Григорий Чхартишвили - ОН. Новая японская проза

• Название: ОН. Новая японская проза
• Автор: Григорий Чхартишвили
• Издательство: Иностранка
• Жанр: Современная проза
• Год: 2001
• ISBN: 5-94145-019-2

Сборник повестей и рассказов современных писателей Японии, «новая японская проза». В нём с исчерпывающей полнотой представлена вся прозаическая литературная карта японского архипелага, произведения самых различных жанров расходятся по трём основным направлениям: классическая эстетика прекрасного, «ваби»; традиционность и постмодернизм; фантастическое в жизни и литературе. Авторы — разного времени и места рождения, пришли к писательству из разных профессий, занятий, увлечений и разных литературных предпочтений, словом: они не только самураи, они — японцы.

---

Во второй половине дня, когда жильцы общежития собирались на кухне пить кофе, там часто появлялся небольшого роста китаец лет сорока, которого очень вежливо называли «учителем»; по-видимому, он и в самом деле был им.

«Учитель» носил очки в черной оправе, одет был всегда в простой серый костюм; одного переднего зуба у него не было, а соседний выпирал вперед, и оттого «учитель» производил довольно жалкое впечатление. Иногда он выходил в коридор и, если встречались никуда не спешившие студенты, говорил с ними по-китайски — то возбужденно бранил за что-то, то смеялся, отчего лицо становилось морщинистым. В течение месяца мне тоже раза два-три представлялся случай пообщаться с ним. Он был гораздо старше студентов, политическое прошлое явно было непростым. Я не интересовался ни его именем, ни происхождением, ни профессией — и не столько из деликатности, сколько, вероятно, из-за того, что нас не представили друг другу официально.

Он тоже не пытался выяснить мою национальность, но, между прочим, упомянул на плохом французском, что прежде ему приходилось бывать в Токио. Причем долго подыскивал подходящее французское слово, означающее это «прежде», даже покраснел от напряжения, и наконец произнес: «Auparavant». Надо сказать, что многие китайцы в общежитии почему-то употребляли книжное «auparavant» вместо разговорного «avant». Из-за того что одного переднего зуба у «учителя» не было, а другой выдавался вперед, слово прозвучало так, будто рот его был набит кукурузными хлопьями, но при этом приобрело японскую мелодичность, напоминая заклинание колдуна с далекого острова. Внимая звукам его речи, я порой, не в силах дождаться конца высказывания, подсовывал собеседнику кисть и бумагу, чтобы он мог закончить свою мысль с помощью иероглифов.

Через несколько дней по местному телевидению я смотрел в общежитии развлекательное шоу, половину, впрочем, не понимая по причине скудости своих лингвистических познаний. Есть и в Японии такого рода передачи, когда ведущий пародирует чье-либо произношение или характерное словечко, намеренно подчеркивая национальную принадлежность говорящего, и зритель безошибочно угадывает: «Китаец!» Надо же, французы верно подметили свойственную китайцам особенность, не без удивления подумал я. Но шутка была мне неприятна: в ней было что-то дискриминационно-издевательское.

Спустя несколько дней в коридоре общежития я случайно столкнулся с «учителем» и, имея в виду ту программу, осторожно поинтересовался у него письменно, почему, говоря о прошлом, китайцы всегда употребляют именно наречие «auparavant», и еще спросил иероглифами, где он изучал французский. «Учитель» жестом попросил меня подождать, затем принес из своей комнаты потрепанную брошюрку «Краткий сравнительный словарь китайско-буддийских терминов». Ткнул пальцем в страницу, где перечислялись наречия времени, и, к своему удивлению, я увидел, что слово «прежде» переводится там как «auparavant». Пройдя извилистый путь, это слово из брошюрки, популярной среди живущих во Франции китайцев, в конце концов как устоявшийся анекдотический стереотип перекочевало в телевизионное шоу, где над ним вдоволь насмеялись. Взглянув на пожелтевшие страницы этой потрепанной книжонки, я несколько растерялся, но потом все же сказал «учителю»: «Простите великодушно, но мне очень нравится, когда вы медленно произносите по-французски это слово; сам не пойму почему, оно действует на меня умиротворяюще». Думаю, «учителю» было приятно чувствовать мое к нему расположение — он заулыбался, стал энергично махать головой, потом радостно похлопал меня по плечу и, сказав «мерси», удалился в свою комнату.

Это был наш последний с ним разговор: подобно прочим китайским студентам, он внезапно исчез из общежития. Не встречал я его и на улице. А потом мне сказали, что «учитель» устроился в общежитии для иностранцев в Антони или где-то еще.

* * *

Той же осенью в одно из воскресений меня пригласили на обед в китайский ресторан, построенный в виде пагоды, — он находился в 13-м квартале Чайна-тауна на мощеной плиткой оживленной площади около угрюмого высотного здания. Пригласила меня семья нашего куратора — сотрудника художественной галереи, переводчика книги по почерковедению, консультанта по еще бог весть каким вопросам. Его семья — жена и двое маленьких детей — могла позволить себе питаться либо в кафе самообслуживания, либо в гамбургерной; огромный китайский ресторан в 13-м квартале, куда раз в месяц они приезжали из-за города на машине, считался для них шиком.

Детишки тотчас опрокинули суп, то и дело роняли палочки для еды, ревели во весь голос, затевали под столом игры, но официанты-китайцы и бровью не повели, отнесясь к этому как к само собой разумеющемуся; все их внимание было сосредоточено на работе: не мешкая принять заказ, быстро обслужить клиентов. В Париже питейные заведения разрешается посещать только взрослым, а этот ресторан был исключением, к тому же на недопустимые в других местах детские шалости здесь смотрели снисходительно.

Отобедав в шумном ресторане, обращенном на улицу Торбяк, я распрощался с семьей — детям захотелось спать, и они все заторопились домой. Я же по обыкновению отправился бродить по торговой улице. Купил металлическую кастрюлю, чтобы тушить в ней еду, несколько чашек, грубой выделки, но удобную в движении одежду для занятий кунфу и даже зачем-то какие-то консервы. Товары стоили тут даже дешевле, чем в разгромленном во время террористического акта дешевом магазинчике на Монпарнасе. Слегка хмельной от пива, с огромной сумкой я бродил меж высоток.

До середины шестидесятых годов 13-й квартал был чисто рабочим районом, жизнь бурлила вокруг множества мелких и средних предприятий. Позднее сюда перевели «Порт де Жази», большое автомобильное предприятие, которое дало рабочие места огромному числу выходцев из Магриба; городок приобрел арабский колорит. Сохранившиеся до сих пор дешевые отели с кафетериями — отголосок того времени, когда рабочие-эмигранты были не в состоянии снять себе жилье. Ныне за тем местом, где была когда-то крепостная стена, раскинулась так называемая «нищая зона», слившаяся с другим районом бедняков. Угрюмая атмосфера этих мест отражена в рассказах Луи Марэ и других писателей. В конце 50-х здесь, как грибы после дождя, стали появляться блочные дома, так называемое «дешевое жилье», которое заселяли многочисленные иммигранты из Азии, обитавшие тут до середины 70-х годов. С тех пор доля иностранцев в 13-м квартале неуклонно увеличивалась, и в 1982 году достигла восемнадцати процентов, то есть намного превышала средние показатели по Парижу.

А большую часть иммигрантов здесь составляли китайцы, причем выходцы не из самого Китая, а из множества азиатских стран, в которых китайцы в конце прошлого — начале нынешнего веков являлись национальными меньшинствами, — из буддийского Индокитая, Вьетнама, Лаоса, Камбоджи. Их предки занимались в этих странах мелкой торговлей, погрузочными работами, представители же нового поколения, спасаясь от беспорядков и войн, попадали в лагеря беженцев, из которых позднее эмигрировали во Францию. Были, конечно, и выходцы из континентального Китая или Тайваня, но чаще официальной родиной этих людей являлись все же страны Юго-Восточной Азии. В 70-х годах в связи с нашествием иммигрантов возникла идея реконструкции 13-го квартала; об этом много трубили в прессе и на телевидении. К тому времени уже весь микрорайон, включая Ивли, Насиональ, Торбяк — от бульвара Массэна до кольцевой автотрассы, — стали называть «Чайна-таун».

Населенная простым людом, южная часть 13-го квартала вызывала особый интерес спекулянтов, намеревавшихся построить там жилые дома в тридцать и более этажей, рассчитанные на зажиточный управленческий класс, а также соорудить роскошный спортивный комплекс, начальные школы, детские сады, ясли, библиотеку, кинотеатр, больницу. Однако уже на первой стадии, несмотря на то что в Париже установили относительно низкие земельные ставки, торговые операции с землей шли вяло. Вопреки планам, часть готовых уже квартир пришлось сдавать в аренду; на фоне общего экономического спада все громче раздавались голоса противников такой застройки. Проект пришлось свернуть, начатые стройки заморозить, в миражи обратились и всевозможные, в том числе развлекательные, сооружения. В результате продажа участков сокращалась, в то время как цены на аренду безудержно росли. На короткие договорные сроки старались привлекать молодые семьи и приезжих из провинций. Однако же пустых квартир оказалось в избытке, в них и ринулись беженцы из Юго-Восточной Азии. За исключением вьетнамцев, быстро получивших французское гражданство, у остальных иммигрантов возможности вселиться в «дешевое жилье» равнялись нулю, и у них не оставалось другого выхода, кроме как снимать квартиры в обычных домах. Даже за рассчитанные на холостяков малогабаритки приходилось платить очень дорого. Квартиросъемщикам это оказывалось не по карману, и потому они вынуждены были подселять к себе кого ни попадя — дальних родственников, друзей, любовниц… Плотность заселения становилась катастрофической. В результате в этом районе довольно быстро скопилось не поддающееся обсчету количество иммигрантов, которые до неузнаваемости изменили облик района, придав ему специфический колорит.