Яков Наумов - Чекистка

• Название: Чекистка
• Автор: Яков Наумов
• Издательство: Политиздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1963

В основу книги положены действительные события, происходившие весной 1918 года в городе Казани, куда перебрались из Москвы основные силы эсеровско-белогвардейских заговорщиков — генерала Алексеева и «Союза защиты родины и свободы».

Сведения о готовящемся в Казани контрреволюционном восстании доходят до ВЧК. По заданию Ф. Э. Дзержинского производится проверка поступивших материалов. Сообщения подтверждаются.

Примерно в это же время в Казанский губком партии и в губчека обращаются партийцы и рабочие с заявлениями о концентрации в городе офицеров и их подозрительном поведении.

Чекистов в Казани небольшая горсточка. А время не ждет. Восстание может вспыхнуть в любую минуту. Проявляя удивительное мужество и находчивость, чекисты нащупывают подпольный штаб заговорщиков. Следствие устанавливает, что этот штаб связан с эсеровским подпольем, широко распространившимся в стране в то время.

По указанию Ф. Э. Дзержинского в Казань под видом савинковского эмиссара направляется ответственный сотрудник ВЧК. С помощью казанских чекистов он проникает в самый центр заговорщиков. Разматывается сложный клубок.

Центральной фигурой в книге является Вера Петровна Брауде, урожденная Булич, потомок философа-демократа П. Я. Чаадаева и великого русского химика А. Н. Бутлерова.

Автор книги Я. Наумов — юрист, много лет работал в органах государственной безопасности, хорошо знал В. П. Брауде.

---

Не раздеваясь, Вера бросилась в постель. В темноте, прижавшись к подушке, она думает и думает. Мысли идут тоскливые. Вспоминая своего «ненаглядного» дядюшку, она сжимает кулачки.

Утром появляется лакей, молча ставит еду на столик и так же безмолвно исчезает. Когда Вера пытается выйти, оказывается, что дверь заперта. Стоит подергать за ручку — раздается голос слуги:

— Выходить, барышня, не велено. Александр Николаевич запретил.

И днем и ночью здесь тишина. И в этой изнуряющей тишине томится живая Верина душа. О если бы она могла улететь!

Заложив руки за спину, Верочка вышагивает по комнате и опять думает. Она отчетливо рисует себе, как волнуются друзья, как ищут ее. От этого становится и тревожно и радостно на сердце. Верины мысли работают в одном направлении — бежать, дать о себе весточку товарищам.

Пока это мечты. Но вскоре, однако, появляются просветы: Вере разрешены прогулки под надзором слуг.

«Как избавиться и от этой опеки?»

Дядя внушает: только послушанием. Вере в высшей степени наплевать на дядюшкины нравоучения, но сейчас ей выгодно притвориться. Послушание так послушание. Вера усердно выполняет дядюшкины предписания.

— Как ведет себя мадемуазель? — Этими словами начинается дядюшкино утро.

— Они такие вежливые, такие тихие, послушные, только и знают, что книжки читать, — докладывает горничная.

— Барышня исправляются, — шепчет лакей.

«Прикрутил твою Верку, не узнаешь, шелковая стала, любоваться будешь», — бахвалится в письме к старшему брату Александр Николаевич.

«Поведение безупречное», — пишет он в другом письме.

Теперь надзор совсем ослаблен.

Вера бродит по парку. За парком раскинулось большое русское село. Она уже подходила к его околице, но войти не решилась: крестьяне смотрят исподлобья.

Как быть? Отправить письмо через сельского старосту? Опасно. Староста — дядюшкин прислужник.

Нет, нужно связаться с учителем. Это — идея! От радости Вере хочется прыгать. Решив не медлить, она собирается в путь.

Утро было теплое и немного туманное. Когда туман рассеялся, небо стало прозрачно-голубым.

Еще издали Вера увидела на крыльце школы молодую женщину в платочке. Подошла ближе — знакомое лицо. На вид учительнице лет двадцать пять. Одета по-городскому, но просто. Лицо открытое, румянец во всю щеку.

«Где она видела эти пышущие здоровьем щеки? — Вера никак не может вспомнить. — Лицо безусловно знакомое».

— Не узнаете? — лукаво улыбается учительница. — У Митрехиной[13] на Рыбнорядской встречались, — напоминает она.

До Насти Румянцевой — так зовут учительницу — уже дошли слухи о прибытии в имение строптивой племянницы помещика. Учительница постарается с первой же оказией сообщить Вечтомову о Вериных злоключениях.

— Только поскорей, — просит Вера. — Невмоготу уже.

Румянцева приглашает в дом.

— Дядюшкины ищейки могут пронюхать, — говорит Вера. — Как-нибудь в другой раз под вечер обязательно выберусь, — обещает она.

Воспользовавшись отъездом дядюшки на охоту, Вера направляется в деревню. Бегом проносится она по парку. Приблизившись к школе, осмотрелась: как будто никто не видит. Совсем стемнело. Вера стучит. В комнате людно. Вера здоровается. Воцаряется неловкое молчание. Прерванный разговор никак не возобновляется. Вера ощущает холодок отчуждения и уже жалеет о приходе. Положение выправляет хозяйка.

— Товарищи, — говорит она, — наша гостья только что из губернии. Попросим ее рассказать о новостях.

Все поворачиваются к вновь прибывшей. Вначале Вера смутилась, но быстро оправилась.

Тихо, спокойно она начинает рассказывать о пребывании в тюрьме, о том, что в имение доставлена силой, на выучку, под надзор дядюшки. Затем рассказывает о товарищах по тюрьме, о их стойкости.

Теплеют глаза у собравшихся. Это красноречивее крепких рукопожатий. Только вот кучер дяди Мотков по-прежнему в стороне. Недоверие не исчезло у него.

Дни идут. Но стоит Моткову и Вере встретиться, как оба вспыхивают. Взаимным насмешкам нет конца.

Хитро поглядывая на Веру, Мотков с иронией спрашивает:

— А что, барышня (иначе к Вере он и не обращается), ежели мужички на вашу усадьбу красного петуха пустят?..

— Вы имеете в виду усадьбу помещика Булича, земского начальника, — холодно подчеркивает до предела обозленная его недоверием Вера.

— Почему только его? А именьице вашей матушки Чаадаевой в расчет не идет? Небось жалко: как-никак свое добро?

Вера смотрит на Моткова, видит его ухмылку…

— Представьте себе — не жалко… И вообще запомните: я не из жалостливых… Разжалобить меня не так уж легко. Если вы не болтун, давайте попробуем, пустим вашего петуха, — уже совсем спокойно и вполне серьезно заканчивает Вера.

Мотков поражен. Ничего подобного он не ожидал: «Говорит она ядовито, зло, твердо, и колебаний не заметно».

…Душная летняя ночь. Все благоухает и цветет. Мир и тишина. Но Вере не до этого. Вдвоем с Мотковым ползком подбираются они к скирдам сена. Мотков не верит своим глазам. С открытым ртом, удивленно смотрит он на Веру.

— Ветер западный, в сторону имения, — говорит шепотом Вера. — Со стогов пламя обязательно перекинется на гумна, а оттуда на конюшню, затем на усадьбу. Только лошадей выпустить не забыть бы — животных-то жалко. В доме все спят, — добавляет она после паузы. — Ну, давайте керосин.

Мотков бледен так, что даже в темноте это заметно. Вера берет спички, решительно зажигает. Огонь змейкой бежит по земле все дальше и дальше…

…Горят гумна, служебные постройки, пылает усадьба. К небу вздымается море огня. Тревожно бьют колокола, слышен набат…

Вера с Мотковым верхом на лошадях держат путь к имению сестер Чаадаевых.

Через несколько дней губернская хроника пополняется сообщением о поджоге еще и чаадаевского имения. За ним следует серия поджогов помещичьих имений.

Губернская уголовная хроника трубит о разыскиваемой страшной поджигательнице, руководительнице бунтовщиков Вере Булич[14].

Архиепископ Андрей предает Веру Булич проклятию.

* * *

Если бы Вера и захотела по порядку рассказать о событиях, происшедших с ней с того момента, когда она бежала из имения, до того, как, крадучись по ночам, добралась наконец до города, она все равно не смогла бы этого сделать, так все перепуталось в ее голове.

А потом, по-видимому, ей не совсем приятны эти воспоминания. На вопросы товарищей о поджогах имений она неизменно отделывалась лаконичным:

— Бросьте вспоминать эту историю.

Быть может, тут сыграл какую-то роль разговор с Гришей Вечтомовым. Но разве она об этом кому-нибудь скажет? Гриша называет этот случай интеллигентским, эсеровским заскоком. Другая на месте Верочки наверняка разревелась бы. Но не Вера. Она стала только чертовски злой. А тут еще необходимость сидеть на месте. Сначала Вера пыталась бушевать, потом покорилась.

На улице уже зима, а Верочке все равно нельзя показываться на улице. «Страшного поджигателя» продолжают искать. Она может и себя погубить и товарищей подвести. В таких случаях полагается менять местожительство. Сие решено окончательно и бесповоротно.

* * *

Станции, полустанки, села, города, поля, леса и снова станции и поля. И всюду, куда ни кинешь взгляд, белый искристый снег.

Вера лежит на полке и внимательно смотрит в окно вагона на серое, холодное небо. Дорога располагает к мечтам и воспоминаниям. Вера думает о жизни без друзей и близких. Жизнь рисуется ей теперь удивительно сложной и несуразной. А в вагоне хорошо, тепло, приятно укачивает. Глаза сами закрываются. «Мама говорила, что в поезде всегда лучше спится». Вера забывается…

— У вас, милая, платок упал. Возьмите.

Вера вздрагивает, открывает глаза. Перед ней молодая девушка с длинной косой, соседка по купе.

— Мерси.

— Хотите чаю?

— Спасибо вам большое.

Вера встала, пригладила волосы, протянула пакетик попутчице:

— Берите, — и сама взяла в рот леденец.

Так состоялось знакомство. Удивительно, как быстро сближает людей дорога. Девушку зовут Катей. Она курсистка, едет домой на рождественские каникулы.

А что ждет в этом городе Веру?

Поезд остановился. Катя пристально взглянула в окно:

— Что-то произошло. Нет, это не остановка. Пойдемте посмотрим.

Девушки вышли в тамбур, открыли дверь. Лицо обожгло ветром.

— Закройте дверь, и так холодно, — раздался за спиной капризный женский голос.

Катя обернулась.

— Катя? Золотая, милая, вы откуда?

Они обнялись и расцеловались.

Капризная дама несколько дней назад выехала из Ярославля и теперь уже возвращалась домой.

— Что там у нас? — спрашивает Катя.

— Все — славу богу.

— А какие новости в городе?