Вера Кетлинская - Дни нашей жизни

• Название: Дни нашей жизни
• Автор: Вера Кетлинская
• Издательство: "Советский писатель"
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1976

Действие романа Веры Кетлинской происходит в послевоенные годы на одном из ленинградских машиностроительных заводов. Герои романа — передовые рабочие, инженеры, руководители заводского коллектива. В трудных послевоенных условиях восстанавливается на новой технической основе производство турбин, остро необходимых Родине. Налаживается жизнь героев, недавних фронтовиков и блокадников. В романе ставятся и решаются вопросы, сохраняющие свое значение и сегодня.

---

— Правильно, Иван Иванович, оговорился я, — до­бродушно признал Воробьев и глянул на часы. До конца перерыва оставалось несколько минут, а последнее сло­во он хотел оставить за собой.

Гусаков проговорил бы еще невесть сколько, — он любил, чтобы его слушали, — но Груня решительно по­тянула его за полу пиджака:

— Иван Иванович, садитесь. Дозавтракать не успе­ете...

Воробьев подмигнул слушателям и нарочито наивно спросил:

— А во всем мире, Иван Иванович, значит, пролета­рии такие же бедные, как были?

— За границей-то? — не понимая, куда клонит Яков, переспросил Гусаков и на всякий случай сел, чтобы не торчать у всех на виду. — Ясно, где, значит, социализма нету... А как же?

— Как будто ясно, — весело подхватил Воробьев. — Да только если разобраться, то и во всем мире сила пролетариата куда против прежнего выросла. Смотрите. Миллионные демонстрации, митинги, забастовки, осво­бодительные войны, движение за мир. Мы им такую надежную опору даем, что держать их в цепях капита­листам трудненько. А сколько народов уже пошло по нашему пути!

Он что-то припомнил и засмеялся:

Вот, честное слово, товарищи, живого капитали­ста видал. Конечно, по картинкам представлял себе, а тут — живой, с этаким пузом, как вылитый. В Будапеш­те это было, сразу после боев. Мы его из бомбоубежища на свет пригласили, из его собственного, частного бомбоубежища, с ванной, с кафельными стенами, с водо­проводом... Народ под бомбами гибни, а он в подземном дворце с семьей и прислугой прохлаждается. И вот вы­шел он, мы на него глаза пялим — интересно ведь! — а он на нас. И что, вы думаете, у него в глазах? Ну, не злоба и не удивление даже, а лютая, смертная тоска.

Гусаков, подобрев, крикнул с места:

— Сподобился, значит, с живым буржуем поздоров­каться?

Смеясь вместе со всеми, Воробьев не дал себе от­влечься и, переждав чуточку, продолжал:

— Два года я там прослужил на охране коммуника­ций. Языка не знал, а дух чувствовал — круто поверну­ли, хорошо. Да и в других странах, где, как говорит Иван Иванович, социализма нету, разве там все по-ста­рому? Народ силу почуял и воевать научился, есть у них новое богатство: опыт нашей революции, международ­ная солидарность да великий друг — СССР... Точно ли я слова понимаю, Иван Иванович?

Гусаков крякнул и не спеша ответил:

— В данном случае понимаешь.

Рабочие стали расходиться: обеденный перерыв кон­чался.

Молодежь окружила Полозова.

— Алексей Алексеич, это правда... насчет нового срока? Бабинков говорил...

Новость, очевидно, уже начала распространяться.

— Приказа такого не знаю, и мне Бабинков ничего не говорил, — с улыбкой уклонился от обсуждения По­лозов. — А что, ребята, испугались?

— Чего ж бояться? Мы-то свое выполним! — вос­кликнула Валя.

— То, что зависит от нас, мы сделаем, — обстоятель­но сказал Николай Пакулин. — Были бы заготовки да инструмент.

Иван Иванович Гусаков, собравшийся уходить на свой участок, задержался послушать, о чем толкуют комсомольцы с заместителем начальника цеха.

— В вас все дело, как же! — прикрикнул он на мо­лодежь. — Вам скажи: десять турбин, вы и за десять возьметесь, вам что. — И Полозову: — Алексей Алексе­ич, никак из огня да в полымя?

Яков Воробьев обнял за плечи Пакулина и Никити­на, даже подтолкнул их вперед, как бы подчеркивая, что отстранить их не даст, и внятно произнес:

— Порядку больше — отчего не выполнить?

— Порядок само собою, — недовольно отозвался Гу­саков. — На одном порядке ты месяц сбережешь. А еще два на чем? Еще два надо башкой заработать.

Воробьев, не смущаясь и не отступая, возразил:

— Где порядок лучше, там и мысли просторней.

4

Гудок возвестил о конце перерыва, и сразу громад­ное здание цеха откликнулось на его призыв всей гам­мой звуков, какие дают ожившие механизмы и соприкос­новение металла с металлом, когда один из них вгры­зается в другой и режет его, обтачивает, сверлит, рубит.

Вступили в строй «Нарвские ворота» басовитым скрежетом могучих резцов и ритмичным щелканьем переключателя. С мягким жужжанием закрутились огромные планшайбы каруселей, быстро и легко подстав­ляя под резцы тусклые плоскости отливок. Пулеметной очередью застучал пневматический молоток, обрубая металл. Завизжала механическая пила, распиливая по­полам толстое стальное кольцо... Сотни рук плавно регулировали движения механизмов, сотни глаз, не от­рываясь, следили за скольжением резцов, фрез и сверл, за летучими змейками желтых, синих, серебристых, вишневых стружек, за алым сиянием раскаленного тре­нием металла.

Клементьев и Полозов остались одни в середине про­лета.

— Вот ведь мельница, ей-богу! — с сердцем сказал Ефим Кузьмич. — Ежели, скажем, инструмента не хва­тает и поднажать надо, Бабинков без голоса; а ежели первым новость растрезвонить — куда как горласт! — И совсем тихо спросил: — Что, покрутимся, а?

— Д-да... задача...

Распахнулись ворота, пропуская в цех паровоз и две платформы, нагруженные крупными отливками. Иван Иванович Гусаков не по возрасту резво побежал к паровозу, его сердитый голос перекрыл шипение паровоза и все другие звуки:

— Осади! Куда разбежался? Осади немного!

Полозов поднял голову, стараясь определить, скоро ли освободятся необходимые для разгрузки краны. Он хорошо видел озабоченное лицо Вали Зиминой, управ­лявшей контроллерами. Два крана согласованно и осторожно подняли в воздух громадину цилиндра, пока­чивающуюся на охвативщих его стальных канатах, и медленно пронесли к стенду. Валя Зимина ударами ма­ленького колокола предупреждала: внимание, внимание, в воздухе многотонная тяжесть!

Клементьев и Полозов отошли в сторону от прохода, над которым проплывал цилиндр, и проводили его взгля­дом. Ефим Кузьмич вздохнул и сказал успокаивающе:

— Ничего, Алексей Алексеич. Не в первый раз, а?

Полозов молча кивнул.

Ему хотелось возразить, что такой трудной задачи еще, пожалуй, перед цехом не возникало, но говорить об этом Ефиму Кузьмичу не имело смысла: старик сам все понимал.

Он задумался, стоя посреди цеха. Его раздумье на­рушил зычный, возбужденный голос старшего техноло­га Гаршина:

— Алексей Алексеич, дорогой, идите-ка сюда скорее! Полозов заметил рядом с внушительной фигурой Гаршина небольшую женскую фигурку и с интересом приглядывался, что за гостья. Под меховой, надвинутой на одну бровь шапочкой он увидел карие блестящие гла­за и улыбку — такую открытую, жизнерадостную, что нельзя было не улыбнуться в ответ.

— А вот и товарищ Полозов! — воскликнула жен­щина.

Голос был звучный и выразительный, со своей ин­тонацией для каждого слова. И лицо выразительное: улыбка исчезла, губы энергично сомкнулись, а глаза смотрят выжидательно, будто говорят: не узнаешь? А ну-ка, постарайся, узнай!

И он узнал. Память разом воскресила давнюю тре­вожную ночь. Темный цех с редкими лампами, прикры­тыми синей бумагой, мечущиеся над стеклянной крышей лучи прожекторов, грохот выстрелов и разрывов, подра­гивание пола под ногами... и молодая женщина с расширенными от страха глазами, возле которой он очу­тился в укрытии. Отрывистые слова: «Страшно?» — «Ну вот еще. Бывало хуже». — «Нет, кажется, не бывало…»  Ее смешок: «Смотрите, у вас пальцы прыгают». И его старание унять дрожь пальцев, достававших папиросу, и чувство удовлетворения, когда это удалось. В дни, когда цех снимался с места в нелегкий и дальний путь, деловитый молоденький инженер Карцева работала рас­торопно и толково, помогая упаковывать станки. Алек­сею было грустно и стыдно уезжать, когда она остается, он спросил: «Все-таки, Аня, почему вам не поехать?» А она ответила просто: «У меня муж на фронте — тут, возле Мясокомбината».

— Аня Карцева, — обрадованно вспомнил он. — Ка­кая вы стали!

— Неужто так изменилась? — с нескрываемым огор­чением спросила она и опять стала совсем иной — не такой, как прежде, и не такой, как минуту назад.

— Анечка, да вы красивей стали черт знает насколь­ко! — шумно вмешался Гаршин.

— Просто вы какая-то переменчивая, — сказал Алек­сей, — и одеты совсем по-другому... А вы к нам в гости или насовсем?

— К нам, работать, — чересчур громко, как всегда, когда был весел, объяснял Гаршин. — Понимаешь, при­ходит и спрашивает тебя, а я как выскочу! Мы ж прия­тели с каких пор. Учились вместе, вместе Кенигсберг штурмовали.

— Я-то, положим, не штурмовала, — насмешливо уточнила Аня, потом уже серьезно обратилась к Поло­зову: — Директор направил меня к вам, чтоб вы реши­ли. Я очень оторвалась от специальности, Алеш... Алексей Алексеич. Боюсь, что на первых порах могу оказаться невеждой.

— Ерунда, Анечка, научим, поможем, это вы не бес­покойтесь, — подхватил Гаршин с шумной готовно­стью. — Давай ее ко мне, Алеша. Сразу все вспомнит, как только начнет работать!