Элизабет Страут - Пребудь со мной

• Название: Пребудь со мной
• Автор: Элизабет Страут
• Издательство: Азбука, Азбука-Аттикус
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-389-05125-6

Элизабет Страут сравнивали с Джоном Чивером, Стейнбеком и Рэем Брэдбери, называли «Ричардом Йейтсом в юбке» и даже «американским Чеховым»; она публиковалась в «Нью-Йоркере» и в журнале Опры Уинфри «О: The Oprah Magazine», неизменно входила в списки бестселлеров по обе стороны Атлантики и становилась финалистом престижных литературных премий PEN/Faulkner и Orange Prize, а ее роман «Оливия Киттеридж» был награжден Пулицеровской премией. Великолепный язык, колоритные типажи, неослабевающее психологическое напряжение обеспечили ее книгам заслуженный успех; не стал исключением и роман «Пребудь со мной». Итак, преподобный Тайлер Кэски служит Господу в городке Вест-Эннет. Прихожане души в нем не чают, ведь он искренне верит, что все они дети Божьи. Но вот в семье Тайлера происходит трагедия — умирает его молодая жена, и совладать с горем он не в состоянии. Тем временем младшая дочь отправляется жить к бабушке, на старшую чуть ли не каждый день жалуются воспитательницы в детском саду, да и экономка Тайлера ведет себя как-то подозрительно…

---

Тем временем Тайлер работал у себя за письменным столом и радовался, что слышит ее шаги на лестнице, шуршание щетки о плинтусы, негромкое постукивание ведра о пол, пока он составлял список тем, которые следовало включить в Просительную молитву:

Обо всех, кого затронула забастовка сталелитейщиков.

О неграх на юге, которых ежедневно преследует ненависть и которые находят в себе мужество пытаться обрести личное достоинство.

О семье недавно скончавшегося Джорджа Маршалла, лауреата Нобелевской премии мира.[58]

Тайлер постучал карандашом о столешницу. Берта Бэбкок сказала, выходя на прошлой неделе из церкви: «Мне хотелось бы, чтобы вы помолились о Бобе Хоупе,[59] который ослеп на один глаз». — «Конечно», — ответил тогда Тайлер. Но теперь ему не хотелось включать в эту молитву Боба Хоупа, и он положил карандаш на стол.

Зазвонил телефон.

— Докладываю, Тайлер, — сказала Ора Кендалл. — В Женском обществе взаимопомощи, этом сборище ведьм, происходит борьба, нечто вроде революции на Кубе.

— Подумать только! — отозвался Тайлер.

— Ирма Рэнд полагает, что было бы мило, если бы перед нашей церковью ставился какой-нибудь щит для объявлений, вроде рекламного. А я думаю, это будет похоже на кинотеатр. А вы как считаете?

— Ну, Ора, я думаю, это должен решать не я.

— Составьте же собственное мнение, ради всего святого! Это ведь ваша церковь.

— По правде говоря, Ора, церковь принадлежит Богу.

— Ну ладно. Тогда не удивляйтесь, если в один прекрасный день увидите там плакат: «ВОЙДИТЕ, И ВАША ВЕРА ВОЗВЫСИТСЯ!» Кстати говоря, Дорис Остин все еще на вас злится из-за органа.

Повесив трубку, Тайлер добавил Боба Хоупа в список, а затем, услышав, что звонит маленький гонг, вышел на кухню к ланчу. Ему хотелось сказать Конни, что всеобщую забастовку сталелитейщиков, разумеется, невозможно утихомирить, когда даже небольшая церковная община одного маленького городка не может уладить спор о щите объявлений. Ему хотелось сказать Конни, что Дорис Остин мечтает о новом органе так же сильно, как Конни мечтала о детях. Что комитет Женского общества взаимопомощи судачит о его дочери Кэтрин. Ему хотелось рассказать Конни обо всем. Но священнику следует соблюдать осторожность. И Тайлер спросил:

— Вы собираетесь навестить свою сестру в День благодарения?[60] — Он взял с тарелки сэндвич, запеченный с сыром.

Конни помотала головой и рассказала ему, то и дело откусывая от своего сэндвича, что во время войны ее сестра переехала выше на север — жить у дяди Арделла на его картофельной ферме.

— А у него там работали пленные немцы, и Бекки от одного из них забеременела. Она стащила у дяди деньги и поехала следом за немцем в Германию, уже после войны. А там оказалось, что он женат. — Конни поставила оба локтя на стол и посмотрела на Тайлера. — Ужас, просто ужас, что получилось. Адриан о Бекки даже слышать не желает — думаю, из-за этого немца.

— А что с ребенком?

— Она его потеряла. — Конни отпила большой глоток томатного супа из кружки и добавила: — То есть сделала так, чтобы его потерять, вернее говоря. Пошла к кому-то, кто такие вещи делает. А потом из нее кровь лила и лила, так что она чуть не померла. Но не померла. Она все еще там, на севере. Живет в комнате над баром.

Тайлер разгладил салфетку на коленях. Конни пристально смотрела на него, чуть наклонившись к нему над столом.

— А вы что же, не видите? — спросила она.

— Чего не вижу?

— Что я родом из семьи грешников.

— Ох, Конни, мы же все родом оттуда! — ответил священник.

На площадке для игр Мэри Ингерсолл хотела убедиться, что никто из детей не ест снег, но думала она о дне своей свадьбы три года тому назад. Зимняя свадьба в Нью-Гэмпшире, свечи в церкви, и у нее — муфта из пушистого белого меха, в которой она прятала руки по пути на праздничный прием. Она никогда еще не чувствовала себя такой хорошенькой, думала она, оглядывая площадку, и, видимо, никогда уже не почувствует.

В ботиках, в коричневом шерстяном пальто, с головой, повязанной шарфом, Мэри чувствовала себя матроной. Именно это слово пришло ей в голову, и это ей не понравилось. Она никак не могла взять в толк почему, но ей казалось, будто длинная дорога ее жизни, лежавшая впереди, — эта длинная, с незамкнутым концом дорога, где должны были произойти всяческие замечательные вещи (ведь она молода и не умрет еще целую вечность!), вдруг повернула вспять, и столь многое оказалось уже решено. Восхитительный вопрос: «За кого я выйду замуж?» — уже получил ответ. Восхитительное стремление: «Я стану учительницей!» — уже осуществилось. У нее пока нет своих детей, пока еще нет, но порой, вот как сегодня утром, она вдруг ощущала мимолетную судорогу от чувства какой-то непоправимой утраты, и, даже когда директор мистер Уотербери весело махнул ей рукой в знак приветствия, а она помахала ему в ответ, ей где-то в потаенной глубине ее существа все равно хотелось уткнуться лицом в чьи-то взрослые колени.

А Кэтрин Кэски очень неудачно упала. Несколько мальчиков бегали по площадке, и один из них на нее натолкнулся — совершенно случайно, но Кэтрин такая маленькая, он сбил ее с ног. Она упала и ударилась головой о железную стойку качелей. Мэри увидела это и подбежала к Кэтрин.

— Кейти, как ты, все в порядке? — спросила она, поднимая на руки легонькую девочку, чьи слезы на этот раз были вполне искренними и лились неудержимо. — Дай-ка я посмотрю твою головку, солнышко, — продолжала Мэри, ласково отводя у нее со лба волосы, но радуясь, что девочка плачет: в случаях удара головой слезы — хороший знак. — Думаю, у тебя все в порядке, — утешила девочку Мэри, — но давай глянем, нет ли там шишки. — И, осторожно поставив ее на землю, пощупала ушибленное место. — Это было очень страшно, правда?

Кэтрин кивнула, все еще тихо плача. Впереди смутно маячило голубое пятно куртки — Марта Уотсон распевала таким громким голосом, будто ей одной принадлежала вся площадка:

Медвежонок, медвежонок, повернись,
Лапой плюшевой скорей земли коснись!

Кэтрин шагнула поближе к учительнице.

И Мэри Ингерсолл испытала такую полноту чувств, что это дало ей острое ощущение облегчения: нет, она вовсе не матрона, она вовсе не идет по дороге, заканчивающейся тупиком. Вот это — ее работа, ее дело заботиться об этом ребенке, и она умеет это хорошо делать. Прежнее упрямство Кэтрин делало сегодняшнюю победу особенно значимой, и то, что почувствовала Мэри, было — любовь.

— Ну-ка, высморкай носик, — сказала она, доставая из кармана бумажный платок, и Кэтрин высморкалась. — А вот и шишка, — сказала Мэри, щупая темя Кэтрин. — Сколько пальцев я подняла? — (Девочка подняла три собственных пальца.) — Молодец, — похвалила Мэри официальным, учительским тоном. — Очень страшно, когда тебя вот так сбивают с ног. — И она снова попыталась обнять девочку.

Но тут Кэтрин вдруг вспомнилось, как папа сказал: «Мне тоже показалось, что она не такой уж подарок». Она стояла напрягшись и больше уже не плакала.

— Кейти?

Девочка отвернулась.

— Кэтрин?

Миссис Ингерсолл коснулась тоненького плеча девочки и была поражена, когда та снова резко отвернулась от нее. Это сильно задело чувства учительницы. А когда Кэтрин, убегая, обернулась и показала ей язык, она ощутила, как в ней волной поднимается гнев.

— Кэтрин Кэски, это грубо! — зло крикнула она.

Но Кэтрин бежала, больше не оборачиваясь.

Тайлер ехал домой молча, Кэтрин сидела рядом с ним. У него в ушах все еще звучал голос Мэри Ингерсолл, высокий и резкий, словно острые осколки стекла. Он все еще рисовал себе ее в разговоре с ним — в коридоре школы, перед дверью кабинета медсестры, вспоминал ее лицо, словно запертое, лишенное малейшего признака тепла.

— Но с Кэтрин все нормально?

— Я сомневаюсь, что у нее может быть сотрясение. А вот все ли с Кэтрин нормально? Я вам и раньше говорила, что с Кэтрин не все нормально. Существуют общепринятые правила социального поведения, — произнесла молодая женщина, поднимая на Тайлера холодный взгляд. — И показывать людям язык не является одним из этих правил.

— Кэтрин перед вами извинилась?

— Нет.

— Будьте добры, подождите буквально минуту.

Он отвел дочь в конец коридора и яростно зашептал ей на ухо:

— Если ты немедленно не извинишься перед миссис Ингерсолл, я отшлепаю тебя по попке, когда мы вернемся домой.

Дочь пристально посмотрела на него, чуть приоткрыв рот. Они вернулись к миссис Ингерсолл. Глядя в пол, Кэтрин произнесла еле слышное:

— Я извиняюсь.

Когда Тайлер вел дочь через парковку к машине, он представлял себе, как скажет Мэри Ингерсолл, что, между прочим, нет никакого смысла ей ходить в церковь только в Рождество и на Пасху. Смысл хождения в церковь заключается в том, чтобы узнать христианские правила поведения — любовь и понимание. Смысл хождения в церковь в том, чтобы принять в свое сердце страдания маленькой девочки, недавно потерявшей мать. Он подозревал, что Мэри Ингерсолл уже мчится поскорее поболтать с Рондой Скиллингс о происшедшем. От этого его затошнило.