернуты лицом к стене — к прошлому. Осталась последняя фотография. На ней запечатлены две юные девушки, они лежат в постели. Этот снимок был сделан в самый первый, замечательный и волнующий месяц, проведенный вне дома — в общежитии Университета. Сейчас я даже не помню, кто из друзей — парни или девушки — застал нас врасплох тем ранним солнечным утром. На снимке Фодла бросается к камере, протестующим жестом протягивая к ней руки; рот ее открыт, распущенные волосы падают на лицо. Я, как всегда, сонно смотрю куда-то в сторону, выпростав голову из-под белого шерстяного пледа. Накануне мы все крепко выпили, и в руке у меня фарфоровая кружка с итраном — солоновато-прозрачным, отдающим старой бочкой. От снимка пахнет горячим вангальским солнцем, чистыми простынями и морем, запах которого врывался в огромные открытые окна университетских аудиторий на протяжении всех шести лет учебы.

Проигрыватель исполняет «Аддурапу». Это долгая, спокойная танцевальная мелодия. Когда-то она тоже была популярной, и мы обязательно заводили ее (и не один раз), когда собирались на вечеринку с друзьями. До сих пор эта музыка трогает и волнует меня. Пусть она кажется старой, сентиментальной, незатейливой, зато она напоминает о временах, когда ничто не мешало нам радоваться тому, что мы живем, что мы молоды и ни от кого не зависим…

Встав из-за стола, я делаю несколько па. Потанцуем? Конечно. Ты помнишь, помнишь?.. Потанцуем, Фодла? Потанцуем?..