Мария Костоглодова - Это было только вчера...

• Название: Это было только вчера...
• Автор: Мария Костоглодова
• Издательство: Ростовское книжное издательство
• Жанр: О войне
• Год: 1969

---

— Всё, рыцари, прибыли. Отдавай, товарищ Бурцев, корзину.

Дина упорно не смотрела на Алика.

Шурка приподнял шапку, изогнулся в шутовском поклоне, хитро стрельнул в нее и Рудного глазом:

— До скорой встречи, Дульцинея!

…В школе, на большой перемене, Дину отозвала в сторону Лялька:

— Вечером мы придем к тебе — я, Шурка и Алик. Не злись, не злись. На операцию он завтра ложится. Тебе что — трудно поговорить с ним? Ты ему нравишься, Динка!

— Дальше что?

— Ничего. Нравишься хорошему парню. Мало?

— Микроскопически.

— Почему так?

— Потому что мне он не нравится. И тебе тоже. Ты поешь с чужого голоса.

Она шла домой, повторяя, как заученное: «Скажу бабушке, кто б ни спрашивал, меня нет».

Бабушка тотчас откликнулась на скрипнувшую дверь:

— Ты, внучка?

— Я, бабунь. Тебе не лучше?

— Будто чуток полегчало.

Дина радостно обняла худые бабушкины плечи.

— Умница ты на-а-ша! Быстро выздоровеешь. Ты крепкая.

Готовя ужин, Дина не переставала думать о Золотовой. Чем же ей помочь? К кому обратиться? И тут она вспомнила, что Иванова, которая живет в их доме, на первом этаже, — прокурор. Ну конечно, надо обратиться к ней. Она поможет Марусе. Она непременно поможет.

— Дома? — послышался Лялькин голос.

— Дома. Заходи, — пригласила бабушка.

«Тьфу! — сплюнула Дина. — Забыла предупредить…»

— Одевайся, Динухастик! Мальчишки ждут внизу.

— Скажи им: меня нет.

— Ты что? Кто так делает? Человек завтра на операцию ложится… — Лялька не на шутку рассердилась.

— Выйди, внучка, да объясни: «Не до гулянок, мол, мне, бабка болеет». А не хоронись. Некрасиво, — подлила масла в огонь бабушка.

— Вот наказание! — Дина укуталась в бабушкину клетчатую шаль, накинула на плечи пальто, побежала впереди Ляльки.

Осуждение можно чувствовать спиной, видеть закрытыми глазами. От Лялькиного молчания исходило возведенное в куб осуждение.

«И пусть, и пусть! — шагая через три ступеньки, твердила Дина. — Пусть не навязывает, пусть не навязывает…»

Алик и Шурка курили, облокотясь о решетчатые ворота. Дина впервые увидела их с папиросами.

— Ты хотел со мной поговорить? Я слушаю.

— А если не так официально? — попросил Рудный, гася о ворота папиросу. — Спасибо, Лариса! — сказал он, пожимая руку Ляльке и Бурцеву. Пожатие выражало, вероятно, не столько благодарность, сколько надежду на то, что его с Диной оставят наедине. Друзья поняли.

— До завтра, Дина, — сухо бросила Лялька.

— Прощай, донна Дина! — щелкнул пальцами Бурцев.

Дина и Алик пошли по Соляному спуску, к реке. Было странно видеть, как мальчишка, которого Дина знала столько лет, знала, что он не из робких, идет, глядя себе под ноги, подыскивает особые слова, путается, не находит их, и в голосе его то звучит надежда на ее, Динину, к нему милость, то страх, что сейчас она его прогонит, не станет слушать.

— В прошлом году, Дина, я познакомился в Крыму с девушкой — Светланой. От нее узнал, что каучук означает «слезы дерева» и что женщина должна быть, как чай: крепко заваренной, горячей и не слишком сладкой. Светлана мне нравилась, но мы расстались, и я забыл о ней. Почему? Тебя увидел. Не смейся. Увидел вдруг тебя. Ты не похожа ни на кого в классе. Прикажи: «Алька, искупайся в ледяной воде» — вырублю прорубь в речке и искупаюсь. «Прыгни с крыши самого высокого дома» — прыгну. Не вышла б ты ко мне сегодня, завтра б я не лег на операцию. — Он помолчал в ожидании. — Скажи что-нибудь, Дина.

Дина поддела тупым носком ботинка свалявшийся черный ком снега, отбросила его на дорогу. Непривычными и странными казались услышанные от Алика слова. Что это — объяснение? Ей, десятикласснице, говорят: «Прикажи искупаться в ледяной воде — искупаюсь»? Кому-то, пусть всего-навсего Рудному, она кажется особенной, не такой, как все?!

Только сейчас Дина заметила, что Алик идет без шапки, что ворот пальто распахнут и шея открыта. Она остановилась, сосредоточенно, не торопясь, застегнула его пальто, подтянув к шее шарфик, провела рукой по его влажным, чересчур мягким волосам, изменившимся голосом сказала:

— Даже не знаю, что тебе сказать.

Бывают минуты, когда не нужно слов. Никаких. Ни высоких. Ни значительных. Алик этого не знал, но его обрадовала скупая забота Дины, и он поспешил выдать ей все накопленное вечерами ожидания, когда Дина убегала от него черным ходом.

— Удивительная особь — человек. Он не может без труда произнести простое и великое: «Я люблю». Наверное, поэтому у многих народов до сих пор существуют традиционные способы признаний. Влюбленный австралиец надевает на голову «чилара» — повязку, натертую корой эвкалипта. В этой повязке он старается как можно чаще попадаться на глаза своей избраннице. Конголезец подает любимой жареную птицу и говорит: «Убита моею рукой». Что должен сделать я, Дина?

Новизна и необычность минуты исчезли. Перед Диной стоял прежний, давно знакомый ей Алька Рудный, с толстой шеей и мягкими, длинными, как у священника, волосами.

«Интересно, — подумала Дина, — это он специально для меня вызубрил или многим уже демонстрировал свою «ученость»? Толкнуть ему цитатку из «Рудина», что ли? «Дарья Михайловна изъяснялась по-русски. Она с намерением употребляла простые народные обороты, но не всегда удачно».

— Ты молчишь, Дина?

— Разве? — Дина коротко рассмеялась. — Нечего мне сказать, Рудный. Право, нечего. И что ты во мне увидел особенного? Белобрысая. Никакой э-ру-ди-ции. Я правильно произнесла? Прическа у меня, по словам бабушки, «черт летел — копейку искал». И вся я такая. Дружить со мной — одно беспокойство. Счастливо тебе завтра прооперироваться!

Она едва не произнесла излюбленное бурцевское: «Счастливо, дон Алик!». Но она не произнесла, и после, вспоминая, радовалась, что издевательское «дон Алик» не сорвалось с ее языка.

До самых ворот Дина бежала. Запоздалый морозец пытался прихватить чавкающую грязь, тонкие ледяные пластинки обламывались под ногами. Захлопнув железную калитку, Дина с облегчением вздохнула, словно прочно отгородила себя и от чавкающей грязи, и от Рудного с не по-мужски мягкими длинными волосами, и от своей минутной нежности, которая теперь и обижала, и смешила.

2

Прыгая через ступеньку, Дина спустилась к Юлии Андреевне Ивановой. Сегодня она не была столь уверена, что Иванова обязательно согласится помочь Марусе, однако пошла к ней.

— Что налегке? — спросила Юлия Андреевна, выходя на ее стук.

— Теплынь.

Иванова повела Дину в огромную комнату, похожую на танцзал, в который наспех внесли шкаф, кровати, письменный стол да поставили, где попало, и стоят они до сих пор не на месте, в ожидании хозяйской руки. Только крошечный круглый столик у окна был аккуратно прибран, альбомы сложены стопочкой, накрыты пестротканой салфеткой.

— Посиди. Я обед разогрею, папа вот-вот придет, — сказала Юлия Андреевна.

В облике Юлии Андреевны ничего не было женственного. Короткая мужская стрижка, узловатые жилистые руки, грубый голос. Она ходила в темных юбках, кофтах английского покроя, глухо застегнутых у ворота, туфлях на низких каблуках. Ее удлиненные серые глаза можно бы назвать красивыми, но их портили вечно разлохмаченные чернющие брови, похожие на щетки. Дворовые мальчишки называли Юлию Андреевну старой девой, ее отца — буржуем, не успевшим сбежать в октябре семнадцатого. Дина вечно с ними спорила.

Андрей Хрисанфович Иванов был действительно «из бывших». До революции он содержал контору по семенной торговле и огородничеству, его коллекции семян завоевывали дипломы на выставках. Решив, что Советам такие, как он, не нужны, Андрей Хрисанфович уехал из России в Германию, а Юлия Андреевна осталась. В двадцать седьмом году Иванов возвратился с женой-немкой, которую во дворе стали называть по-простому: теткой Паулой. (Мать Юлии Андреевны умерла от родов). Тетка Паула легко сходилась с людьми, была частым гостем то в одной, то в другой квартире, охотно садилась обедать, если приглашали, везде говорила один и тот же комплимент: «Ах, Анычка (Лизанка, Ксенушка), как ви аппетитно варитэ». Поговаривали, что она до ужаса жадная, на завтрак дает старику Иванову по половине крутого яичка и хвост селедки, но когда тетка Паула умерла, хоронили ее всем двором, даже плакали, и уж, конечно, вспомнили с десяток ее добродетелей.

Дине Иванов был симпатичен. Высокий статный старик с белой гривой волос оживлялся, лишь заговаривая о сортах овощей, фруктов или цветов.

Как-то Дина попросила у него семян флокса для пришкольного участка. Он долго расспрашивал ее, что значит «пришкольный участок», и все повторял: «Кто бы мог подумать?» Потом он объяснил, что в девятьсот девятом, памятном для него девятьсот девятом, когда он получил за коллекцию семян на Каменской выставке сельского хозяйства высшую награду «Почетный диплом» — двадцать пятый по счету, — он горевал, что у него нет сына — продолжателя его прекрасного дела. Юлька? Э! Уже тогда ее интересовала только юриспруденция. И вот через много лет приходит девочка и просит его образцовых семян для пришкольного участка. Подумайте, для пришкольного! А намедни приезжали из северных районов области, также кланялись: помогай, мол!