Массимо Азельо - Этторе Фьерамоска, или Турнир в Барлетте

• Название: Этторе Фьерамоска, или Турнир в Барлетте
• Автор: Массимо Азельо
• Жанр: История

---

Диего Гарсиа де Паредес провел всю жизнь в сражениях, однако был так поражен мастерством этой схватки, что не мог усидеть на месте: он подбежал к самому краю гребня, с которого видно было поле боя, и с жадностью впился глазами в соперников. Издали эта неподвижная фигура с мощным туловищем на богатырских ногах, со спокойно опущенными руками, казалась изваянием, но тот, кто видел вблизи, как ходят мышцы под тесной кожаной курткой, как сжимаются кулаки, а главное - как сверкают глаза, тот понимал, как он внутренне кипит и негодует, что только присутствует при этом сражении как зритель.

Фанфулла, расставшись с синьором Просперо, ехал по полю; то ли ему совсем не пришли в голову соображения, удержавшие остальных от участия в этой стычке, то ли они казались ему маловажными, но только он пришпорил коня и с поднятым мечом ринулся на Ламотта. Этторе заметил это и крикнул: "Назад!" - но видя, что этого мало, пустил коня наперерез лодийцу и рукоятью секиры ударил его наотмашь в грудь, заставив его поневоле натянуть поводья.

- Для этого хватит меня одного, и то с избытком! - сердито сказал он Фанфулле.

Все одобрили это проявление вежливости по отношению к Ламотту, кроме Фанфуллы: у него вырвалось одно из итальянских выражений, которых бумага не терпит, и он сказал полушутя-полусерьезно:

- Делай как знаешь!

Он повернул коня, как одержимый бросился на врагов и привел их в замешательство, ни с кем не вступая в единоборство; и бой после недолгого перерыва разгорелся с еще большим жаром.

Бранкалеоне, с самого начала всецело поглощенный своим замыслом, скрестил копья с Граяно д'Асти, но силы их оказались равными. Когда они перешли на мечи, опять ни тот, ни другой не получили заметного перевеса: Бранкалеоне, возможно, был сильнее и опытнее своего противника, но зато пьемонтец умел выиграть время, а тот, кто знаком с искусством фехтования знает, какое это ценное качество.

Другие пары бились с переменным успехом. С начала схватки прошло всего часа полтора, но она была такой жаркой и упорной, что люди и кони в равной мере нуждались в передышке, и судьи охотно согласились на это. Прозвучал сигнал трубы, посредники вышли на поле и развели сражающихся в разные стороны. Теперь в толпе, окружавшей поле битвы, поднялся оживленный говор, как бывает в наши дни в театре, когда падает наконец занавес после спектакля, приковавшего к себе общее внимание. Рыцари вернулись на места, которые занимали до поединка, и спешились; один сняли шлемы, чтобы освежиться и отереть пот со лба, другие взялись за починку поломанных доспехов и конской сбруи. Лошади мотали головой и жевали губами, израненными натянутой уздой; не чувствуя больше седока, они уже не били копытами, а стояли, понурив голову, и только вздрагивали порой, отчего позвякивала надетая на них броня. Торговцы, теснившиеся вокруг поля, с новыми силами принялись расхваливать свои товары. Оба распорядителя сели на коней и направились к своим рыцарям.

По общему мнению, победа клонилась на сторону итальянцев, так как один из французов был уже взят в плен, а другие почти все изнемогали от полученных ран; поэтому те, кто бился об заклад, что победят французы, начинали хмуриться и волноваться.

Доблестный Баярд был достаточно опытным воином, чтобы не понимать, что обстоятельства складываются неблагоприятно для его соотечественников. Стараясь скрыть свою тревогу, он подбодрял французских рыцарей, выстраивал их в боевом порядке и напоминал каждому правила боя, советуя, какие удары следует наносить и как лучше защищаться.

Просперо Колонна видел зато, что итальянцы не так пострадали в битве и нуждаются в отдыхе меньше, чем французы; поэтому, когда прошло полчаса, он потребовал возобновления боя, и судьи велели протрубить сигнал.

Кони еще тяжело дышали от усталости, но, почувствовав шпоры, вскинули головы и снова бросились навстречу друг другу. Теперь исход боя должен был решиться с минуты на минуту. Все более напряженным становилось молчание зрителей, все более ожесточенной борьба на поле. Нарядные одежды, перья и украшения давно превратились в грязные окровавленные лохмотья. Голубая перевязь Фьерамоски была изрезана, на шлеме уже не красовался высокий султан, но сам он, легко раненный в шею, чувствовал себя еще бодрым и теснил Ламотта, с которым снова завязал бой. Фанфулла бился с Жаком де Гинь. Бранкалеоне опять боролся с Граяно и старался улучить мгновение, чтобы разрубить его шлем; остальные итальянцы попарно сражались с французами то тут, то там с успехом действуя секирой.

Внезапно в рядах зрителей раздался крик. Все даже рыцари, обернулись на этот возглас и увидели, что схватка Бранкалеоне с Граяно пришла к концу. Граяно пригнулся к шее коня, шлем и голова его были рассечены пополам, и кровь ручьями лилась по забралу на его панцирь и на ноги коня, за которым тянулись кровавые следы. Наконец Граяно рухнул на землю с таким грохотом, словно сбросили мешок с железом. Бранкалеоне поднял окровавленную секиру и, потрясая над головой, грозно воскликнул:

- Да здравствует Италия! Да погибнут изменники и предатели!

Упоенный победой, он с секирой в руке ударил на врагов, которые еще пытались защищаться. Но бой тянулся недолго. Гибель Граяно, видимо, перетянула чашу весов на сторону итальянцев.

Фьерамоска, разъяренный длительным и упорным сопротивлением Ламотта, стал вдвое быстрее сыпать удары и совершенно ошеломил француза. У него уже не было щита, меч сломался, латы разлетелись вдребезги; наконец Этторе с такой силой ударил его секирой по шее, что Ламотт, теряя сознание, упал головой на луку седла, и свет померк у него в глазах. Пока он еще не пришел в себя, Фьерамоска, находившийся справа от него, откинул свой щит за плечи, вцепился левой рукой в ремни панциря своего врага и, сжав колени, пришпорил коня. Тот рванулся вперед, и Фьерамоска, таким образом, буквально вырвал французского рыцаря из седла. Едва Ламотт упал, как Этторе спрыгнул с коня и, нагнувшись к поверженному противнику, приставил кинжал к его забралу, почти касаясь лба, и крикнул:

- Сдавайся, или ты погиб!

Рыцарь еще не пришел в себя и не отвечал; это молчание могло стоить ему жизни, но его спас Баярд, который объявил его пленником Фьерамоски.

Слуги Ламотта отвели его к синьору Просперо, а Этторе хотел снова вскочить в седло, но конь его куда-то исчез. Он обвел глазами поле и увидел, что Жиро де Форс, под которым убили лошадь, забрал его коня и теперь вместе со своими соотечественниками отбивается от итальянцев. Этторе, при всей своей доблести понимал, что ему, пешему и в одиночку, ни за что не отнять своего коня у француза. Но конь этот был выкормлен и объезжен им самим и всегда шел на его голос. Поэтому Этторе не растерялся, а подошел возможно ближе к коню и принялся его звать, притопывая ногой, как всегда делал, когда задавал ему корм. Конь рванулся к нему; седок хотел было удержать его, но конь взвился на дыбы, сделал несколько скачков, и так как всадник не мог совладать с ним, он прямо пронес всадника к итальянцам; они же окружили его и взяли в плен без единого взмаха меча. Кляня судьбу, он сошел с лошади, на которую тотчас вскочил Фьерамоска; затем доблестный юноша протянул французу взятый у него меч и сказал:

- Бог с тобой, дружище! Бери свой меч и ступай к своим. Мы берем пленников оружием, а не плутнями.

Французский рыцарь ожидал совсем другого и был донельзя удивлен. Он задумался на мгновение и возразил:

- Я побежден не мечом, а вашим великодушием. - Взяв свой меч за клинок, он положил его на землю перед синьором Просперо. Все отдали должное учтивости Фьерамоски и разумным словам и поступку француза. Впоследствии он был единственным, кого отпустили на свободу без выкупа.

Итак, французы лишились четырех лучших воинов, в то время как все тринадцать итальянцев еще оставались в седле. Нетрудно было угадать, чем кончится дело. Тем не менее пятеро французских рыцарей, потерявшие коней, тесно сомкнулись, а с обеих сторон попарно встали четверо всадников. В таком боевом порядке встретили они новый, третий натиск противника.

Никому и в голову не приходило, что они могут выстоять. Зрители восторгались стойкостью и мастерством французских воинов, но наряду с этим им не терпелось узнать, чем же наконец кончится последняя схватка; и чуть ли не все были взволнованы тем, что эти храбрецы идут на верную смерть, вступая в борьбу на столь неравных условиях. Не страшило это только самих французов: истерзанные, израненные в пыли и в крови, они стояли как воплощение гордости и достоинства и смело ожидали лавину всадников которая, казалось, сейчас сотрет их в прах.

Наконец итальянцы тронулись с места, но без прежнего боевого пыла; у изможденных лошадей на стертых поводьями губах выступила кровавая пена. С громким возгласом "Да здравствует Италия!" всадники вонзили шпоры в бока лошадей, и те пустились тяжелым галопом, гулко стуча копытами.